Петр Краснов - Императрицы
Настал день – Силинская не сомкнула ни на мгновение глаз, не переменила позы. Франциска ей сказала, что Чарномского, Доманского и Кальтфингера с утра потребовали на допрос, что и её спросят на допрос. Силинская точно ничего не слыхала. Она не повернула головы и не моргнула глазом.
Около полудня дверь комнаты Силинской распахнулась, и к ней вошёл князь Голицын.
XLII
Шесть месяцев почти, изо дня в день тянулись допросы. Князь Голицын был вежлив, внимателен к графине Силинской, но и он начинал терять терпение, выходить из себя, видя упорство графини.
Ему было приказано точно выяснить, кто же такая эта пленница?..
Странный вопрос!.. Она сама не знала, кто она. Допрашивавшие её не могли и не хотели этому верить.
Оставаясь одна, измученная вопросами, она ложилась в постель, закрывала глаза и старалась припомнить своё детство. Её память обрывалась. Скитания, сказочной красоты сады, фонтаны, розы – да что же это было – правда или всё это она сама придумала когда–то?.. Она сознавала только одно: у неё никогда не было ни отца, ни матери. Она их совершенно не знала и не могла сказать, кто они были.
Кто написал ей и подкинул все эти страшные бумаги, за которые её преследовали? Нужны были бумаги, чтобы выйти замуж за князя Лимбургского, и ей принесли эти бумаги. Ей сказали, что это верные бумаги, и она этому поверила. Дочь Императрицы Елизаветы Петровны и Разумовского?.. В её детстве было так много необычайных приключений, что почему ей было не поверить, что всё это было потому, что её рождение было совсем необычайным? Когда она объявила всё это и писала письма, она совсем не думала о последствиях своего шага.
Видя её упорство, её брали измором. Тогда она путалась в показаниях. Сегодня рассказывала одну историю своего детства – назавтра всё отрицала и говорила новую выдумку. Это считали притворством, умышленною ложью – она не лгала. Всякий раз она сама была уверена, что говорит правду. Что же было ей делать, когда в её детстве никто никогда не сказал ей, кто она, и не рассказал ей про её родителей?.. Ей самой приходилось направлять острый луч воспоминаний в потёмки прошлого. Он освещал какие–то углы, но освещал всякий раз по–новому. Князь Голицын изводился и терял самообладание.
– Если вы не знаете, кто вы такая, я вам сам подскажу, вы дочь еврея, пражского трактирщика…
Силинская нехорошо себя чувствовала, она давала показания лёжа в постели. Она резко поднялась и села. Худые руки хватились за грудь, косые глаза наполнились слезами, кирпично–красный румянец залил впалые щёки.
– Боже!.. Бо–же мой!.. Чего только про меня не выдумают люди! Никогда, князь, слышите, никогда я не была в Праге! Я готова выцарапать глаза тому, кто осмелился приписать мне такое происхождение… Уверяю вас, князь, я высокого рода… Я это–то точно знаю…
Что Силинская дочь пражского трактирщика, Голицыну сказал английский резидент. В Англии были очень заинтересованы самозванкой и производили о ней самостоятельное расследование.
Силинская хорошо говорила по–французски и по–немецки, недурно объяснялась по–английски и по–итальянски. Голицыну сказали, что Силинская говорит по–французски с польским акцентом, – Голицын этого не заметил. Поляки же, бывшие при Силинской, сказали Голицыну, что та знает по–польски только несколько слов. Кто же была она?.. Какой национальности?.. Раньше она называла себя Али–Эмете… У неё были узкие косящие глаза. Ей намекнули на то, что она может быть родом с Востока. Она сейчас же ухватилась за эту мысль и стала уверять, что она в совершенстве знает персидский и арабский языки.
– Я и писать умею на этих языках, – сказала она.
Её попросили написать на обоих языках. Она вскочила с постели, вдела ноги в туфли и села к столу. Нахмурив тонкие брови, она покрыла какими–то точками и запятыми два листка бумаги. Голицын сразу увидел, что написанное мало походит на турецкие и арабские письмена, но для верности приказал отправить листки в Академию наук для обследования через знающих эти языки людей. Он получил из Академии ответ: «По предъявлении оной записки ведущим, лицам, те нашли, что нарисованные знаки ничего общего не имеют ни с арабскими, ни с персидскими письменами».
Голицын передал это Силинской. Та, по обыкновению, лежала в постели. Она капризно пожала плечами и, кутая узкие тонкие плечи в шаль, сказала:
– Спрошенные вами люди ничего не смыслят в обоих языках.
Повернулась лицом к стене, спиною к Голицыну. В этот день она ничего не отвечала на вопросы князя.
Всё это время она писала Императрице, домогаясь личного свидания с Государыней и объяснения с нею.
Через неделю пребывания в крепости, второго июня, она писала Императрице:
«Votre Majeste Imperiale, je croie qu'il est a propos que je previenne Votre Majeste Imperial touchant les histoires qu'on a ecrit ici dans la forteresse. Elles ne sont pas suffisantes pour eclaircire Votre Majeste touchant les faux soupcons qu'on a sur mon compte. C'est pourquoi que je prends la resolution de supplier Votre Majeste Imperiale de m'entendre elle–meme, je suis dans le cas de faire et procurer de grands avantages a votre Empire.
