Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев (Книга 1)

Все в момент оседлали лошадей, бросили палатку с провиантом и, под водительством Чики, пустились по реке Усихе вскачь.

Эта внезапная тревога была напрасной, скорой опасности не предстояло: старшина Мартемьян Бородин с арестованным Михаилом Кожевниковым возвратились в Яицкий городок.

Допрос, длившийся четыре часа, чинил сам полковник Симонов. На все вопросы: где Мясников, жил ли у них на хуторе злодей, именующий себя царем, куда он скрылся? – Михаил Кожевников сначала ответил отказом, затем, после истязания плетьми, открыл, что знал.

Полковник Симонов живо отправил на Усиху, где караулистое дерево, отряд из тридцати казаков под началом двух сотников и сержанта с приказом схватить «злодея» и всю его воровскую шайку (Симонову еще неизвестно было имя самозванца, он называл его – «злодей»).

…Проскакали вмах верст пять. Вдруг Чика заполошно крикнул:

– Стой! – и, обратясь к ехавшему рядом с ним Идыркею, бросил:

– Глянь, высмотрень хоронится…

– Адя-адя! – и татарин с Чикой помчались к кустам, где, припадая к коню, старался спрятаться наездник.

Вместе с Пугачевым все остановились, с горячим любопытством наблюдая за погоней.

Вскоре показались Идыркей с Чикой. Татарин вел на аркане приземистого, простоволосого человека, одетого в зеленый ватник. Он был пьян или притворился пьяным, шел пошатываясь. Его круглое, щекастое лицо бессмысленно улыбалось, хищные рысьи глаза смотрели на поджидавших его всадников с наглостью.

– Это писаришка симоновский, ваше величество, – сказал Пугачеву Ваня Почиталин. – А ране-то он Матюшке Бородину служил. Из богатеньких, бедности не мирволил. Теперя пропил все, забулдыга…

Идыркей снял с него петлю и, держа в руке наготове кривой нож, ждал приказа.

– Сколько тебе, Иуда, высмотрень проклятый, Симонов-то платит за предательство твое? – зашумели казаки.

– Много… А вам, братцы казаки, заплатит того боле, – буркнул высмотрень. – Эге ж, да тут много вас, голубчиков… Степка Кожевников, Ванька Почиталин, Кочуровы братейники, Плотников старый черт, Чика… Эге ж! Ну и погуляет же по вашим спинам плетка… Не отвертитесь, голубчики…

– Молчи, козье вымя, Иуда, леший, – заругались казаки, сверкая взорами. Старик Плотников судорожно ухватился за рукоятку сабли.

– Эге ж… А это что за чучело? Кабудь не нашинский, – мотнул высмотрень круглой головой на Пугачева. – Э-ге-ге-е-е, так вот вы какого вора царем-то своим… Хватай его, господа казаки, прощенье примете!..

И без того угрюмые брови Пугачева сдвинулись, в широко распахнутых глазах засверкали огни, он наехал конем на прощелыжника, раздельно спросил:

– Кто вор?

Тот открыл рот и в страхе попятился от всадника. Сделалось необычайно тихо, все как бы омертвело вокруг.

Сдерживая гнев в груди, Пугачев снова повторил:

– Кто вор?

– Ты вор! – с пьяной отчаянностью выкрикнул предатель и, обомлев, быстро-быстро посунулся назад.

Со свистом сверкнула в воздухе кривая сабля. Пугачев с такой неимоверной силой рубанул предателя, что у того кисть вскинутой руки и круглая рысья голова отлетели прочь.

– Гга-а-хх, – гулко раздалось вокруг, и казачьи груди сразу во всю мочь задышали.

– Убрать падаль! – приказал Пугачев.

– Да чего, батюшка, ваше величество, убирать эту стерву-то, – весь трясясь, проговорил Чика. – Его, гада, сей же ночью волки слопают…

Дозволь, батюшка, сабельку твою в порядок привести, – он осторожно взял из рук Пугачева блестевшую на солнце саблю, с усердием вытер ее о полынь-траву, затем о полу своего чекменя и, низко поклонясь, подал Пугачеву.

Опять все двинулись вперед. Скакали молча. Казаки только переглядывались друг с другом да, таясь, показывали глазами на Пугачева.

Да-а-а, они не промахнулись: «батюшка» на согрубителей, на поперечников мирских – лют. Он, свет, сумеет народную силенку в своих могутных руках держать. С этаким можно вершить немалые дела. Жить да быть ему, долго здравствовать!

Пугачев тоже не проронил ни слова. Бурная вспышка гнева постепенно затихала в нем.

Проскакав от стана верст десять, Пугачев предложил путникам свернуть в степь.

– Ой, бачка-осударь, пошто нам степями колесить, хурда-мурда делать, а езжай хутор Толкачев, там и людей, борони бог, много нахватаешь, – сняв с головы малахай, почтительно советовал государю крепыш Идорка.

– А ты?

– Моя татарским кибиткам пойдет, наберу людей, выезжать буду на дорогу, вас выжидать. Как побежишь в городок, и мы к тебе всем гамузом пристанем.

