Степан Разин (Книга 1) - Злобин Степан Павлович
– Все врешь! – остановил он стрельчиху. – Брат воеводский – царю не ослушник! Смехом он говорил то нелепое слово. Полюбилась, должно быть, ему ты – и все. Вот и хотел он тебе угодить да любовную хитрость умыслил: про то, что побьет вора, сказывать вслух, чтобы тебе стать милее, а ты и поверила сдуру!
– Так что ж, князь Михайла Семеныч меня обмануть приходил? – растерянно спросила стрельчиха. – На что же ему далось меня обмануть? Али сердце мое не довольно болело?! За что же я бога молила о здравии князя Михайлы! Я мыслила: он изо всех бояр самый смелый – дерзнет на злодея. А он для забавы, лишь языком потрепать, чтобы с блудной бабенкой потешиться? На то, знать, и сабельку носит?!
Злобная ненависть Марьи к Разину не вызвала в воеводе сомнений. Горячность ее убедила боярина в правде ее слов. Он испугался того, что Михайла может стать нарушителем царской воли, но если бы в самом деле вдова дерзнула помыслить на атамана, – кто может быть виноват, что помстилась гулящая женка!
Прозоровский взглянул на нее.
«И обличьем взяла, и станом пригожа стрельчиха», – подумал он.
– Коли тебе за мужа помститься охота, то не жди за себя иных отомстителей, – сурово сказал боярин вдове.
– Что же, самой, что ли, с саблей мне выйти?! – дерзко спросила вдова.
Но боярин не возмутился.
– Сабля – не женское дело... Сумела ты брата Михайлу пленить красотой, сумей вора прельстить. В том женская сила твоя. Бражники все казаки. И Стенька, как все, по корчмам небось ходит, вино пьет. Государь даровал ему милость, да от корчмы и отравного зелья кто пьяниц блюдет?! Упился да сдох – и бог судья вору. Не станем жалеть!
Марья смолчала, но волненье ее можно было увидеть по вспыхнувшему румянцу и частому дыханью. Глаза ее блестели, как в лихорадке...
– Дозволишь домой идти, воевода-боярин? – спросила она дрогнувшим голосом, и воевода понял, что стрельчиха решилась на месть...
– Иди с миром, – сказал Прозоровский. – Да про брата Михайлу ты думать забрось...
По ночному городу Маша шла как в угаре, не чувствуя ног. Мысль, которую ей подсказал воевода, палила ей сердце и печень.
«Пойду стречать его на бую. Пойду! – возбужденно мечтала она. – Приоденусь, брови сурьмой наведу, набелюсь, нарумянюсь. Заманю его, напою вином. Чай, захочет выпить с похода... Захочет! В Яицком городе говорили, что бражник... Придет! Обойму, приголублю злодея, ласки ему напоследок не пожалею... А там надсмеюсь!.. Увижу, что встать не может, – скажу: „Конец тебе, атаман-губитель! Пуля тебя, колдуна, не берет, ни сабля. Царское сердце околдовал ты и милости царской дождался... Бояре простили тебя. Да я, Машка, тебя не простила! Стрелецкая вдова повдовила твою казачку... Сладко собачьей-то смертью издохнуть?!“ Я зелья найду! Хитер воевода: брата, вишь, не пошлет, а женке греховные помыслы в сердце разжег! Потом, мол, не мой ответ, а я-то схвачу злодейку-колдунью, по царскому Уложенью, да вместе с зельем отравным ее на костер! И заботы не станет! А я и того не страшусь! Ничего не страшусь!..» – разгорелась Марья...
– Христос с тобой, воротилась!.. А я и назад уж не чаяла ждать... Час-то поздний. Вторые, чай, петухи кричали, – встретила Марью старуха. – Постеля открытая ждет. Ложись. А я у тебя посижу...
– Утре, бабушка, утре про все расскажу. Ныне спать! – сказала вдова, уже скидывая одежу, не в силах ни думать, ни говорить ни о чем, кроме своего жгучего замысла...
