Мэри Рено - Небесное пламя. Персидский мальчик. Погребальные игры (сборник)
Александр, который сперва плохо понимал Ахилла, поднявшего весь этот шум из-за какой-то девчонки, узнал, что она была наградой за доблесть, и эту награду царь отобрал, чтобы унизить героя. Теперь он хорошо понимал, почему гневался Ахилл. Он представлял Агамемнона коренастым человеком с пышной черной бородой.
И вот Ахилл сидел в своем походном шатре, добровольно пренебрегая славой, играя на лире для Патрокла – единственного, кто его понял, – когда к нему пришли послы царя. Греки были в отчаянии; царю пришлось пойти на унижение. Ахилл получил бы назад свою пленницу. Он также мог жениться на дочери самого Агамемнона, взяв огромное приданое – города, земли. По желанию Ахилл мог бы взять одно приданое, отказавшись от супруги.
Как зрители в переломный момент трагедии, пусть им известен ее конец, мальчик хотел, чтобы теперь все пошло хорошо: Ахилл смягчился бы, и они с Патроклом бок о бок вышли бы на битву, счастливые и покрытые славой. Но Ахилл не склонил свой слух к мольбе. Они просят слишком многого, сказал Ахилл.
Матерь моя среброногая, мне возвестила Фетида:Жребий двоякий меня ведет к гробовому пределу:Если останусь я здесь, перед градом троянским сражаться, –Нет возвращения мне, но слава моя не погибнет.Если же в дом возвращусь я, в любезную землю родную,Слава моя погибнет, но будет мой век долголетенИ меня не безвременно Смерть роковая постигнет[30].
Теперь, когда нет ему прежнего почета, он выберет второй жребий и завтра же отплывет в отчизну.
Третий посол до сих пор молчал. Теперь он выступил вперед: старый Феникс, у которого Ахилл ребенком сидел на коленях. Царь Пелей принял Феникса после того, как его собственный отец проклял его и выгнал из дому. Феникс был счастлив при дворе Пелея, но проклятие отца сбылось, и он навсегда остался бездетным. Ахилл был сыном, которого он выбрал для себя сам, чтобы когда-нибудь тот избавил его от невзгод. Теперь, если Ахилл решит отплыть, Феникс последует за ним и никогда его не покинет, даже в обмен на возвращенную молодость. Но он заклинает Ахилла внять молящим и вывести греков на битву.
Дальше следовали нравоучительные примеры; Александр, внимание которого рассеялось, погрузился в себя. Не терпя отлагательств, он хотел немедленно даровать Лисимаху что-нибудь особенно желанное. Ему показалось, что это в его власти.
– Я бы сказал «да», если бы это ты просил меня. – Не замечая боли в растянутой ноге, Александр рванулся вперед и обхватил Лисимаха за шею.
Лисимах обнял его, плача. Мальчик не противился: Геракл допускает такие слезы. Как хорошо иметь то, что может доставить радость другому! Александр ни в чем не солгал: он действительно любил Лисимаха и, как сын, готов был отвести от него беду. Если бы Лисимах пришел к нему, как Феникс к Ахиллу, Александр выполнил бы его просьбу: вывел бы греков сражаться, выбрав первый жребий – никогда не увидеть больше дорогое отечество, не дожить до старости. Все это было правдой, принесшей обоим счастье. И зачем тогда уточнять, что, дав согласие, Александр сделал бы это не ради Феникса?
Он совершил бы это во имя непреходящей славы.
Огромный город Олинф на северо-восточном побережье покорился Филиппу: сначала его золоту, потом – солдатам.
Жители Олинфа косо смотрели на растущую мощь царя. В течение многих лет горожане укрывали двух его сводных братьев, бастардов, претендовавших на трон; олинфяне стравливали Филиппа и афинян всякий раз, когда им это было на руку, и потом заключали союз с Афинами.
Сперва Филипп позаботился о том, чтобы подкупленные им горожане разбогатели и их богатство было на виду. Его влияние усиливалось. На юге Эвбеи он подстрекал бунты, чтобы отвлечь афинян, и тем временем сам продолжал вести переговоры с Олинфом, выторговывая условия мирного договора и исподволь распространяя свое влияние.
Проделав все это, Филипп послал ультиматум. Горожане должны будут принять сторону либо царя, либо его братьев. Если Олинф покорится, родственники Филиппа смогут уйти с охранной грамотой; без сомнения, их союзники-афиняне позаботятся о них.
Вопреки предположениям Филиппа, Собрание проголосовало за то, чтобы держаться до конца. Сопротивление Олинфа дорого обошлось Филиппу. Его люди ухитрились проиграть пару сражений, прежде чем ему открыли ворота.