Кони стали в круг, Пугачев посредине. Держали совет, что делать.

Чика, пошептавшись с Иваном Почиталиным, сказал:

– Идорка дело толкует. Нужно пробираться к Толкачевым хуторам. Может, там и верно народ есть – казаки войсковой руки, да и новые подойдут. Тогда на городок пойдем с ними. А нет, – на Узени ударимся, там место скрытное, камыш.

– А как вы полагаете, Кочуровы? – и Пугачев раздумчиво перевел на братьев глаза.

– Да так же, как и Чика, – ответил Кузьма Кочуров.

К нему присоединились опрошенные Василий Коновалов, Сюзюк Малаев и другие. Пугачев сказал:

– Мало ли, много ли людей соберется к нам на Толкачевы хутора, а идти на Яицкий городок не миновать. Коли удача будет, супротивников в городке перевяжем. А нет, – врассыпную кинемся, кто куда. Как, Чика, по-твоему?

– По-моему, ваше величество, лишь бы в городок нам подступить, оттудов перебегут к нам многие, кои у Симонова на примете, ведь он цацкаться не будет с ними, живо порубит головы…

– Стало, едем к Толкачевым, нехай так, – решил Пугачев, и все двинулись рысцой на Толкачевы хутора, что в ста верстах от городка Яицкого.

Чика был прав: полковник Симонов не дремал. Симонов по всему городу разыскивал Тимофея Мясникова, Коновалова, Чику, старика Василия Плотникова.

– Вот мы к народу правимся, – сказал на привале Пугачев, – надо бы чего-нито письменное люду-то объявить. А ну-ка, молодец Почиталин, напиши само хорошо, посмотрю – мастер ли писать.

Иван Почиталин с трепетом повиновался. Из торбы, где были всякие письменные вещи и книжонки, он достал бумагу, медную чернильницу и гусиное перо, отошел в сторону, раскинул на луговине бешмет, лег на него брюхом и, перекрестившись, принялся за работу.

Мысли распирали разгоряченную голову парня. Он был толков, не по годам своим вдумчив, он много слышал стариковских разговоров об утраченной казацкой вольности, о том, как было бы чудесно жить, если б было у казаков то, да это, да вот это. Впрочем, Иван Почиталин сейчас выскажет в бумаге, чего ждет народ, он с большой ясностью и сам понимает чаянья сирых людей.

Да и сам царь-батюшка в дороге много толковал, только вот как бы поскладней, да покудрявей, да чтоб рука проклятая не дрыгала… ишь, пляшет…

Пугачев со свитой, не расседлывая коней, не разводя костра, чтоб приготовить пищу, очень долго стояли молча в отдаленье.

Подойдя к Пугачеву и поклонясь, Иван, наконец, подал ему бумагу. Все уткнули носы в письмо, дивились четкости почерка, кудряшкам, завитушкам.

Пугачев, нахмурясь, шевелил губами, затем сказал:

– Хорошо пишешь, горазд. Будь секретарем моим.

– Это – манифест, ваше величество… Вам подписать вот тут надлежит, – и секретарь обмакнул перо в чернила.

– Что ты, что ты, молодец, – смутившись, отмахнулся Пугачев. – Мне руку свою до самой Москвы не можно казать, – он провел быстрым взглядом по напряженным лицам казаков и счел нужным добавить веско:

– А почему так, в оном есть великие причины, коих уму простому ведать не подобает. Только одно скажу: где рука, там и голова… Чуешь, секретарь? Подпиши замест государя сам.

Почиталин, поклонившись, подписал.

Пугачев, бережно сложив бумагу, сунул ее за пазуху.

В полночь, в сентябрьской темноте, прибыли на Толкачевский хутор.

Местность тут удобная: степь, перелески, речка. Здесь много казачьих хуторов, разбросанных то тут, то там. Хозяина не было, радушно встретил гостей хозяйский брат, Петр Толкачев. Чика отвел его в сторону и сразу атаковал:

– Государь требует, чтоб все живущие здесь казаки собрались поутру сюда. Иди, Толкачев, объяви соседям…

Уставшие, все улеглись спать на сеновале, но Чике не до сна. Он знал местность хорошо; долго вышагивал чрез густую тьму по хуторам, проваливался в ямы, натыкался на изгороди, нагайкой отбивался от собак, будил хозяев, объявлял:

– Завтра утречком собирайтесь, братцы, на Толкачевский хутор. Великий человек там вас будет ждать, а кто такой – узнаете. Коли доброй жизни хотите себе, не зевайте, казаки.

Так ходил он от хутора к хутору, пока не изнемог.

Рано утром 16 сентября к дому Толкачева подошло до полусотни казаков, калмыков и беглых русских крестьян. Их пустили в дом.

В небольшой горнице, в переднем углу под образами, сидел принаряженный, важный видом Пугачев. А возле него, в некотором отдалении, не шелохнувшись, стояла свита. Вошедшие с жадным любопытством пялили глаза на «великого человека» и на свиту.