Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Наконец, они вошли в большой зал. Ну как большой... Ремту бы высокомерно скривились. Здесь было полно народу. Нарядные, преисполненные достоинства мужи и даже женщины, что, например, в Микенах было немыслимым.
Перед Хастияром все расступались и Автолик, следуя за ним, вышел в первый ряд. Они прибыли вовремя.
Из-за колонн появился «человек жезла».
— Великая таваннанна! — объявил глашатай.
Вперёд вышли люди аланцу[179] с музыкальными инструментами, а следом за ними Пудухепа.
С появлением таваннанны хлопальщики ударили в ладоши и воскликнули:
— Аха!
Перед членами собрания провели человека, одетого в царские одежды. Один из жрецов помазал ему лоб маслом.
Пудухепа торжественным голосом начала речь:
— Смотри! Это лабарна! Имя царствования я на него возложила, в одежды царствования облачила!
Автолик удивился. Почему-то он представлял себе царя иначе.
— Это Хаттусили? — шепнул он Хастияру.
— Нет, — так же шёпотом ответил тот, — наблюдай, всё поймёшь.
Пудухепа, как ни в чём небывало, продолжала:
— ...И отметьте его укороченными годами, укороченными днями!
Человек в царских одеждах стоял спокойно, на лице его не отражалось никаких эмоций.
— Отведите его в нечестивый город Самуху! — сказала Пудухепа.
Вот теперь весь панкус зароптал. Творилось нечто странное. В ритуале «замены царя» прежде использовался пленник, которого сразу после церемонии отвозили в страну, из которой он был взят в плен, чтобы на неё обратился уговор с богами об «укороченных днях». В древности пленника убивали, теперь настали более человеколюбивые времена. Но сама идея сохранялась — лже-царь должен отправиться в земли врагов и там «умереть», привлекая бедствия на их головы. Ранее такими землями избирались горы касков или иных зловредных племён, но теперь Пудухепа указала на город, где сидел Урхи-Тешшуб, коего многие ещё считали лабарной.
— Неужто Солнце наше решил пойти-таки войной на Урхи-Тешшуба? — спросил какой-то вельможа подле Хастияра.
— Свинопас замечен в сношении с Бабили, — ответил Первый Страж, — Солнце решил, что довольно терпеть сие.
— Ох, беда... — испугался вельможа.
— Да не беда, наоборот, — возразил Хастияр, — сегодня надежда родилась, что царство наше и верно будет процветать, о чём сейчас Солнце у богов и пойдёт испрашивать. И пребудет царство Хатти в мире и братстве с соседями.
— Твои слова богам бы в уши, Хастияр.
— А я вот думаю, что как раз сегодня они волю свою явили, — ответил Первый Страж.
— Что же, неужто Солнце решил Урхи-Тешшуба умертвить? — спросил другой высокородный хетт, — плоть от плоти брата своего?
— Нельзя так поступать. Сказано было Телепину: «Никого из рода не убивай — это не к добру», — напомнил кто-то сзади.
— Верно, — согласился Хастияр, — Солнце наш не таков. Вспомните, усамувами, что Телепину в анналах своих записал: «И доставили мятежников, и панкус назначил их смерти. Но сказал я, царь — зачем им умирать, пусть скроют лицо. И я, царь, отделил их и сделал людьми плуга и забрал с бедра их оружие и дал им ярмо».
— Верно, верно! — раздались голоса, — правильно!
— Истинно так говорил благородный Телепину! Призывал он не проливать кровь, а щадить врагов своих!
— Пусть Урхи-Тешшуб скроет лицо!
— Сделал людьми плуга? — переспросил Автолик.
— Ну, Солнце-то наш к свинопасу не столь суров. Пусть и с мечом у бедра удалится. На ту сторону моря[180].
— Да вы же вроде не разбили его ещё, — осторожно заметил Автолик.
— Побьём, — уверенно заявил Хастияр.
Тем временем лже-царя увели и в зале появился царь настоящий. Автолик увидел его впервые.
— На вид достойный муж, — проговорил он негромко.
Хастияр подмигнул ахейцу.
Заиграли музыканты, люди аланцу запели гимны богам, а дворцовые слуги внесли в зал множество блюд с дымящимся жареным мясом. Начиналось «кормление богов», а Автолик подумал, наконец, что готов прямо сейчас сожрать зверя абу.
К счастью, Хастияр угадал его состояние и утащил за собой из зала.
— Это надолго. Идём ко мне домой. Тебе отдохнуть с дороги надо.
— Тебе разве не следует здесь находиться до конца? — удивился ахеец.
— Мне нет. Это вот лабарне и таваннанне сегодня нелегко придётся. Всю ночь проведут на ногах в молитвах, а завтра ещё целый день праздновать. Не хотел бы я быть Солнцем, — усмехнулся Хастияр.
Они вернулись к дому Первого Стража.
— Детям пора бы спать, — сказал Хастияр, — да знаю я их, в постель не загонишь. Пошли, посмотрим на них.
— Уместно ли? — осторожно спросил Автолик.
Гостеприимность хетта начинала ему казаться чрезмерной. Странно как-то.
— Уместно, уместно. Будь, как дома.
Внутри их встретила хозяйка.
«Красивая», — отметил про себя ахеец.
Хастияр представил жену и назвал ей имя гостя.
— Это Автолик из Аххиявы.
Аллавани вдруг закрыла рот ладонями, а глаза её как-то странно распахнулись. Автолик ощутил себя ручным медведем, веселящим народ на празднике.
Хастияр провёл его в одну из комнат и зачем-то пропустил вперёд.
— Вот, заходи, посмотри на них.
Автолик озадаченно переступил порог.
В комнате на большой красивой циновке сидела женщина с двумя девочками лет шести и восьми на вид. Ни на вошедшего ахейца, ни на хозяина дома девочки не взглянули, обе увлечённо рисовали на вощёных табличках, а женщина тихим мелодичным голосом что-то говорила им... на языке ремту.
Рядом с ними мальчик лет трёх или около того, катал по полу игрушечную колесницу, «запряжённую» парой искусно вырезанных деревянных лошадок.
Женщина обернулась к вошедшим. Увидела Автолика. Схватилась рукой за сердце.
Автолик будто окаменел. Весь мир вокруг него разом куда-то делся, осталась только эта женщина.
Он не видел, как Хастияр и Аллавани довольно переглянулись.
На щеках Амфитеи заблестели мокрые полоски и невидимые путы, сковавшие ахейца, рассыпались в прах. Он бросился к женщине, рухнул перед ней на колени.
— Что же ты, солнышко? Зачем плачешь?
— Это от счастья, — сквозь слёзы улыбнулась Амфитея.
Глава 23. Серебро
Двадцать первый год Величайшего Усермаатра Рамсеса Мериамена,[181] Пер-Рамсес
Десятки свитков, растянутых на деревянных рамах разрисованы сотнями фигур людей и лошадей. В правой части огромного полотнища изображена крепость. Её штурмовали воины Священной Земли, взбирались по лестницам. Защитники наверху отбивались копьями, заливали врага дождём стрел.