Филипп рассудил, что это наиболее подходящий случай дать урок всем, кто осмелится перечить ему. Пусть Олинф станет примером. Бунтовщики-братья умерли на копьях гетайров. Вскоре через Грецию потянулись вереницы закованных в цепи рабов, отданных торговцам-посредникам или героям, которых следовало вознаградить за заслуги. Города, которые с незапамятных времен привыкли видеть, как фракийцы, эфиопы или широкоскулые скифы выполняют всю тяжелую работу, с возмущением смотрели на греков, тащившихся с ношей под ударами бича, и на греческих девушек, продаваемых в публичные дома на открытых рынках. Голос Демосфена призывал всех, кому дорога честь, сплотиться перед нашествием варвара.
Македонские мальчики видели эти унылые конвои, видели вопящих детей, которые волочились в пыли, цепляясь за материнский подол. Так выглядит поражение, говорили эти вопли, отдающиеся в тысячелетиях; избегайте его.
У подножия горы Олимп на берегу моря стоял город Дион, священная скамья для ног Зевса Олимпийского. Здесь, в благословенном месяце бога, Филипп устроил посвященные победе празднества, превосходящие роскошью торжества Архелая. Знаменитые гости прибыли на север со всей Эллады: кифареды и флейтисты, рапсоды и актеры, соревнующиеся за золотые венки, пурпурные одежды и сумки с серебром.
Для сцены готовились «Вакханки» Еврипида, первая постановка драмы которого состоялась в этом самом театре. Лучший театральный художник из Коринфа изобразил на задниках фиванские холмы и царский дворец; каждое утро раздавались голоса трагедийных актеров. Они упражнялись в отведенных им жилищах. Звучали рокочущие басы богов и высокие дисканты богинь. Даже школьные учителя отдыхали. В распоряжении Александра и его Феникса (прозвище мгновенно прилипло), предоставленных самим себе, были подножие Олимпа и живописные окрестности. Тайком от Тиманта Феникс передал Александру свою собственную «Илиаду». Они никому не доставляли хлопот, поглощенные выдуманной игрой.
В день ежегодно устраиваемого праздника, посвященного богу, царь давал грандиозный обед. Александр мог на нем присутствовать, но должен был покинуть зал до начала возлияний. Облаченный в новый голубой хитон, прошитый золотом, со свободно распущенными густыми завитыми локонами, он сидел на краю ложа своего отца. Перед Александром стояли его собственные приборы – серебряные чаша и кубок. В ярко освещенном зале сыновья знати из числа царской стражи ходили между царем и почетными гостями, поднося им дары.
Присутствовало несколько афинян из числа ратующей за мир с Македонией партии. Мальчик заметил, что отец следит за своим акцентом. Афиняне могли поддерживать его врагов, они могли погрязнуть в интригах с персами, с которыми их предки сражались у Марафона. Но для всего греческого мира Афины все еще были предметом вожделения.
Царь окликнул через весь зал одного из гостей, интересуясь, почему тот так мрачен. Это был Сатир, великий комедийный актер из Афин. Достигнув своей цели, актер забавно изобразил на лице страх и сказал, что он едва ли осмелится попросить желаемое. «Только назови!» – воскликнул царь, протягивая руку. Актер желал свободы для двух юных рабынь, дочерей своего старого друга из Олинфа. Сатир хотел избавить их от тяжкой участи и выдать замуж, наделив приданым. Царь почел за счастье удовлетворить просьбу столь великодушную. Раздался взрыв рукоплесканий; добрые чувства согрели зал. Гостям, которым довелось проходить мимо сараев, где содержались рабы, показалось, что еда стала вкуснее.
Внесли венки и большие ведра для охлаждения вина, набитые снегом с Олимпа. Филипп повернулся к сыну, откинул с его горячего лба прекрасные влажные волосы, уже развившиеся, поцеловал, уколов бородою, под восторженное бормотание гостей и отправил спать. Александр соскользнул на пол, пожелал доброй ночи стражу у дверей, которого считал своим другом, и отправился в комнаты матери, чтобы подробно рассказать ей обо всем.
Александр дотронулся до ручки двери и замер – изнутри донесся настороживший его шум.
Все было в смятении. Женщины суетились, как всполошившиеся курицы. Олимпиада, еще не переменившая платья, которое она надевала для хоровых од, мерила комнату шагами. Столик для зеркала был перевернут, одна из девушек, стоя на четвереньках, сгребала баночки и шпильки. Когда дверь открылась, девушка выронила бутылочку, и краска для век разлилась. Олимпиада перешагнула лужицу и ударила служанку по голове так, что девушка упала.
