Торнтон Уайлдер - Мост короля Людовика Святого. Мартовские иды. День восьмой
Еще во время отбора присяжных Юстэйсия нашла у себя на крыльце первое из целой серии анонимных писем. Она была благодарна их авторам. Они помогли ей подготовиться к допросу на суде. Она совершенно ясно и спокойно заявила, что ее муж никогда не жаловался на дурное отношение Джона Эшли. («Благодарю вас, миссис Лансинг».) В тот день, когда произошло несчастье, мистер Эшли, видя, что ее муж еще не совсем оправился после болезни, хотел отложить упражнения в стрельбе. Не он, а именно ее муж настоял на том, чтобы сделать несколько выстрелов. («Благодарю вас, миссис Лансинг».) В качестве душеприказчика своего брата Фишер Лансинг обошел «Сент-Киттс» и осмотрел все оценивающим взглядом. Дирекция шахт предоставила Юстэйсии право еще пять лет безвозмездно пользоваться домом. Большая часть мебели принадлежала ей. В «Убежище» Фишер нашел какие-то чертежи: «Тройной пружинный замок Эшли — Лансинга», «Ртутная ударная трубка Эшли — Лансинга».
— Что это такое, Стэйси?
— Они вместе работали над изобретениями.
— Что-нибудь путное?
— Не знаю, Фишер. Если в них и есть что-нибудь путное, то это изобрел Джон Эшли.
— Редкостной красоты чертежи. Бреку бы ни за что так не сделать. Это запатентовано?
— Нет. Они хотели отправить их в Патентное бюро, но так и не собрались.
— Я возьму их с собой и покажу одному приятелю.
— Но, Фишер, это работа мистера Эшли.
— Послушай, сестра, ты зря мне это говоришь. У Брека не хватило бы мозгов даже на то, чтоб изобрести консервный нож. Чертежи замечательные. Я возьму их с собой. Тут может быть заключено целое состояние. Тебе ясно?
— Фишер, это принадлежит Джону Эшли.
— Стэйси! Когда процесс будет окончен, Джон Эшли перестанет существовать. Преступники — не граждане. Живые или мертвые — они не правоспособны.
Фишер часто возвращался к вопросу об «имуществе» Юстэйсии. Оно было довольно значительным. На протяжении многих лет по ее совету муж приобретал то какой-нибудь участок в городе, то горный луг. Это свидетельствовало о недюжинной деловой сметке, потому что Коултаун не рос, а скорей находился уже в застое, и Юстэйсия это понимала. Более того, она убедила Брекенриджа открыть второй текущий счет в банке Форт-Барри, вне пределов досягаемости жадного любопытства Коултауна. Эта операция, а также ее многочисленные элегантные туалеты давали пищу для предположений, что она очень богата. Теперь у нее будет страховка и пенсия.
— Стэйси, у тебя достаточно денег для того, чтобы ты с девочками могла прекрасно жить. Впрочем, заработать еще кое-что на этих изобретениях вам не помешает. Тебе надо как можно скорей уехать из Коултауна и начать наслаждаться жизнью.
— Я никогда не уеду из Коултауна.
— Ты хочешь остаться здесь? В этой дыре?
— Фишер, я не уеду из Коултауна и прошу тебя больше не говорить со мной на эту тему.
— Где Джордж?
— Не знаю где. Он часто исчезает неизвестно куда на неделю-другую.
— Если хочешь знать мое мнение, то Джордж всегда был немного не в своем уме.
Юстэйсия посмотрела на него — долгий холодный взгляд. И легкая усмешка на губах.
Юстэйсия была на суде только однажды — когда ее вызвали давать показания. Ольга Сергеевна навещала ее почти каждый день и рассказывала о ходе процесса. В тот день, когда был объявлен приговор, Ольга Сергеевна пришла в «Сент-Киттс» с красной розой в руках. Юстэйсия встретила ее у дверей. Ни та ни другая не произнесли ни слова. Ольга Сергеевна перекрестилась, положила розу на стол в прихожей и вернулась к своим делам. Во вторник 22 июня Юстэйсия с дочерьми пришла утром на станцию, чтобы ехать в Форт-Барри в церковь. Мистер Киллигру попросил ее зайти к нему на телеграф.
— Миссис Лансинг, вы, верно, еще не знаете последние новости? — И он рассказал ей о происшедшем.
— Кто-нибудь ранен, мистер Киллигру?
— Нет, мэм. Полиция прочесывает лес. Я подумал, что вам будет интересно об этом узнать.
— Спасибо, мистер Киллигру.
Они продолжали свой путь.
К Юстэйсии приходили полицейские. Из анонимных писем она знала, что ее подозревают в том, будто она заплатила несколько тысяч долларов спасителям своего любовника. Незваные гости вначале были почтительны, но постепенно становились все более грубыми. Она оказалась достойным противником. Эти посещения очень ее радовали. Они доказывали, что главный герой еще жив. Будут потом и другие доказательства. Туман, скрывающий истину, рассеется. Таков закон жизни — рано или поздно все тайное становится явным.
