Константин Седых - Даурия
– Пускай сносит, а только ты все равно поедешь. За отказ я тебя вот из этой штуки на месте убью, – и фельдшер показал ему на обшитый кожей термос, с которым никогда не разлучался.
Перепуганный старик пошел запрягать коня и все размышлял о том, что это за револьвер, которым припугнул его фельдшер.
* * *Сотни Второго полка занимали позиции на высоком хребте за Драгоценкой по обе стороны от дороги на Нерчинский Завод. Отбитые утром семеновцы больше не наступали и только изредка кидали на хребет один-два снаряда. Подъехав к стоявшим у поскотины коноводам, Василий Андреевич увидел среди них Прокопа Носкова и постыдил его:
– Ну, брат, тебе в коноводах околачиваться стыдно. Вооружен ты не дробовиком и стрелок хороший.
– С глазами у меня что-то неладно. Мутью второй день застилает, – покраснел Прокоп.
– А в брюхе не мутит? – усмехнулся Василий Андреевич и спросил, как найти командира полка.
Командир полка Александр Зоркальцев, невысокий, коренастый забайкалец с широким и смуглым лицом, находился на самой высокой точке хребта. Раскинув ноги в коричневых сапогах и сняв с головы мохнатую папаху, лежал он за укрытием из камней. Левой рукой он держал у глаз бинокль, а правой, украшенной двумя кольцами, подкручивал его регулятор и разглядывал семеновские позиции на сопках, у деревни Георгиевичи.
Заслышав шаги, он обернулся и, узнав Василия Андреевича, радостно удивился:
– Откуда это ты?
– Командовать приехал. А у тебя что-то тихо…
– С утра лезли, да обожглись. Какая-то дружина против нас действует. Мы у нее живо охоту отбили. А как на других участках? Держимся?
– Пока держимся. Но меня беспокоит север. Похоже, что и оттуда жать будут, а у нас там всего одна сотня. Хочу от тебя сотни две туда перекинуть. Давай распорядись и командира им дай толкового.
– Да ты что, Василий, чудишь? Как же это я могу полк дробить? А вдруг здесь сотни мне понадобятся? – сделавшись сразу несговорчивым, закипятился Зоркальцев.
– Ну, что же, не давай, если хочешь. Только семеновцы тогда тебе в спину штык воткнут и всех наших раненых перерубят, всю армию в тиски зажмут.
– Экий ты, паря, въедливый. Ладно уж, бери мои сотни, как-нибудь здесь без них обойдется Сашка Зоркальцев. К этому ему не привыкать.
Зоркальцев позвал своего начальника штаба и, посоветовавшись с ним, решил послать на север шестую и четвертую сотни под командой Кушаверова, бывшего орловского предсовдепа. Потом, увидев, что Василий Андреевич стоит с ним радом во весь рост, сказал ему:
– Ты судьбу не пытай, ложись лучше. Семеновцы угощают нас редко, да метко.
И только Василий Андреевич прилег, как на одной из дальних сопок показался молочный мячик дыма.
– Заметили, сволочи! – выругался Зоркальцев, припадая к камненной стенке.
Б-б-бух! – оглушительно грохнул через короткое время разрыв почти рядом, обрушив Василию Андреевичу на спину и на голову кучу песка. Прошло несколько мгновений, прежде чем он понял, что не ранен.
Вдыхая тошнотворный запах железной гари и газов, он приподнялся, виновато и растерянно улыбаясь. В трех-четырех шагах впереди себя увидел развороченную красноватую землю и еще дымящиеся осколки.
– Ну, наше счастье, что семеновский батареец дистанционную трубку неверно поставил, – сказал Зоркальцев, – снаряд-то шрапнельный. Ему нужно было в воздухе разорваться, а он клевок сделал, воткнулся в землю, да там и рванул. Теперь мы с тобой крещеные.
Договорившись с Зоркальцевым обо всем, Василий Андреевич попрощался с ним и поехал в поселок. Было уже двенадцать часов. Сильно припекало солнце. Взбудораженные галки огромными стаями кружились над Драгоценкой, тревожно кричали. На лугу беззаботно резвились молоденькие жеребята, всхрапывали и поводили ушами кобылицы, прислушиваясь к грохотавшим на сопках залпам. А молодая трава на буграх нежно и радостно зеленела, и расплавленным золотом сияла вода в Драгоценке. Дувший с востока ветер шатал прибрежные кусты, рябил воду на перекатах.
Василий Андреевич погнал коня и въехал в улицу, по которой метались какие-то всадники. Один вид этих всадников сразу убедил его, что случилось что-то плохое.
