Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте
Т. К. Официант, пожалуйста, еще бутылку «Маммс».
МЭРИЛИН. Хочешь развязать мне язык?
Т. К. Да. Вот что. Предлагаю обмен. Я расскажу тебе историю, и, если сочтешь ее интересной, мы обсудим твоего писателя.
МЭРИЛИН (борясь с искушением). О чем твоя история?
Т. К. Об Эрроле Флинне.
МЭРИЛИН (молчание).
Т. К. (молчание).
МЭРИЛИН (ненавидя себя). Ну, давай.
Т. К. Помнишь, ты рассказывала мне про Эррола? Как он был доволен своим членом? Могу подтвердить личным свидетельством. Однажды мы провели с ним теплый вечерок. Ты меня понимаешь?
МЭРИЛИН. Ты сейчас все выдумал. Хочешь меня обмануть.
Т. К. Честное скаутское. Без дураков. (Молчание, но вижу, что она заглотила наживку. Закуриваю…) Мне было тогда восемнадцать лет. Девятнадцать. Во время войны. Зимой сорок третьего года. Кэрол Маркус – а может быть, тогда уже Кэрол Сароян – устроила вечеринку в честь своей лучшей подруги Глории Вандербильт. Устроила ее в квартире матери на Парк-авеню. Большая вечеринка – человек пятьдесят. Около полуночи закатывается Эррол Флинн со своим alter ego, сумасбродным гулякой Фредди Макэвоем. Оба сильно нагрузившись. Эррол стал болтать со мной, был весел, мы смешили друг друга, а потом он говорит, что хочет в «Эль Марокко» и не хочу ли я пойти с ним и с его приятелем Макэвоем. Я сказал: хорошо, но Макэвой не захотел уходить, когда тут столько барышень-дебютанток, так что мы с Эрролом отправились вдвоем. Только не в клуб. Взяли такси и поехали к Грамерси-Парку, где у меня была однокомнатная квартирка. Он пробыл у меня до полудня.
МЭРИЛИН. И как ты это оценишь? По десятибалльной шкале?
Т. К. Честно, если бы это был не Эррол Флинн, я бы вряд ли даже запомнил.
МЭРИЛИН. Так себе история. Моей не стоит, далеко не стоит.
Т. К. Официант, где наше шампанское? Тут двое умирают от жажды.
МЭРИЛИН. Ничего нового ты мне не сообщил. Я всегда знала, что Эррол ходит галсами. Мой массажист, он мне почти как сестра и был массажистом у Тайрона Пауэра. Так вот, он мне рассказывал про Тайрона с Эрролом. Нет, твоя история слабовата.
Т. К. С тобой тяжело торговаться.
МЭРИЛИН. Я слушаю. Расскажи о самом лучшем эпизоде. По этой части.
Т. К. Лучшем? Самом памятном? Может быть, ты сперва ответишь на вопрос?
МЭРИЛИН. И это со мной тяжело торговаться! Ха! (Выпив шампанское.) С Джо было неплохо. Битой владеет. Если бы все определялось этим, мы и сейчас были бы женаты. Я и сейчас его люблю. Он настоящий.
Т. К. Мужья не в счет. В нашей сделке.
МЭРИЛИН (грызет ноготь, всерьез задумавшись). Я познакомилась с мужчиной, он в каком-то родстве с Гэри Купером. Биржевой маклер. Внешне ничего особенного – шестьдесят пять лет и в толстых очках. Толстые, как медузы. Не могу объяснить, что это было, но…
Т. К. Можешь не продолжать. Я наслышан о нем. От других женщин. Старый боец, саблю в ножны не прячет. Его зовут Пол Шилдс. Он отчим Роки Купера. Должно быть, что-то выдающееся.
МЭРИЛИН. Так и есть. Ладно, умник. Твоя очередь.
Т. К. И думать забудь. Ничего я тебе не расскажу. Потому что знаю, кто твой безымянный герой. Артур Миллер. (Она опустила темные очки. О, если бы взгляд мог убивать!..) Я сразу догадался, как только ты сказала, что он писатель.