Она ежедневно появлялась на улицах в глубоком трауре, который был ей очень к лицу. Она ухаживала за могилой мужа, стараясь посещать ее в такое время, когда на кладбище поменьше любопытных. От Ольги Сергеевны она узнала о том, что Софи торгует на станции лимонадом, и об открытии пансиона. Она послала через Порки кое-какие вещи. Каждую минуту она ожидала встречи с Беатой, пока наконец ее не осенила догадка, что Беата решила не показываться в городе. Почти ежедневно она встречала Софи и ласково с нею здоровалась. Как-то она пригласила ее в «Сент-Киттс» поужинать. Софи поблагодарила, но сказала, что не может надолго уходить из дому, так как должна помогать матери. Магазин подарков и библиотеку-читальню Юстэйсия открывать раздумала. Но помещение, где раньше была скобяная торговля мистера Хикса, она арендовала и, украсив его вывеской «Ателье дамских мод», передала мисс Дубковой. По ее просьбе мисс Дубкова пыталась пригласить себе в помощницы Лили Эшли, однако миссис Эшли ответила, что Лили нужна ей в пансионе.
Через год и восемь месяцев после исчезновения Джорджа — в январе 1904 года — Юстэйсия получила от него открытку из Сан-Франциско, на которой сделанное из слюды солнце садилось в Тихий океан. «Дорогая мама. Был болен. Теперь вполне поправился. Скоро напишу письмо. У меня хорошая работа. Китайская еда очень вкусная и дешевая. С любовью к тебе и к девочкам Джорди (Леонид). P.S. Все, что ты рассказывала нам об океане, — правда. Он замечательный. Je t'embrasse mille fois»[116].
В тот же день в «Сент-Киттс» прибежала мисс Дубкова. Она тоже получила открытку. Открытка была написана по-русски: «Милостивая государыня, я был болен. Теперь вполне поправился. Я познакомился здесь с одной русской семьей, и мы все время говорим на их языке — языке русских рабочих. Благодарю вас за вашу большую доброту. С глубоким уважением, Леонид». Обратного адреса не было. На пасху Юстэйсия получила четки, вырезанные из моржового клыка, а Фелиситэ — яркую разноцветную афишу: «Труппа Флореллы Томпсон и Кэлодина Барнса исполнит пьесу «Девушка-шериф с Лососевого Водопада». В роли Джека Беверли — Леонид Телье». Мисс Дубкова и Энн получили нефритовые пуговицы.
Наконец Юстэйсия дождалась и письма. Он чувствует себя прекрасно. Он читал стихи по-английски, по-французски и по-русски одному театральному антрепренеру, и тот немедленно его ангажировал. Пьесы ужасны. Одни названия чего стоят — «Король опиумной банды», «Мэдж из Клондайка». Он играет очень хорошо. Он написал пьесу, и антрепренер ее поставил. Она называется «Юный преступник из Ла-Гюэнь». Пьеса ужасно плохая, хотя ее лучшие сцены украдены из Les Miserables. Он пришлет свой адрес, когда окончательно устроится. Пусть она неплотно затворяет окно его комнаты, потому что в одну прекрасную ночь он может неожиданно вернуться. Его любовь к ним бесконечна, как Тихий океан. Письмо было подписано «Джорди (Леонид Телье)». «P.S. Пожалуйста, передайте привет мистеру Эшли и всем Эшли». Это письмо больше встревожило, чем обрадовало Юстэйсию, но она и виду не подала. Мы таковы, какими нас создало Провидение.
В конце ноября 1904 года Фелиситэ остановил на улице Джоэл Миллер, некогда исполнявший при Джордже обязанности помощника вождя благородного племени «могикан». Говорил он шепотом и с чрезвычайно таинственным видом.
— Филли, у меня есть для тебя письмо. Притворись, будто мы болтаем о пустяках.
— Какое письмо, Джоэл?
— От Джорджа. Он велел передать его тебе тайком от матери.
— Спасибо, Джоэл. Большое спасибо.
— Не говори никому, что это я тебе его передал.
— Я никому не скажу, Джоэл.
Она спрятала письмо в муфту. Несмотря на метель, она ускорила шаг. Она шла спокойно, но сердце у нее замирало. Она чувствовала, что ей предстоит тяжелое испытание.
ДЖОРДЖ — Фелиситэ (Сан-Франциско, ноябрь 1904 — февраль 1905):
«Chere Зозо, я буду писать тебе много писем. Я буду посылать их через Джоэла. Я послал ему денег, чтобы он абонировал ящик на почте. Родителям он скажет, что это для писем, которые он будет получать от коллекционеров марок. Не говори maman, что я тебе пишу. Если ты расскажешь ей или мисс Дубковой или еще кому-нибудь про то, о чем говорится в моих письмах, я больше никогда не напишу тебе ни слова. Я вычеркну тебя из памяти.