Оказалось, что, пока он был у Зоркальцева, обстановка стала еще более грозной. Наступавшая с юга белая конница стремительным ударом от Шаманки вырвалась на высоты между Орловской и Мунгаловским, отрезав друг от друга партизанские группировки. Но еще опаснее было то, что Третий полк, потеряв своего командира, убитого пулей прямо в лоб, в панике бросил свои позиции у Лебяжьего озера и примчался в поселок. Это его бойцы и метались по улицам. Случайно примкнувшие к партизанам люди из аргунских казаков совершенно открыто кричали в полку о том, что из окружения все равно не вырваться и сопротивляться бесполезно.
На площади, где сгрудилась большая часть полка, стоял непрерывный крик. В одном месте требовали идти на прорыв, в другом горланили о предательстве командиров, а в третьем прямо поговаривали о том, что единственный выход – сдача в плен. Вертевшийся среди партизан Федот, увидев подъезжавшего Василия Андреевича, метнулся к нему.
– Беда, паря Василий Андреевич. Нашлись тут такие гады, которые агитируют в плен сдаваться.
– Кто?! – задохнулся от ярости Василий Андреевич. – Ну-ка, показывай давай! – И он вынул из кобуры револьвер.
– Вон та борода больше всех распинается, – показал Федот на человека с чалой окладистой бородкой в старой казачьей фуражке и в заляпанном грязью желтом дождевике. Человек, размахивая руками, сипло надсажался:
– На черта загнулась нам эта партизания! Искрошат нас тутока в капусту… Эвон ить какая сила их прет. Не хочем сдыхать, дык сдаваться надо. Мы не комиссары, бояться нам…
– Что вы здесь слушаете предателя! – закричал на партизан Василий Андреевич. – Пулю ему в лоб! – И он выстрелил в искаженное ужасом лицо бородатого. В наступившей тишине обжег партизан его гневный вопрос: – Кто еще агитирует в плен сдаваться?
Все растерянно молчали. То, что сделал Василий Андреевич, было так неожиданно и так не вязалось с его отношением к людям, что многие были просто ошеломлены. И каждый, кто хоть сколько-нибудь чувствовал себя виноватым, боялся в эту минуту, чтобы кто-то не вспомнил о нем, не указал на него.
– Рано паниковать вздумали! Рано помирать собрались! – закричал Василий Андреевич. – Кто вам каркает, что пропали мы? Нет, не пропали и не пропадем. Куда захотим, туда и пробьемся. Второй и Четвертый полки повсюду отбили врага. Трусов и паникеров там нет. Только у вас они завелись.
– Командира у нас убило, вот и получилась неустойка, – попробовал кто-то оправдаться.
– Знаю… И ваш долг отомстить за него, а не бегать, как овцы.
– Дай нам доброго командира да патронов побольше, тогда и у нас дела пойдут.
– Патронов не обещаю, а командир у вас будет. Вот он ваш командир, – показал on на Семена Забережного, который только что подъехал к нему на взмыленном коне. – Разговаривать он много не любит, а воевать умеет. Он из тех, кто первым поднял знамя восстания. Ручаюсь за него своей головой. Принимай, товарищ Забережный, полк.
Семен от неожиданности чуть было не проглотил окурок, который держал в зубах, но понял, что отказываться нельзя. Он выплюнул окурок, поправил фуражку на голове и подал команду:
– Стройся! – Василий Андреевич не узнал его голоса. Это был строгий властный голос человека, который знал, зачем он поставлен в такую минуту командовать полком. «Этот на своем характере выедет», – подумал он про Семена, особенно довольный тем, что так быстро и правильно разобрался Семен в причинах своего внезапного назначения.
Прорвавшие фронт казаки генерала Мациевского быстро развернулись вправо и влево. Одним крылом подошли они вплотную к Орловской, другим – к Мунгаловскому. Спешенные цепи их появились на заросших густым мелколесьем сопках за мунгаловским кладбищем и открыли стрельбу по поселку в тот момент, когда Семен выводил из него свои сотни.
Увидев, что сопки уже заняты противником, Семен не растерялся. По его команде сотни рассыпались в разные стороны и быстро спешились. Коноводы галопом скрылись за домами и заборами крайней улицы, а сотни развернулись в цепь и, ободряемые Семеном, перебежками устремились вперед. Скоро они были уже в мелком кустарнике, близко подступавшем к гумнам и огородам мунгаловцев. Казаки потеряли их из виду и стреляли теперь наугад, не причиняя им никакого урона.
Пока партизаны видели друг друга в цепи, они шли смело и дружно. Но когда углубились в кустарники, которые делались все выше и гуще, цепь расстроилась. Видя только двух-трех соседей справа и слева от себя, бойцы утратили чувство локтя, а с ним и прежнюю решительность. Шагали с оглядкой, окликали один другого. А казаки, хватившие для храбрости спирта и оттого настроенные весьма решительно, двинулись им навстречу. Они стреляли на ходу и кричали «ура». Семен видел, что в любую минуту его бойцы могут повернуть назад.
