Валерий Язвицкий - Иван III - государь всея Руси (Книги первая, вторая, третья)
— А дале-то как будет? — спросила старая государыня.
— Не ведаю еще, матушка, — вставая из-за трапезы и крестясь, тихо молвил Иван Васильевич. — После вот пасхи помыслю о сем и с воеводами подумаю.
На третий день пасхи, апреля двадцатого, государь созвал думу в своих покоях. Он в этот день особенно хорошо себя чувствовал. Вешнее веселое солнышко и скорое свидание с Дарьюшкой после долгой, казалось ему, разлуки радовали душу его.
Чуял он в себе силу и здоровье, а мысли у него стали вдруг острые и так ясны, что все сразу понимал, о чем бы ни подумал…
Когда собрались все нужные Ивану Васильевичу бояре и воеводы, он заговорил легко и просто, словно читал по карте и видел будто даже очертания на ней земель русских и татарских.
Выслушав потом указания, мнения и вопросы воевод, он безо всякого труда тут же нашел решения всех ратных дел и нарядил, кому из воевод откуда и куда идти с полками.
— Надобно нам, — сказал он, — первой всего непрестанно татар со всех сторон пугать и мутить, изгоном в разных местах нападать, дабы неверные не ведали, куды им метнуться, где наиглавный урон собе ждать! Везде охочих людей подымать, чтобы от них полкам нашим подмога была, а татарским — страх! Князь-то Юрий Василич с войском своим против Казани в лоб идет, а вам, опричь того, Казань со всех сторон теребить надобно: грады и села жечь и зорить во всех местах. Купцов же казанских бейте, суда их на Волге и Каме полоните и в Москву с товарами шлите.
Государь помолчал, как всегда это делал, и через малое время строго приказал:
— Воеводе Руно утре же идти к Галичу с детьми боярскими и казаками.
Из Галича же взять с собой Семеновых детей: Филимонова Глеба, Ивана Шуста и Василия Губу, с воями их. Затем к вологжанам идти, а от Вологды с ними к Устюгу с приказом моим, дабы князь устюжский Иван Звенец шел со своими устюжанами. Ивану же Игнатичу Глухому от городка Кичменги идти с кичменжанами, как и всем, на Вятку-реку, и там, соединясь, почните все вместе пустошить грады, деревни и села по всей казанской земле…
Закончив речь свою, великий князь пригласил всех к обеденной трапезе за праздничный стол.
Ужинал этот вечер великий князь у матери своей, государыни Марьи Ярославны. Плохо слушал он всех, молчал больше, а сердце трепетало и сладко и тревожно и вдруг сжималось от боли, когда вспоминал он о, слухах из Рима.
— Дарьюшка моя, — беззвучно шевелились его губы, — Дарьюшка…
Чуял он, что опять переломится жизнь его, и пил больше крепкого меда стоялого и заморских вин, а в мыслях само собой слагалось: «Перехожу яз за новую межу. Оставлю, пожалуй, за межой сей все радости жизни. Пришли последние деньки моего счастья…»
Казалось ему, что трапеза тянется бесконечно долго, и не хватало уж у него терпения. Наконец все вставать из-за стола начали и креститься, и государь, простившись с матерью и Ванюшенькой, с трудом сдерживая быстроту шагов своих, вышел в сенцы, и дыханье у него захватило и от тоски и от радости.
Видит он Данилушку, который ждет его, а слова вымолвить не может, и руки у него дрожат…
Пошли они молча. Остановился на миг Иван Васильевич у покоев своих — ноги будто отнялись и отяжелели, но вдруг рванул дверь и вошел к себе.
Данилушка торопливо подбежал к распахнутой настежь двери и плотно притворил ее.
Все сразу забыл Иван Васильевич, как увидел сияющие глаза Дарьюшки.
Подбежал к ней и, подняв на руки, стал носить ее, как малое дитя, по покоям своим, целуя в уста и в глаза. А она молчала, но лицо ее все светилось как-то изнутри несказанным счастьем.
До рассвета не спали они среди ласк и объятий и почти не говорили, а называли только друг друга нежными именами…
В пятом часу чуть светать стало. И вдруг среди радостей всех тоска снова холодом охватила сердце Ивана Васильевича.
«Сказать ей аль нет? — мелькало в его мыслях. — А пошто радость ей отравлять, голубке моей? Да и будет ли так? Приедут ли послы-то? А ежели приедут?»
Иван Васильевич перестал думать, — он знал, что и он и все вокруг него решат против его счастья, в пользу Московского княжества. Замер в неподвижности и без мыслей и без чувств всяких смотрел на светлеющие от рассвета окна.
