Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян
Сипягин сам называл своего преемника, которого хотел рекомендовать государю. Это был Плеве.
— Только не его. Это будет величайшее несчастье… — предупредили его близкие.
— Почему? — спросил он у друзей.
— Сделавшись министром, он будет преследовать только личные цели!
Собеседники убедили в этом Сипягина, и первым был князь В.П. Мещёрский, издатель и редактор крайне реакционной газеты «Гражданин». Как только Сипягин скончался, Мещёрский встретился с Плеве и чуть ли не при нём написал его величеству письмо, в котором изложил своё мнение, почему единственным кандидатом на пост министра является Плеве.
В то время государь ценил суждения князя Мещёрского.
Через два дня Плеве стал министром.
В российской истории, как в любой другой, значится много маленьких штрихов, незаметных на первый взгляд. Их могут не знать действующие лица, современники и даже исследователи, изучающие ту или иную эпоху, ибо они не отражены нигде документально.
Одним из штрихов было родство Сипягина и князя Мещёрского, редактора пресловутого «Гражданина». Министр неосторожным образом ввёл Мещёрского к государю. Тот правителю понравился свежестью и оригинальностью мыслей. Последнее было несколько странным, потому что до протекции Сипягина государь и слышать не хотел о Мещёрском и отзывался о нём весьма недоброжелательно.
Так вот, за обедом, во время которого Сипягин доброжелательно отзывался о Плеве, как раз и присутствовал князь Мещёрский, который отговаривал его от такой протекции.
На этом рассказ о министре Сипягине можно было бы завершить, но необходимо упомянуть ещё об одной детали, чтобы обрисовать другую личность. Читатель поймёт, о ком идёт речь.
Когда Сипягин был главноуправляющим комиссией прошений, он вёл дневник, в котором определил характер государя. Став министром, завёл себе новый дневник — ежедневный. После убийства Сипягина в его кабинете побывал товарищ министра П.Н. Дурново, но ни одной бумаги не тронул.
Потом в министерство примчался дворцовый комендант генерал-адъютант П.П. Гессе, ближайший из окружения царя, который попросил Дурново помочь ему разобрать бумаги покойного. Бумаги были разобраны: министерские переданы по назначению, личные — вдове Сипягина.
Александра Павловна Сипягина спросила у Дурново, где же дневники её мужа. Она считала, что они относятся к документам личным.
— Их забрал Гессе, — ответил тот.
Во время представившегося случая Александра Павловна поблагодарила государя и государыню за оказанное ей внимание. Государь сказал вдове, что ему переданы дневники её мужа.
— Я прошу разрешения задержать их на некоторое время, потому что они меня интересуют.
Отказать государю в просьбе Сипягина не могла.
Получить обратно записи оказалось делом трудным. Она вынуждена была обратиться к своему племяннику, графу Д.С. Шереметеву, флигель-адъютанту двора, просила, чтобы во время своего дежурства он напомнил государю о его обещании.
Как-то она посетила государыню. Та, в конце визита, попросила её обождать:
— Вас хочет видеть государь.
Появившийся Николай II вручил Сипягиной пакет, сказав, что с благодарностью возвращает мемуары её супруга.
— Они весьма интересны, — добавил он, прощаясь.
Раскрыв дома пакет, Сипягина увидела, что ей возвращён лишь первый дневник, второго в пакете не было. Она вновь обратилась к племяннику, полагая, что вернуть второй дневник сможет лишь он — граф Шереметев был другом детства Николая II.
Тот вначале обратился к Гессе. Услышав про дневники Сипягина, Гессе оборвал генерала:
— Что вы носитесь с этими дневниками?
После этой фразы их отношения стали натянутыми, Шереметев перестал разговаривать с Гессе. Тому, понятно, это не понравилось, и однажды на обеде, на котором присутствовал царь, чтобы восстановить отношения, Гессе сам вернулся к старой теме:
— Что касается мемуаров Сипягина, то могу уверить вас, что я лично передал государю то, что получил.
Второй дневник Сипягина исчез навсегда. Было ясно, что руку к этому приложил сам государь, оставив его у себя. Прослышав о подозрениях касательно его персоны, Николай II как-то заметил, что поскольку Гессе был не в ладах с покойным, то представляется вполне возможным, что именно он и уничтожил этот дневник. Сказал он об этом в отсутствие дворцового коменданта.
А граф Шереметев был порядочным человеком. Он признался Витте, что после выяснения всех обстоятельств пропажи дневника министра пришёл к определённому выводу.
— Какому? — уточнил Витте.
— Что тетрадку уничтожил сам государь!
После того как был издан Манифест 17 октября, Шереметев страшно оскорбился, что его любимый государь пошёл на уступки оппозиции. Он приказал в своём дворце немедленно повернуть все портреты его величества к стене, чтобы не видеть его изображения. Самый большой портрет приказал отнести на чердак.
* * *
Удивительная метаморфоза произошла с генералом Ванновским, министром народного просвещения. Тот был старой закалки и ярый консерватор, но и он никак не мог ужиться с Плеве.
— В чём же дело? — спросили у него. — Ведь вы с Плеве оба строгие консерваторы?
— Но он такой махровый… Хуже не бывает!
Приняв министерство, Плеве сразу отправился в Харьков. По всей стране ширились крестьянские бунты и волнения — крестьяне требовали землю. Харьковский губернатор князь Оболенский ответил на них по-своему — он приказал произвести усиленную порку возмущавшихся и, чтобы его повеление выполнялось, лично ездил по деревням и наблюдал, как наказывают бунтовщиков.
Плеве не сделал ему внушения, а, наоборот, поддержал. Позже он даже выдвинул князя за инициативу в генерал-губернаторы Финляндии.
«Революцию надо душить в зародыше!» — говорил Плеве, но он не только боролся с революционерами, он устраивал и гонения на евреев. Как при графе Игнатьеве, так и при Дурново Плеве был одним из сочинителей всех антиеврейских проектов. При этом он говорил:
— Против них лично я ничего не имею!
Московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович был честным, мужественным и прямым человеком, но имел две слабости, одна из которых состояла в его нелюбви к евреям, а вторая не имела никакого отношения ни к службе, ни к политике. В последние годы его правления в Москве прославился обер-полицмейстер генерал Трепов, который, как отмечали многие современники, и довёл Первопрестольную до революционного состояния.
Принятые против евреев меры лишь накалили обстановку. Поскольку груда законов о евреях в России представляла собой смесь неопределённостей с возможностью широкого их толкования в ту или иную сторону, то на этой почве и происходили произвольные толкования, угодные властям. Так расцвело взяточничество.
«Ни с кого администрация не берёт столько взяток, сколько с евреев, — писал граф Витте. — В некоторых местностях прямо создана особая система взяточнического налога на жидов. Само собою разумеется, что при таком положении вещей вся тяжесть антиеврейского режима легла на беднейший класс, ибо чем
