Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины
Но тут же снова опустила взгляд.
– Тебе все нездоровится?
– Немного. А что тебе Соколина?
– На состязание вызвать хочу! – Володислав рассмеялся. – Не только же с тем рыжим ей наперегонки скакать, у нас тоже молодцы имеются!
– Да неужели думаешь одолеть? – Я тоже попыталась засмеяться, не подавая вида, как меня задели его слова. – То-то Свенгельд обрадуется!
Боги, ну почему все сразу? Мой муж с юных лет, то есть почти с нашей свадьбы, сделался весьма женолюбив. Не было на моей памяти ни одного весеннего гулянья, чтобы он не гонялся за девками – чем кончались эти погони в глубине леса, я не спрашивала и не желала знать, хотя он и не скрывал от меня своей удали. И на Соколину он глаз положил давным-давно: такую девку и слепой заметит. Правда, Соколина была выше него ростом и только смеялась в ответ на его намеки. А ссориться из-за девки разом со мной и Свенгельдом Володислав не решался.
– А что бы мне и не выиграть? – Володислав вскинул голову, будто эта мысль пришла к нему только сейчас (потом я заподозрила, что сама-то ему ее и подала). – Свенгельд сказал: кто над девкой верх возьмет, тот ее и получит. Сказал при дружине, все знают. Да и сама она вчера говорила. И если не русин верх возьмет, а я, – стало быть, и девка моя. Старику не отпереться, от своего слова не отказаться.
– Тебе нужна Соколина? – Я придвинулась ближе и уперла руки в бока. – Или тебе одной жены мало? И девок мало, за какими всю весну по лесу носишься? Детей тебе мало – вон мои двое, у Сеченихи твой, у Жалейки твой. Еще перечислить?
– Дура ты! – Володислав быстро встал, чтобы не смотреть на меня снизу вверх. – Мальцов только чужих считать умеешь! А того тебе невдомек, что кому девка, тому и… Заберу его девку себе, не будет у старика другого зятя! С девкой вся его дружина ко мне отойдет, и посмотрим тогда…
Он осекся, но мысль я уже ухватила.
– Ну, Славуша, что ты взбеленилась? – Он обнял меня, кажется, поняв, что сам свалял дурака. – Чего там эти девки, я же тебя одну люблю! Ты – моя княгиня, и другой не будет никогда! И Соколина… хороша она, а все же – холопкина дочь. Рядом с тобой ей не стоять и не сидеть. Ты ж сама ее по доброте сердца привечаешь, а ей ведь подле тебя, княжьей дочери, не место…
Но я высвободилась из его рук и вышла из избы. И вожделение его к моей подруге, и поношение ее рода были мне противны.
– Пошли за ней вот хоть сейчас! – крикнул Володислав мне вслед. – Да ладно, я сам пошлю.
* * *Когда Соколина пришла, Володислава поблизости не было. Я сразу увела ее в овин, где на жердях длинным рядом сушились выкрашенные вчера пасмы – ну точно, как спящие вниз головой ночницы[7]. Несмотря на треволнения, покрас, в который я вовремя добавила щелок, получился хорош – красновато-коричневый, как осенние ягоды переспелого боярышника. Разглядывая их, мы даже на время забыли обо всем прочем. Но ненадолго.
– Так ты будешь состязаться с Хаконом? – спросила я, когда мы принялись выворачивать пасмы другой стороной наружу, чтобы лучше сохли.
– Еще как буду! – с ожесточением ответила Соколина. – Пусть не думает, что ему тут все на хвалынском блюде принесут!
– Но неужели он тебе совсем не нравится? – Я подошла и прикоснулась к ее плечу, чтобы заставить посмотреть на меня.
И зачем я это сказала? Ведь понимала уже, что этот брак сломает наш устоявшийся мир и принесет всем одни беды. Но они были бы такой прекрасной четой! Оба такие рослые, сильные, красивые, отважные… Просто Лада и Перун! Как бы я хотела увидеть их рука об руку!
– Я не пойду замуж! – Соколина повернулась и с вызовом взглянула на меня. – Ни за него, ни за Хорса самого, хоть он сейчас ко мне на порог спустись! Ты же слышала: отец хочет меня выдать за него, а сам… умереть. Моя свадьба – его тризна. Я этого не позволю!
– Но, ягодка моя! – Я стиснула руки в отчаянии. – Тебе нужен муж! И ты уже девка давно взрослая, и Свенгельд – не вечен. Когда-нибудь…
– Вот «когда» настанет, тогда и будем плакать! – прервала она меня. – Да нет, я и тогда не буду! В поляницы уйду! Возьму дубину, буду по степи скакать и печенегов бить!
Она засмеялась, а я зажала себе рот ладонью.
– Были же раньше девки, что на рать ходили не хуже парней! Помнишь, твои моравы приезжали, рассказывали про Любушу, у которой своя девичья дружина была? Я тоже себе девок наберу и дружину снаряжу! А если у нас такого не бывает, к моравам уеду, буду там угров воевать!