МЭРИЛИН (запинаясь). Но как? Ведь никто… То есть почти никто…
Т. К. Да еще три, если не четыре года назад Ирвинг Дратман…
МЭРИЛИН. Ирвинг кто?
Т. К. Дратман. Работает в «Геральд трибьюн». Он сказал мне, что ты крутишь с Артуром Миллером. Втюрилась в него. Я, как джентльмен, не смел тебя спрашивать.
МЭРИЛИН. Джентльмен! Гаденыш ты. (Опять запинаясь, но темные очки на месте.) Ты не понимаешь. Это было давно. И кончилось. А теперь другое. Все заново, и я…
Т. К. Только не забудь позвать меня на свадьбу.
МЭРИЛИН. Если разболтаешь, я тебя убью. Тебя прикончат. Я знаю людей, которые с удовольствием окажут мне эту услугу.
Т. К. Ни минуты не сомневаюсь.
(Официант наконец вернулся со второй бутылкой.)
МЭРИЛИН. Скажи, чтобы забрал обратно. Я не хочу. Хочу уйти отсюда к чертовой матери.
Т. К. Извини, если я тебя расстроил.
МЭРИЛИН. Я не расстроилась.
(Но это была неправда. Пока я расплачивался, она ушла попудрить нос, и я пожалел, что со мной нет книги: ее визиты длились иногда дольше, чем беременность слонихи. Текли минуты, и от нечего делать я размышлял, что она там заглатывает – седативы или психостимуляторы. Наверняка седативы. На стойке лежала газета, я ее взял; оказалась китайской. Через двадцать минут я пошел выяснять. Может, приняла смертельную дозу или взрезала вены. Нашел дамскую комнату и постучал в дверь. Мэрилин сказала: «Входите». Она стояла перед тускло освещенным зеркалом. Я спросил: «Что ты делаешь?» Она сказала: «Смотрю на Нее». На самом деле она красила губы ярко-красной помадой. Она уже успела снять с головы мрачный платок и расчесать блестящие, легкие, как сахарная вата, волосы.)
МЭРИЛИН. Надеюсь, у тебя остались деньги?
Т. К. Смотря для чего. На жемчуг не хватит, если ты ждала такой компенсации.
МЭРИЛИН (посмеиваясь – снова в хорошем настроении. Я решил больше не поминать Артура Миллера). Нет. Только на хорошую поездку в такси.
Т. К. Куда мы едем – в Голливуд?
МЭРИЛИН. Да нет. В одно мое любимое место. Узнаешь, когда приедем.
(Долго мне гадать не пришлось: мы остановили такси, и, услышав, как она попросила шофера отвезти нас к пирсу на Саут-стрит, я подумал: не оттуда ли ходит паром на Статен-Айленд? А следующим моим предположением было: она наглоталась таблеток после шампанского и теперь не в себе.)
Т. К. Надеюсь, мы никуда не поплывем. Я не захватил таблеток от укачивания.
МЭРИЛИН (радостно хихикая). Просто на пирс.
Т. К. Можно спросить, зачем?
МЭРИЛИН. Мне там нравится. Пахнет заграницей и можно кормить чаек.
Т. К. Чем? Тебе их нечем кормить.
МЭРИЛИН. Есть чем. У меня сумка полна печений с гаданиями. Свистнула в ресторане.
Т. К. (поддразнивая). Пока ты была в уборной, я одно разломил. На бумажке была грязная шутка.
МЭРИЛИН. Ох ты! Китайские печенья с похабщиной?
Т. К. Уверен, чайки не побрезгуют.
(Наш путь пролегал через Бауэри. Крохотные ломбарды, пункты сдачи крови, общежития с койками по пятьдесят центов, маленькие угрюмые гостиницы по доллару за ночь, бары для белых и бары для черных, и всюду бродяги, бродяги – молодые, немолодые, старые, сидящие на корточках вдоль бордюров, среди битого стекла и вонючего мусора, бродяги, прислонившиеся к дверным косякам, толпящиеся на углах, как пингвины. Раз, когда мы остановились на красный свет, к нам шаткой походкой приблизилось пугало с фиолетовым носом и трясущимися руками и стало протирать
