Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
Но Корчак слишком долго ждал и слишком много страдал, чтоб отказаться от "похода на Горипятичи" (как это потом назвали), выходки героической, но бессмысленной и потому трагической. И он шел так, словно его ждало там главное дело жизни.
В корчме, где сидельцем был старый Ушер, разбили двери сарая и выкатили на снег две бочки со смолой. Все, кто хотел, делали себе факелы. Водки и другого имущества не тронули: зачем человеку потом отвечать перед хозяином? Да и шли ведь не грабить, шли "щупать" церковь, чтоб самим убедиться в низком обмане.
Толпа шла к бочкам и отходила с факелами. Словно черная река подползла к какому-то месту, здесь вспыхивала и дальше ползла уже огненная.
Подошли к Горипятичам. Село молчало. Ни огонька, ни звука. Лишь собаки лаяли во дворах. Белая, с двумя колокольнями церковь на пригорке дремала посреди мокрых, голых лип. А выше их возносился восьмисотлетний черный и кряжистый церковный дуб, ровесник первой церкви, заложенной на этом месте.
Люди удивлялись, почему село молчит. Они не знали, что, пока они шли, задерживаясь подолгу у каждой деревни, и не скрывали цели похода, эконом из Вязынич Федор Петрашкевич успел предупредить Суходол. Полковник расквартированного там Ярославского полка был болен, и на Горипятичи с двумя ротами вышел Аполлон Мусатов. Они реквизировали в одном из сел сани и прибыли на место значительно раньше мужиков.
И никто не знал также, что сюда форсированным маршем подходят еще две роты и будут не позже полудня.
Мужики валили улицей, огородами и садами. Всем хотелось быстрее достичь цели. Лилась сверкающая огненная река.
Возле церкви темнела солдатская цепь. Пологим частоколом розовели поднятые вверх багнеты, и в них отражались огни многочисленных факелов.
Толпа глухо загудела и остановилась. Люди боялись перешагнуть невидимую границу, отделявшую их от солдат в конце улочки.
Солдаты молчали. Даже у Мусатова бегали по спине неприятные мурашки – так много перед ним было людей и огней.
Рысьи глаза капитана обшарили толпу и наконец встретились вначале с ястребиными глазами Покивача, а потом с черными и дремучими глазами Корчака.
И тут Мусатов впервые почувствовал неуверенность и страх. Он не знал людей из этой белой массы, знал лишь лицо Корчака. И Мусатов подумал, что здесь, по-видимому, не просто мужики, а лесные братья, а поскольку это так, дело будет горячим. Он ошибался, но не мог знать, что ошибается.
– Разойдитесь, – сказал Мусатов.
Это было неожиданно. Но вперед вышел не Корчак, а Покивач.
– Мы не хотим крови, – сказал он.
– Чего же вы хотите?
– Мы хотим видеть настоящий манифест, схованный в церкви.
– Какой манифест?
– Настоящий… царский.
– Есть один манифест.
Покивач укоризненно покачал головой:
– Нашто брехать, пане? Служивый, а сам с этими обманщиками. Похвалит ли тебя батька император?… Пропусти нас в церковь, и мы уйдем отсюда.
Мусатов подумал, что это даст возможность выиграть время и взять зачинщиков.
– Идите, – сказал он.
Мужики начали совещаться. Наконец к церковным воротам подошел Покивач.
– Чей? – меряя его глазами, спросил Мусатов.
– Лесной.
– Стой здесь. Еще кто?
Второй из толпы вышла Марта.
– Ты чья?
– Божья.
Две тени, черная и белая, стояли отдельно от толпы и смотрели, кто выйдет еще. Кондрат попытался было сделать шаг вперед, но его вдруг сильно сжали с боков. Он покосился: тяжело сопя от бега, рядом с ним стояли отец и Юрась.
– Голова еловая, – сказал мрачно отец.
Кондрат рванулся было – сжали сильнее. Андрей вдруг начал толкать его назад, в толпу.
– Хватит, – сказал он. – Ты что, не видишь? Западня.
Строгие синие глаза Андрея встретились с его глазами.
– Идем отсюда, – сказал Андрей шепотом. – Подвести хочешь загорскую округу? Брось, брат. Не время. Погоди, выспимся мы еще на их шкуре.
Подкова покраснела на лбу Кондрата. Но родственники крепко прижали его к стене какого-то сарая.
Мусатов стоял немного выше моря огней. Его руки, уцепистые руки в веснушках, нервно ощупывали пояс. Он не чувствовал прежней уверенности. И именно для того, чтоб она вернулась, спросил:
– Еще кто?
– Я, – шагнул из толпы Брона.
Он отдал штуцер соседу и пошел, приминая поршнями снег.
– Кто такой? Откуда?
– А ты не знаешь? Напрасно. Довелось-таки тебе помучиться с нами под Глинищами.