Дарьюшка сразу душой учуяла страшное и горькое сердцу своему. Глядя на Ивана, лежащего рядом с открытыми, будто ослепшими глазами, вдруг побелела лицом и сникла, как обмершая. Потом тихим, покорным голосом промолвила:
— Иване мой, ежели ты оставишь меня, и то не возропщу. Ведаю, не твоя будет в сем воля, Иване, а государева…
— Ничего не ведаю, Дарьюшка, — глухо ответил он и с болью добавил: — Может, минует меня горечь сия, а может, яз сам из собя сердце и душу выну, погашу свое солнце навеки. Он обнял ее крепко, и замерли оба в тоске, как в предсмертный час.
Не прошло и недели после пожара московского, как сгорел посад возле Николо-Угрешского монастыря, что в пятнадцати верстах от Москвы. Основан был монастырь этот знаменитым прадедом Ивана Васильевича — Димитрием Донским по возвращении с Куликовой битвы. Памятуя об этом, игумен монастыря просил помощи у великого князя, говоря в челобитной: «Горело круг самых стен монастырских, и огонь таково велик бысть, что вельми истомно было даже внутри двора монастырского. Много раз и соборный храм загорался, но божиим заступничеством обережен и токмо истлел в некоих местах. Будь милостив, государь, помоги обновити собор, прадедом твоим воздвигнутый…»
Далее говорилось в челобитной подробно о повреждениях храма и исчислялось все, что надобно для его обновления.
Иван Васильевич принимал монастырского вестника в трапезной своей за ранним завтраком. День стоит погожий и теплый, и от садов уж весенней свежей зеленью веет, в покое все окна отворены настежь. Взглянул великий князь на синее небо, по которому только два-три облака белоснежных тянется, и захотелось ему вдруг поскакать на коне под этим небом по зеленым лугам и полям, жаворонков звонких послушать…
— Скажи игумну, — обернулся он к молодому монаху, привезшему челобитную из монастыря, — сего же дня приеду к нему на обед. Поспеши посему обратно, дабы к моему приезду игумен-то все успел. Пусть соберет точно все исчисления по обновлению храма.
Иван Васильевич метнул взглядом на монаха и добавил:
— Есть среди братии строители, рубленики, каменщики и прочие?
— Есть, государь, — отдавая по-монастырски низкий поклон, живо ответил монах.
— Как приехал-то?
— Верхом, государь.
— Пусть игумен и строителей своих соберет. Погляжу на них да побаю и с ними.
Государь усмехнулся и молвил:
— Ну, с богом! Гони в монастырь, а яз к обеду буду…
Монах вышел, а великий князь, обратясь к Даниле Константиновичу, сказал весело:
— Хочу вешним духом подышать, да и самому у них увидать все. Вели-ка Саввушке снарядить коней да взять у Ефим Ефремыча стражи, сколь надобно…
У монастырских стен Ивана Васильевича встретили со звоном колокольным. В воротах ждали его, с игумном и архимандритом во главе, весь клир и вся братия монастырская с хоругвями, крестом и святой водой.
После краткой молитвы и пенья «Христос воскресе», как в пасхальные дни полагается, игумен предложил государю оказать честь разделить с ним монастырскую трапезу.
Иван Васильевич, поцеловав крест и приняв благословение, ответил:
— После сие, отче. Сей часец вот храм оглядим со строителями. Жди меня в покоях своих…
Великий князь быстро пошел к собору, окруженный монахами и спешившейся стражей. Храм был сильно поврежден: прогоревший купол его осел, оголившийся крест покривился и торчал на железном шесте, а у подножия его вздыбились покоробившиеся листы железа. Обгорела кое-где и крыша, особенно на южном приделе.
Строители монастырские оживленно говорили между собой, вперебой указывали государю разные повреждения от огня, и хотя все были в рясах, но теперь совсем не походили на монахов ни голосами, ни повадками.
— Нам, государь, — говорил один из монахов, крепкий мужик с седеющей бородой, — нам не только дерево и камень понадобятся. Нам гвоздей надобно, железа плющеного, рам свинцовых для окон и, ежели твоя милость будет, слюды светлой, большим листом…
— А коли и мелка будет и не очень светла, — словно испугавшись слишком большого запроса, прервал говорившего седобородый монах, — то нам и сие добро, хоша бы токмо храм-то малость посветлить…
— Еще, государь, — скромно обратился к великому князю молоденький монашек с умным, светлым лицом, — огнем-то роспись сожгло и дымом зачернило. Надоть нам краски купить, ништо же есть у нас красильного-то…
Иван Васильевич всех выслушал и осмотрел все. Заходил он и во храм: и внутри было много попорчено росписи от копоти и жара огненного.
— Краски-то, государь, — скромно, но настойчиво твердил юный монах, — вельми трудно купить. Их ведь из Кафы купцы привозят, а продают токмо за серебряные рубли…
