Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа
– «Аве Мария»? Молитву Богородице?
– Совершенно верно. Как можно громче и выразительнее. – Вряд ли собеседник поймет хотя бы слово, был уверен Матиас. – Помнишь первое роскошное здание, через которое мы входили?
– Там, где люди с собаками на шее?
– Да. Это Павильон короля. Скорее всего, именно там находится Рец – наверху, совещается с королем, – и там ты найдешь Гузмана, если вообще его разыщешь.
– Я его найду.
– Если не выйдет, не думай, что подвел меня.
– Я вас не подведу.
– Хороший мальчик.
Заключенный вызвал стражника, дернув за цепочку рядом с массивной дверью – другой конец этой цепочки был прикреплен к колокольчику.
– У моего пажа срочное сообщение для Альбера де Гонди, герцога де Реца.
Стражник хмуро посмотрел на Грегуара, который держал письмо, словно талисман.
– Назови свое имя, – сказал Тангейзер. – Сегодня днем я виделся с Рецем. У него вспыльчивый характер.
Подобно всем низшим чинам, стражник уважал туманные намеки.
– Я прослежу, чтобы вашего пажа немедленно пропустили, – пообещал он.
Иоаннит сунул ему серебряный франк и махнул Грегуару, чтобы тот следовал за стражником.
– Удачи, парень.
Юный лакей поклонился. Дверь за ним закрылась, и в замке́ повернулся ключ.
В спальне было темно. Свечи, горевшие в гостиной, позволяли разглядеть кровать. Тангейзер так устал, что почти обрадовался тюремному заключению. Он отстегнул оружие, снял камзол, лег на кровать и уснул.
Глава 4
Набат
Карла проснулась третий раз за ночь и, вздохнув, потянулась за ночным горшком. Луна сияла так ярко, что ее свет можно было перепутать с занимающейся зарей. Как обычно, болела поясница, ребра и много чего другого, зато боль, иногда отдававшая в ногу, утихла. Графиня де Ла Пенотье прижала ладонь к животу, в котором спал ребенок. Ей не хотелось еще раз его будить.
Она не сомневалась, что вынашивает сына. Повороты и толчки малыша – нетерпение поскорее выйти в большой мир – казались ей чисто мужскими. Она подумала о Матиасе, в сотый раз за день, и улыбнулась. Мальчик это или девочка, но ребенок унаследовал характер ее мужа. Женщина представляла их обоих, отца и ребенка, связанных через нее. Эти мысли помогали ей рассеивать грусть. Помогали переносить отсутствие Матиаса. Помогали сохранять его живой образ в сердце до того дня, когда она снова окажется в его объятиях, в его полной власти.
Карла отбросила простыню, влажную от пота, спустила ноги с кровати и с трудом села. Она привыкла считать себя сильной, но в последнее время вес ребенка казался ей огромным – как и выпирающий живот. Графиня не переставала удивляться изменениям, которые происходили с ее телом. Подтянув ночную рубашку вверх, она сунула ладонь под грудь, которая тоже заметно увеличилась. По ее подсчетам, шла тридцать восьмая неделя беременности. Опираясь на руки, Карла присела рядом с кроватью. Положение на корточках было одним из немногих, в которых ей было удобно. Потом женщина подвинула под себя ночной горшок и облегчилась. Мочи было немного. Наверное, через час придется снова вставать. Ей рассказывали, что некоторые женщины наслаждаются беременностью, но Карла не принадлежала к их числу.
Она снова задвинула ночной горшок под кровать, но осталась сидеть на корточках. Теперь графиня окончательно проснулась, потому что в животе у нее в очередной раз все напряглось. За последние несколько дней она привыкла к этим ощущениям: ребенок опустился глубже, и форма живота изменилась. Два дня назад она заметила на ночной рубашке розоватую слизь. Карла не собиралась рожать в Париже, но, видимо, придется. Она не волновалась, а, скорее, чувствовала радостное волнение и облегчение от того, что суровое испытание беременностью подходит к концу.
Здесь к ней хорошо относились. Симона была очень добра. Повитуха, принимавшая четырех детей хозяйки дома, была готова помочь гостье в любой момент. Известный хирург месье Гийемо, протеже Амбруаза Паре, приходил днем раньше и заверил, что вмешается в случае осложнений. Однако, по его же словам, Карла была сильной женщиной, а ребенок лежал правильно, и кроме того, ее предыдущие роды прошли без осложнений.
Приглашение выступить в качестве музыканта на балу королевы, которое показалось графине привлекательным, совпало с одним из периодов прилива сил и радостного настроения, несколько раз случавшихся с ней во время беременности. Карла думала, что Матиас вернется и будет ее сопровождать – приглашение было адресовано им обоим. Когда же он не вернулся, а за ней прибыл официальный эскорт – шесть всадников под командованием Доминика Ле Телье, – долг вежливости заставил ее пуститься в путь без мужа.