У Мусатова передернулась щека. И этот лесной…
– Т-так, – протянул он и, поскольку уверенность не приходила, приказал: – Солдаты, берите их.
Троих людей схватили за руки.
– Это что же? – спросил Покивач. – А обещание?
– Лесным бандитам не обещают.
– Люди! – крикнул Брона. – Видите?!
– Ты что же это делаешь?! – закричал кто-то из толпы.
Мусатов поднял руку:
– Народ! Эти люди убедятся, что никакого манифеста в церкви нет, и там же будут ждать, пока придет расплата.
Кондрат Когут отбивался у стены. Его держали.
– Пустите! Видите, как они! Пустите!
Отец вдруг обхватил ремнем его заломленные назад руки, стянул их так, что у Кондрата начали наливаться кровью кисти.
– Тащите его, хлопцы, тащите отсюда!
За Кондратовыми ногами потянулись две снежные борозды.
– Советую вам разойтись. – Щетинистые бакенбарды капитана дрожали. – Сюда идут еще две роты. Пожалейте свою жизнь.
Толпа заколебалась. Корчак с отчаянием смотрел, как тех троих тянут к воротам. Деревня молчала, смотрела темными окнами. Наверно, в хатах люди не спали, но никто не вышел на улицу.
– Хлопцы! – крикнул Корчак. – Да что же это они, ироды?! Выгоняйте их из хат. Факел в стреху, если не выйдут!
Мужики начали стучать в окна и двери, выгоняя горипятических на улицу. Их волокли из хат. Толпа была в ярости: прятались за темными окнами, а каждому, кто стоял с факелом, было страшно, и у каждого было сиротливо на сердце. А разве те, что с факелами, злодеи? Они хотели только убедиться во лжи.
– Корчак! – кричал Мусатов. – Не издевайся над людьми!
– Отпусти взятых, зверюга! – кричал Корчак. – Вишь, милосердный волк! Вспомни Пивощи!
Возня вокруг Броны, Марты и Покивача на миг приостановилась.
– Люди! – крикнул Мусатов.
– Мы тебе не люди, а быдло, – ответил Корчак. – И вы нам не люди, а волки.
Повисло молчание.
…На загуменье отец, Андрей и Юрась с трудом удерживали Кондрата.
– Предателя из меня делаете, – сипел тот.
Улицей, пригуменьями, садами медленно, по одному, по трое, отделялись от толпы люди.
– Видишь? – сказал Юрась, и вдруг голос его сорвался. – Видишь? Вот тебе этот бунт. Так ты что – в этой игре хотел голову сложить?
Кондрат крутил головой, как загнанный конь.
– Стыд, перед братьями стыд… – Он снова начал вырываться.
Андрей схватил его за волосы и с силой, так, что Кондрат вскрикнул, повернул его голову к садам:
– Взгляни! А ну, взгляни! Вот они, братья!
От огненного озера отрывались и плыли садами огоньки. То один, то другой из них делал во тьме сверкающий полукруг – сверху вниз, и оттуда долетало шипение сгорающего факела, который сунули в мартовский снег.
У Юрася что-то клокотало в горле.
– Братка… – захлебываясь, говорил он. – Братка, ты не думай. Мы начнем не так. Когда мы начнем, земля под ними всеми закурится. Подожди того часа, братка.
– Когда начнется настоящее, первым пойду с тобой, – сказал и Андрей.
– Мы из-под них землю рванем, – все повторял Юрась. – Это уже скоро. Верь мне, я людей знаю.
Кондрат видел, как угасали в снегу факелы, как уменьшалось и уменьшалось на глазах число огней. Судорога вдруг пробежала по телу Кондрата, и он, вырываясь, закричал немо и страшно.
– Понесли, – сказал Юрась.
Андрей вскинул на плечо тело брата, и Когуты двинулись зарослями вишняка, а потом взлобком леса подальше от Горипятич. Кондрат покачивался на плечах, неподвижно-тяжелый, словно мертвый.
На пригорке, перед тем как спуститься в овраг, Юрась и Андрей остановились. Огни все еще гасли в ложбине, но шипения уже слышно не было – далеко.
– Ничего, мы им это вспомним, – сказал Андрей.
Брат не ответил ничего, но Андрею стало страшно, когда он увидел сжатые кулаки Юрася.
"Довели, – подумал он. – Волков из людей сделали. И не удивительно…"
Толпа редела. Остались только люди Корчака и вооруженные мужики из деревень Ходанского да еще горипятические, которым не было куда удирать.
Но Мусатов все равно ощущал удивительную слабость.
…Оставшиеся стояли в нерешительности. И солдаты стояли перед ними неподвижно. И на лицах солдат, которые держали Брону, Марту и Покивача, была нерешительность.
Временами в толпе взрывался крик:
– Отпустите их!
– Ироды! Супротив царской воли! Вот он вам…
