Виктор Поротников - Добрыня Никитич. За Землю Русскую!
На обед Тора, как обычно, пригласила Добрыню.
Семья Скули и он сам всегда трапезничали в соседнем помещении, где был сложен очаг из больших камней.
Тора и Добрыня сидели вдвоем за столом, не считая рабыни Беры, которая приносила им очередные блюда из поварни и уносила объедки туда же. Судя по тому, что Бера постоянно находилась рядом с Торой, последняя полностью доверяла ей, ставя ее выше прочих своих рабынь. Добрыня успел заметить, что Тора может говорить о чем угодно в присутствии Беры, может и позлословить о ком-то, зная, что Бера никому не выдаст ее.
На этот раз Тора заговорила с Добрыней про его племянника Владимира.
– Владимиру уже четырнадцать лет, вот-вот исполнится пятнадцать, – молвила Тора, разрезая маленьким ножичком кусок жареной свинины, нашпигованной чесноком. – Пора бы уже подумать о выборе невесты для княжича Владимира. Тебе не кажется? – Тора бросила на Добрыню внимательный взгляд.
Добрыня насторожился и поставил на стол чашу с недопитым скиром, местным пивом из молочной сыворотки.
– Я и сам подумываю об этом, если честно, – проговорил он, – но… время для этого ныне не совсем удачное. Племяш мой живет изгнанником на Готланде. Никто из здешних конунгов не позарится на такого жениха. У Владимира же нет ни войска, ни удела княжеского.
– Я могу предложить невесту твоему племяннику, – сказала Тора, отправляя в рот маленький кусочек свинины. – Это моя дочь Алова, ведь ей уже одиннадцать лет. Внешне Алова недурна, ты сам ее видел. По отцу Алова происходит из рода свейских Инглингов, по матери она принадлежит к не менее славному роду Скьольдунгов, из коего вышли все знаменитые датские конунги. – Тора сделала паузу, прожевывая мясо, потом спросила: – Ну, что скажешь, Добрыня?
Замешательство Добрыни было недолгим.
– Для меня и Владимира было бы честью породниться с такими славными варяжскими родами, – ответил он. – Однако, Тора, должен признаться тебе, что Владимир является сыном рабыни. По сути дела, у него нет прав на княжеский стол в Киеве. А вот у его брата Ярополка такое право есть, ибо он рожден законной женой покойного Святослава Игоревича.
– Разве твоя сестра была рабыней? – Тора сделала удивленное лицо, взглянув на Добрыню.
– Мы с сестрой рождены не знатными, но свободными людьми, – пустился в разъяснения Добрыня, вертя в руках деревянную ложку. – Малушу приглядела княгиня Ольга, мать Святослава Игоревича, сделав ее своей ключницей. Ведь сестра моя в юности была на диво красива, вот токмо ростом невелика. По нашему обычаю человек, ставший ключником, приравнивается к холопам, то бишь добровольно становится рабом. В этом добровольном рабстве Малуша пробыла до самой смерти княгини Ольги. И Владимира Малуша родила от Святослава Игоревича, будучи ключницей.
– Но Святослав Игоревич признал же Владимира своим законным сыном и даже отдал ему в управление Новгород, – заметила Тора. – Это ведь что-то да значит?
– Конечно, – уверенным голосом заверил Добрыня свою собеседницу. – Для новгородских и киевских бояр Владимир есть истинный сын и наследник покойного Святослава Игоревича. Ему по закону полагается удел княжеский. Любой удел на Руси, кроме Киева, – негромко добавил Добрыня.
– А ты, как я понимаю, хочешь нарушить этот закон и посадить Владимира князем в Киеве, – усмехнулась Тора, не спуская с Добрыни своих красивых проницательных глаз. – Ты даже готов пожертвовать Ярополком ради этого. Так ли?
– Истинно, княгиня, – кивнул Добрыня. – Кому-то закон власть дает, а кто-то сам власть берет. Так было и будет.
– Я не вижу препятствий для брака моей дочери с княжичем Владимиром, – сказала Тора. – Мой отец тоже был рожден рабыней, а ныне он властвует над Данией и окрестными островами. Ты прав, Добрыня, власти достойны лишь сильные люди. Надеюсь, Владимир красив и статен, как и ты?
По устам Торы промелькнула еле заметная улыбка, а в ее серо-голубых глазах заискрились лукавые огоньки. Она словно давала понять взглядом Добрыне, что он совершенно в ее вкусе как мужчина.
– Племяш мой тебя не разочарует, княгиня, – промолвил Добрыня. – Статью и лицом Владимир в отца уродился, а тот был витязем видным.
Тора слегка наклонилась над столом, потянувшись за солонкой из потемневшего от времени серебра, в этот миг взгляд Добрыни скользнул за вырез ее белого льняного платья. Вырез этого легкого летнего одеяния был достаточно глубок и широк, почти полностью обнажая белые полные плечи Торы и открывая верхнюю часть неглубокой ложбинки между ее роскошными грудями, круглые соски которых явственно проступали сквозь тонкую ткань платья.
