Охота на либерею - Михаил Юрьевич Федоров
Уже выстроенная возле речушки валяльная изба с водяным колесом[34], всем инструментом и запасом шерсти сгорела в одну ночь: то ли уголёк из печки случайно выкатился, то ли подпалил кто — так и не дознались. Но в кабальной грамоте срок выплаты указан строго, а про отсрочку в случае пожара ничего нет. Не успел вернуть деньги в срок — пожалуй в кабальные холопы, пока долг не выплатишь. А как его выплатить-то, коль деньги в рост давались? Была б мастерская — ещё куда ни шло. С прибыли через год-другой можно и рассчитаться. А коль ничего нет — только и остаётся, что на боярина работать. Тот как раз тоже валяльную избу выстроил. И на том же месте, где прежняя, сгоревшая, стояла, что Василий ставил. Вот и думайте сами. А боярин Иван Бельской — в любимчиках у царя. На такого правды не доищешься.
Все деньги, что боярин давал за работу, уходили на выплату роста[35], а главный долг так и оставался не тронутым. И никак его больше не отдать, потому что получал Василий за труд столько, сколько он своим работниками, если б удалось задуманное, платить постеснялся бы. А полотнища и шапки он валял хорошие, купцы к его мастерской в очередь выстраивались. Ну, теперь, выходит, не к его, а к боярской.
И ведь ясно же, что хитрый боярин нарочно так делает, чтобы не выбраться Василию из кабалы. А после смерти чтобы его долг по наследству к сыну перешёл. К Егорке, то есть. Хоть и запрещено по царскому указу в кабальные холопы раньше пятнадцати лет записывать, но ведь не век же ему дитём быть. Стукнет и пятнадцать, и будет он потом всю жизнь отцовский невольный долг выплачивать.
Егорка как умел помогал отцу. Уже всё освоил и мог сам, без отцовской помощи, из кучи шерсти в углу избы изготовить добрую стопку войлочных полотен — годных, плотных, хоть сейчас к царскому двору. И сапоги зимние из такого войлока получались — сносу не было[36].
В кабале жить — радости мало. Да тут ещё случилось совсем уж худое — заболел отец. Выпил в жаркий день холодного квасу — и слёг. Болел недолго — через неделю схоронили. Бывает же так — нежданно-негаданно. Поплакал Егорка, а что поделаешь? Надо дальше жить, отцовский долг выплачивать. Так и остались они вместе с сестрой при боярском дворе. Конечно, не при самом боярине — тот постоянно в Москве на царской службе, а в имении его, в Рязанском уезде. Только и радости-то было — голуби. Держал их Егорка на чердаке валяльной избы да приторговывал по-малому.
А весной пришли крымчаки. И знали ведь все, что идут они, но надеялись — авось их эта участь обойдёт стороной. Тут-то Егорка и задумался. И в самом деле: что им с Дашуткой терять? Дожидаться, что ли, пока татары придут, или дальше прозябать в рабстве безо всякой надежды на свободу? И решил — бежать! А нищему собраться — только подпоясаться. Дашутка, даром, что старшая сестра, слушалась Егорку беспрекословно. Видела, какой работящий да разумный у неё братик растёт. Да и сама понимала, что жить в рабском состоянии — не радость. На неё уж соседские парни засматриваться начали, а как попали они в кабалу к боярину — словно отрезало. Тут ведь как? Женишься на холопке без уговору с хозяином — сам холопом станешь. А разрешения боярин не даст — зачем это ему? Да и что это за семья, где муж — свободный, а жена — холопка?
Однако пару дней пришлось подождать. Собрал незаметно сухарей, достал и заточил отцовский нож. Хороший нож, не ремесленный, а настоящий боевой. Где отец его взял — Егорка не знал. Хотя что удивляться-то? Все вокруг, кто имел возможность, оружие запасали — то ли от татар защищаться, то ли от своих разбойничков.
Уже за день до бегства полез Егорка голубей кормить и там, на сеновале, наткнулся на самый настоящий охотничий лук! Оступился случайно, когда клетки с голубями закрывал, и упал в самый угол в душистое прошлогоднее сено, а рука по стене скользнула и наткнулась на какую-то деревяху. Заинтересовался Егорка, стал в сене копаться, и вот он — лук! А откуда он там взялся, сомнений-то и не было. Конечно, отец спрятал. То ли так, на всякий случай, то ли сам подумывал увести семью из неволи, но не успел.
Хороший лук, упругий, только тетива немного ослабла. Но Егорка знает, как её натянуть. Пошарил ещё в сене — вот и саадак со стрелами. Сколько их там? Пересчитал — двенадцать штук. Не густо, конечно, но в дорогу, наверное, хватит. А куда идти — он уже решил. Обойдут они Москву сбоку, а сами укроются в какой-нибудь небольшой деревушке в стороне от татарского нашествия. А там объявят, что они с сестрой — свободные, а деревню их татары спалили. Кто его знает — может, в той суматохе, что надвигается, никто и разбираться не будет? Всё одно это лучше, чем на месте оставаться.
На следующий вечер, как закончил работу, собрал Егорка все припасы — сухари, полбы пшеничной в крынке на первое время, а также нож, лук со стрелами, кресало с кремнем и, подумав, лопату. Неудобно, конечно, с лопатой в дороге, но на стоянке она — первая помощница. Лопата добрая, дорогая: черенок берёзовый, а сама цельнокованная, не то что у других — деревянные, а железом только режущая кромка покрыта.
Как стемнело и село угомонилось, забрался Егорка в последний раз на чердак и открыл клетки с голубями. В темноту они, конечно, не полетят, а как солнышко встанет — весь мир перед ними! Если Егорка на свободу уходит, пусть и голуби туда же летят.
Хорошо ещё, валяльная изба на краю села стоит, особо хорониться не надо. Хотя все и спят — мало ли, кто по нужде на улицу выйдет. Поднялись они с Дашуткой на высокий берег реки, оглянулись в последний раз на село — и в лес. До утра надо уйти подальше.
Ночь выдалась светлая. Хотя и не полнолуние, а так… Четвертьлуние. Но всё равно идти по лесу можно. От дороги старались далеко не отходить, чтобы самим было видно, кто там идёт или едет, а их — нет. Ночью, конечно, вряд ли кто-то появится, ну а вдруг? Какой-нибудь неугомонный вздумает в боярское поместье податься. По поручению