Путешествие организовали так, чтобы не переутомлять знатную итальянку, – отличные условия в местах ночевки, прекрасная погода. Она очень любила ездить верхом, а кроме того, выяснилось, что в седле ей удобнее, чем когда она стоит, сидит или лежит. Карла наслаждалась поездкой, и ей казалось, что ребенок тоже получает удовольствие от своего первого приключения. В Париже она жила уже десять дней.
Боль – не очень сильная – прошла, но Карла впервые заметила, что матка расслабилась не полностью. Значит, уже скоро. Это хорошо. Она встала, стянула мокрую от пота ночную рубашку и бросила ее на кровать. Легкие схватки разбудили ребенка. Карла не только чувствовала его, но и видела – он шевелился, и на животе появлялись выпуклости. Наверное, это ножка или плечико. Она засмеялась. А потом вдруг почувствовала себя одинокой – рядом не было Матиаса, чтобы вместе с ней насладиться этим зрелищем.
Графиня не могла не думать о муже. Чем бы она ни занималась, тревога за него ни на минуту не покидала ее, но после отъезда в Париж Карла больше не сердилась, что он все не возвращается. Именно гнев на него заставил ее принять предложение французского двора. Но ведь она выходила за Матиаса, прекрасно зная род занятий и азартную натуру этого человека. Три года ее второй муж пытался войти в роль деревенского жителя и учился управляться с арендаторами, скотом, садами и виноградниками, поначалу с удовольствием учась у нее новому делу. Но неспешный круговорот природы – женщина это видела – начинал его раздражать. В сердце Матиаса природа заложила более быстрые ритмы коммерции и войны. В конце концов он стал похож на медведя на цепи, и Карла, понимая, что им предстоят долгие разлуки, все-таки убедила мужа заняться тем, что ему по душе. Тем не менее его последняя поездка сначала обидела ее, потом разозлила, а теперь начала беспокоить. Но сделав над собой усилие, Карла отогнала от себя эти мысли.
Она подошла к окну, выходившему во двор.
Оба створных окна итальянка держала открытыми, надеясь, что летние муслиновые занавески защитят ее от мошкары. Луна была почти полной. Она парила в западной части неба среди многочисленных звезд, заливая серебристо-зеленым светом густое черное пятно Вилля. Интересно, подумала Карла, правда ли, что полная луна может свести человека с ума? Глядя на ночное светило, она почувствовала, что к ней подступают галлюцинации. Ее комната находилась на третьем этаже. Оттуда была видна башня Сен-Жак. С заходом солнца весь город погружался во тьму, но в местах наибольшего скопления людей светились желтые точки.
Когда Карла, привыкшая к деревенской жизни, оказалась в Париже, она физически ощущала тяжесть присутствия огромного количества людей, даже когда оставалась одна в комнате. Словно их души сливались в единое существо, как капли воды, собираясь вместе, образуют море. Это было волнующее и одновременно пугающее ощущение. Что произойдет с ее лодкой в этом человеческом море: затянет ее под воду и разобьет или вознесет на гребень волны, где она останется в одиночестве? Впрочем, через десять дней присутствие массы людей ощущалось уже не так остро. Не случилось ни кораблекрушения, ни одиночества – волны просто приняли женщину к себе.
Париж одновременно отталкивал и очаровывал итальянку, причем постепенно очарование брало верх. Через четыре дня она перестала чувствовать запахи, несмотря на то что поливала свою одежду духами. Жители Парижа, независимо от положения в обществе, жили так жадно, словно каждый день мог стать для них последним. Энергия города завораживала, а небрежная жестокость вызывала смятение. Больше всего Карла волновалась за Орланду, своего сына. Он был где-то там, в ночи, и она не знала где.
Встреча с ним наполнила ее радостью, какой она не знала последние несколько месяцев. Главной причиной поездки в Париж была вовсе не королевская свадьба – предоставившая повод и эскорт, – а желание обнять сына. Целую неделю они проводили вместе по несколько часов в день. Орланду почти все время ночевал здесь, в особняке д’Обре, хотя из желания продемонстрировать свою мужественность он всегда спал в саду за домом, вместе с Алтаном Савасом.
Карла была потрясена и даже немного разочарована, обнаружив, что ее сын превратился в настоящего мужчину. Он отсутствовал всего год, но самостоятельная жизнь в столице изменила его гораздо сильнее, чем просто время. Орланду не утратил восторженности, от которой его лицо буквально светилось и которую его мать так любила, но этот свет померк, словно пламя свечи, заслоненное стеклом. В юноше появилась некая задумчивая серьезность, которой не было прежде. Возможно, причиной такой перемены стала безжалостность большого города, хотя Орланду почти ничего не рассказывал о своей жизни за рамками коллежа и занятий. Наверное, это нормально. Карла и сама не раскрывала душу перед родителями. Но больше всего ее беспокоило то, как похож становился сын на своего отца Людовико – не просто крепким телосложением и обсидиановыми глазами, но и мрачной глубиной своего ума.