Добрыне было достаточно одного-единственного нескромного взгляда, чтобы понять, что у Торы нет под платьем нижней сорочицы. Догадка, тут же осенившая Добрыню, невольно пробудила в нем учащенное сердцебиение, и целый шквал не очень пристойных мыслей закрутился у него в голове. Тора была женщиной в самом соку, любое одеяние только подчеркивало ее красиво сложенную фигуру. И хотя талия у Торы была совсем не тонкая, но благодаря ширине бедер и дивной объемности груди она выглядела весьма привлекательно для мужского глаза.
Желая обрести подтверждение своей догадке, Добрыня, выходя вместе с Торой из дому, намеренно обнял ее сзади. Они находились в полутемных сенях, где вдоль стен стояли деревянные лари для самого разнообразного инвентаря, кроме них, там больше никого не было. Тора не только не вырвалась из слишком смелых объятий Добрыни, но даже позволила ему поцеловать себя в шею и уста. Ощутив, что Добрыня полон желания обладать ею, Тора шепнула ему, что будет ждать его в своей опочивальне, когда стемнеет.
– Бера проведет тебя через потайной ход, – тихо обронила датчанка.
* * *В сонной тишине узкой полутемной комнаты было довольно душно. Единственное отверстие в потолке для притока свежего воздуха на ночь плотно закрывалось кожаной задвижкой, чтобы сюда не налетели комары и мошки. Дощатые стены были увешаны старыми пыльными коврами и гобеленами, изготовленными явно не в Скандинавии, судя по цветастым узорам на них.
Под широкой кроватью, на которой возлежали обнаженные Добрыня и Тора, шуршали и попискивали мыши. От земляного пола исходил немного приторный запах прелого сена, совсем недавно убранного отсюда по просьбе Торы. Добрыня лежал на спине, не двигаясь и глубоко дыша, вновь мысленно переживая так быстро истекшие минуты обладания Торой. Молодая женщина лежала на боку рядом с ним, уткнувшись лицом ему в шею и положив на его грудь свою расслабленную руку. От длинных растрепанных волос датчанки исходил еле уловимый аромат имбиря, корень которого используется в Византии как косметическое средство. От греков варяги переняли привычку умащивать тело и волосы различными ароматными маслами.
Добрыне показалось, что Тора задремала, окутанная сладкой истомой после бурного и жадного совокупления. От нее так и веяло покоем и умиротворением, ее дыхание было спокойным и ровным, как у спящей.
В голове у Добрыни ворочались беспокойные думы. Куда он идет – навстречу какой судьбе? Что представляет собой эта женщина, увлекшаяся им? Не слишком ли опрометчиво Добрыня поддался ее чарам? Оправдает ли в будущем надежды Добрыни брак Владимира с дочерью Торы? Послужит ли любовная связь Добрыни с Торой укреплению его союза со Стюрбьерном Старки? И нужна ли ему будет Тора и ее дочь, если Стюрбьерн Старки сложит голову в сече с Эриком Сегерселем?
Множество вопросов терзали Добрыню, ответов на которые у него не было.
Голос Торы, тихий и ласковый, отвлек Добрыню от тягостных дум, ее гибкие пальцы мягко коснулись его лица. Тора приподнялась, и в следующий миг Добрыня увидел близко-близко перед собой ее блестящие чудесные глаза. Свет от масляного светильника падал на них сбоку, из-за этого румяное лицо Торы было укрыто тенью от ее распущенных волос. Одной рукой Тора опиралась на широкую грудь Добрыни, а ее другая рука нащупала его мужское естество, умело и быстро доведя этот упругий жезл до затвердевшего состояния. Усевшись на своего любовника сверху, Тора с блаженным стоном приняла в свое узкое, распаленное желанием соития чрево могучий фаллос Добрыни.
Каждое телодвижение Торы, каждый ее стон и вздох погружали Добрыню в состояние все усиливающегося блаженства, которое растекалось по его телу. Его пальцы сжимали и мяли пышные груди Торы, которые нависали над ним, равномерно покачиваясь вверх-вниз. По мере того, как Тора все сильнее отдавалась ритму совокупления, лицо ее, обрамленное растрепанными локонами, с закрытыми глазами и полуоткрытым пересохшим ртом, становилось еще более красивым и пленительным. Это лицо, расслабленное и отрешенное, пылало ярким румянцем; в нем не было стыдливости – лишь одно желание выпить эту чашу наслаждения до дна.
Исторгнув из груди короткий вскрик, Тора как-то сразу обмякла и медленно повалилась на постель рядом с Добрыней, как сочный побег травостоя, скошенный косой жнеца. У Добрыни от сладостных ощущений слегка закружилась голова. Он на несколько мгновений закрыл глаза, а когда открыл их, то чуть не закричал от страха.