Я даже не знала, что ответить на эти лихорадочные речи с явственным привкусом безумия. Да, и у полян, и у норманнов, и у моравов есть предания о девицах-поляницах, валькириях и девичьих дружинах. Я даже от ромея одного слышала, будто была где-то в степях целая держава, где жили одни бабы да девицы, совсем без мужей… но ромеи не то еще сбрешут.
Однако где мы и где предания? Сколько ни мечтай, а жить приходится в этой вот жизни, которую можно потрогать…
– Ты как дитя, – горестно сказала я. – Добрыня тоже хвалится: вот пойду в чисто поле, Змеище-Горынище убью, двенадцать голов снесу, всех змеенышей конем стопчу, весь полон на волю выведу. Ему-то я отвечаю: само собой, Добрынюшка! Кашу доедай, чтобы сил набраться, и поедем в чисто поле. По кочкам, по кочкам… Но он-то – малец по шестому году. А ты куда собралась?
Соколина крепко сжала губы и уставилась куда-то в стену. Она была не так глупа, чтобы не понимать, какую чушь несет. А все из-за несбыточного желания, чтобы все в жизни оставалось как есть и никогда не менялось в худшую сторону.
Мне пришлось с этими мечтаниями расстаться девяти лет от роду. А ей было уже все семнадцать. До сих пор жизнь ее баловала, а чем позже, тем труднее привыкать.
На миг мне захотелось взять ее на руки, как Малку, прижать к себе, приласкать, утешить… Да где – здорова́, не подниму…
– Вот вы где заховались! – в дверном проеме показался Володислав. – Что, Свенельдовна, кобылку-то свою золотую оседлала? Луки твои напряжены, стрелы изострены?
И тут я чуть не застонала от досады. Вот же я дура! Надо же было сказать ей – передать, что я вчера слышала, сидя на полу за укладкой. Предупредить, чтобы остерегалась, а лучше и вовсе не ездила на этот проклятый лов.
Но поздно, время упущено. При Володиславе я ничего такого уже не скажу.
С досады я застонала про себя и укусила согнутый палец, но муж, к счастью, смотрел не на меня. Он широко и дружелюбно улыбался Соколине, в его светлых глазах под широкими бровями-крыльями было знакомое мне шальное выражение: коршун нацелился на добычу. Что бы он там мне ни врал, мысль заполучить ее нравилась ему сама по себе, не ради Свенгельдова наследства.
Да тут нашла коса на камень. Озабоченное выражение на лице предводительницы девичьей дружины сменилось надменностью и вызовом.
– Мою Аранку и ветру не догнать! – Она взглянула на Володислава так, будто это она была здесь княгиня.
– А вот я и попробую! – усмехнулся он. – Примешь меня в супротивнички?
Соколина удивленно посмотрела на меня: прежде ей не приходило в голову, что одним Хаконом дело не ограничится.
– Как же мы состязаться будем?
– А вот так: дичь поскачет, мы за ней. Ты смотри на меня: как я тебе свистну, скачи за мной. Кто первый дичь настигнет да подстрелит – того и верх. Идет уговор?
– Не сама я себе супротивников выбираю, – подавляя досаду, ответила Соколина. – Кого отец укажет, тот и будет.
– Идем к отцу! И с ним потолкую, и с Якуном вашим. Идем!
Володислав хотел приобнять ее за плечи и повести из овина, но она увернулась и пошла впереди него к светлому дверному проему. Они ушли в сияющий летний день, а я осталась стоять в полутьме. Ничего я тогда не понимала. Володислав, казалось, забыл о Хаконе и всем сердцем предался мечте завоевать Соколину. Не сказать, чтобы я очень беспокоилась об этом, хоть речь и шла о моем муже. На пути к этому замыслу стояла такая гора каменная – воевода Свенгельд, – что я могла об этом сердца не тревожить. И все же не оставляло чувство, что где-то меня обошли. Где, ёжкина кость?
* * *С отъездом Ольтура молодая дружина поуспокоилась. И в этот день, и на следующий Логи-Хакон уже не ловил на себе столько вызывающих взглядов. Иные обращались с ним дружелюбно, расспрашивали о северной державе старого Ульва: у иных оттуда происходили отцы, старые оружники Свенгельда, но сами они тех земель никогда не видели. К их числу принадлежал и Бьольв, сын Гисмунда, – учтивый, неглупый молодой мужчина. Довольно рослый, худощавый, с продолговатым лицом, небольшими светлыми, с легкой рыжиной усами, не достигавшими маленькой светлой бородки, опушившей подбородок. Черты лица у него были довольно привлекательные, на чуть длинноватом носу имелась небольшая горбинка – след перелома. Брови и полудлинные волосы, которые он носил опрятно собранными в хвост, были чуть темнее бородки. Одевался он хорошо, в гридницу на ужин являлся в крашеной одежде, но и по утрам во время упражнений не ходил в рванье, в отличие от некоторых других. На шее носил небольшой серебряный «молоточек Тора», а по бокам его два волчьих клыка – намек на его имя[8]. По всей его речи и повадке было видно человека хорошего рода.