Mes demarches le prouvent. Il suffit que je suis en etat d'annule toutes les histoires qu'on a trainees contre moi et a mon insue.
J'attends avec impatience les ordres de Votre Majeste Imperiale et je me repose sur sa clemence.
J'ai l'honneur d'etre avec un profond respect de Votre Majeste Imperiale.
La tres–obeissante et soumise servante.
Elisabeth».[134]
Это письмо возмутило Императрицу. Она сейчас же написала князю Голицыну записку:
«Prince! Faites dire a la femme connue que si elle desire alleger son sort, qu'elle cesse la comedie continuee dans les deux lettres a vous adressees et qu'elle a l'audace de signer du nom d'Elisabeth. Ordonnez de lui communiquer, que personne ne doute un instant qu'elle est une aventuriere et que vous lui conseillez de modifier son ton et d'avouer franchement qui lui a conseille de jouer ce role, ou elle est nee et depuis quand elle pratiquait ses filouteries. Voyez–la et dites lui serieusement de finir la comedie. Voila une fieffee canaille. L'insolence de sa lettre a moi adressee depasse tout et je commence a croire qu'elle n'a pas toute sa raison…»[135]
То знойное, душное, то свежее с холодными дождями петербургское лето тяжело отзывалось на хрупком здоровье пленницы. Она сильнее кашляла и больше выделяла крови с мокротой. Она уже целыми сутками лежала, не вставая с постели, кутаясь в одеяла и шали. Иногда вдруг вскакивала, начинала быстро ходить по комнате, потом садилась к столу и писала письма, рвала их, писала снова и опять рвала. Она сама не знала, что писать и как оправдываться.
Князь Голицын сказал ей, что, если она скажет наконец всю правду о своём происхождении, он выпросит у Императрицы, чтобы её отпустили к князю Лимбургскому. Она пожала плечами.
– Что я могу прибавить ещё к тому, что я сказала вам, – печально проговорила она. – Я прошу вас… Не мучайте меня расспросами. Я ничего больше не знаю.
Её считали фальшивой, лживой, злой и бессовестной. Чтобы сделать её сговорчивее, караул, помещавшийся вне её квартиры, поставили к ней в комнаты. Теперь она всегда находилась под наблюдением офицера и солдат. Всегда, днём и ночью, кто–нибудь был в её комнате. Это её стесняло и мучило. Как испуганный зверёк, она лежала, лицом к стене, закутавшись с головою в одеяло.
Позднею осенью в холодный ненастный день, когда днём у неё на столе горела свеча, дрожащею рукою писала она Императрице:
«Votre Mageste Imperial! Enfin a lagonie, je m'arache les bras de la mort, pour exposer mon deplorable sort aux pieds de Votre Majeste Imperiale. Bien loing qu'elle me perdra, ce seras votre sacre Majeste qui fera ceser mes peines. Elle veras mon in noc ence. J'ai rassemblet le pent de forces qui me reste pour faire des notes que j'ai remis au Prince Galitzine, on me dit que cest Votre Majeste que j'ai eu le malheure d'offencer, vu qu'on croy telle chose je suplie a genoux votre sacre Majeste d'entendre elle meme toutes choses, elle seras vanges de ses ennemis et elle sera mon juge.
Ce n'est pas visavis de Votre Majeste Imperiale que je me veux justifies. Je connais mon devoir et sa profonde penetration est trop connue pour que j'aye besoin de lui detallier les diminutifs.
Mon etat fait fremire la nature. Je conjure Votre Majeste Imperiale au nom d'elle meme quelle veuille mentendre et m'accorder sa gracem Dieu a pitie de nous. Ce n'est pas a moi seule que Votre sacre Majeste refusera sa demence: que Dieu touche son coeur magnanime a mon egard et le reste de ma vie je la consacrerais a son auguste prosperite et service. Je suis de Votre Majeste Imperiale.
La tres–humble et obeissante et soumise devouee servante…»[136]
Она на этот раз не подписала письма.
В холодное, ноябрьское, тёмное утро, когда на фигурном столе Государыни горели свечи, а бледный сероватый свет шёл в окна, князь Голицын докладывал это письмо Императрице.
Государыня задумалась.
– Как полагаешь, если отпустить её теперь к князю Лимбургскому?..
Голицын молчал.
– Или… Ты мне как–то докладывал об этом влюблённом в неё поляке… Доманском?.. Что он?.. Всё верен своей страсти?..
– Он ещё совсем недавно говорил мне, что за величайшее счастье почтёт, если бы разрешили ему жениться на ней и увезти её к нему в деревню.
– Ну вот… Так в чём же дело?..
– Поздно, Ваше Величество… Дни её сочтены.
– У неё были доктора?..
– Были. Болезнь её неизлечима. Ей нужен уже не доктор, а духовник.
– Что же, пошли ей такового.
– Я не знаю, какого она исповедания.
– Странно… В полном смысле неизвестная… Что же она–то не скажет? Спроси её.
– Боюсь, что и она сама того не знает.
– Прекрасно… Этого только и недоставало… Попытай её, может быть, перед смертью вспомнит, какой она веры.
