Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
— Исполню, хозяин….
Шаров никого с собой в башню не взял. Нечего слугам знать про это дело. Мог Степан Романович и сам все обладить. Да и выгоду он свою в этом деле уже видел.
"Демид со страху и серебра не пожалел. Ну и ладно. Слитки все одно пропадут, но вот рублики в корзине начеканенные имеются. Тем то по что пропадать?"
Толстый мужик по кличке Рябой пропустил его в подвалы башни Невьянской и запер двери накрепко.
— Все тихо? — спросил Шаров.
— Тихо. А чего им сделается? Робят мастерки.
— Хорошо. А как плотина у тебя?
— А чего плотина? Крепкая. Сдюжит в рази чего.
— А надобно, Рябой, дабы не сдюжила.
— Как так? — не понял мужик.
— А так! Надобно дабы плотину в час ближайший прорвало! Разумеешь меня?
— Дак тама люди и инструмент. И серебришко…
— Хайло закрой, Рябой. В остатний раз тебе говорю. Плотину прорвать должно! Уразумел ли меня? Вы полнишь — 100 рублев от хозяина. Не выполнишь самого сгноим в узилище.
— Понял, Стяпан Романыч. Все уразумел.
— Я только зайду туда на минуту. А затем делай свое дело.
Шаров вошел в жаркое и душное помещение, где работали прикованные к стенам железными цепями люди. Это были те, кто рубли Демидову из серебра найденного чеканил.
— Эй, Захар! Захар!
— Чего? — отозвался старый седой как лунь мастерко, что был здесь за старшего.
— Сколь рублевиков ты от третьего отчеканил?
— Да вот в корзине пять сот будет. Все считаны.
— Давай сюда корзину-то.
— Дак она не полна ишо. На кой она те?
— Давай говорю! — прикрикнул Шаров. — Чего пасть разинул? Приказ хозяина нашего. Я что ли просто так сюда пришел?
— Такого не бывало, — с тревогой проговорил Захар, и его цепи жалобно звякнули.
— Хозяину виднее. А вы работу продолжайте. И за то я вам, коли много сробите, завтрева винца поднесу.
Старший приказчик взял тяжелую корзину и закинул себе на спину.
"Своя ноша не тянет".
Двери за Шаровым закрылись и мастера переглянулись в тревоге. Все почувствовали опасность.
— Кажись все, — проговорил Захар.
— Чего все-то? — спросили его.
— Не жить нам более братчики! Задумал погубить души наши Демид.
— Дак серебро здеся! Как губить, ежели мы рублевики чеканим?
— А для чего в цепях сидим? — вскричал Захар. — Что поведать про то не могли никому. Вот и спрятал нас Демид в этой подземной яме до веку.
— Дак он работать далее велел и винца сулил.
— Винца те черти на том свете поднесут в сковороде горячей.
— Да не могет быть того, Захар. Серебро то здеся!
— Да что ему серебро? Демуду на сие начхать. Али мало добра у него припрятано в слитках? С чего тогда Шаров корзину забрал? Ведь не полна она ишо.
— И то верно.
— Спаси Христос!
Все вокруг замолкли. Нужно было примириться с богом. Иного времени для сего могло у работных людей более не быть….
Шаров с корзиной вышел из башни отправился в свой дом прятать серебро. Сегодня в его руки попало целое состояние. А Рябой, перекрестясь, отодвинул заслонку. Вода стала наполнять подвалы. И ничего офицеру Улриху уже доказать будет невозможно……
Год 1735, декабрь, 1 дня. Санкт-Петербург. В доме у Густава Бирена, брата фаворита, и шефа лейб-гвардии полка Измайловского. Густав Бирен и Акинфий Демидов.
Акинфий Никитич Демидов прибыл в столицу империи, и уже много чего до 1 декабря там сделать сумел. Он решил для себя покровителя высокопоставленного сыскать. Ему советовали Остермана, Левенвольде, Волынского. Но он к сим господам ездить не стал, а поехал в дом, где жительство имел Густав Бирен, брат фаворита Анны Ивановны.
Много подарков он младшему Бирену перетаскал: и серебра, и соболей. и тканей, и оружия. А Гутсав за то решил представить его своему брату.
— Сегодня Эрнест вас примет, Демидов. И мы с ним все дело решим.
— Но мне донесли, что государев офицер Улрих уже на Москве и свои следствия заканчивает.
— Да кто такой этот Улрих? Капитан по горному ведомству. Я же шеф лейб-гвардии Измайловского полка. А брат мой обер-камергер! С нами не пропадете, Демидов.
— Но дело больно громкое раздуть могут, ваша светлость.
— Дело то далее берг-департамента пока не пошло, Демидов. А Берг-коллегией у нас заправляет фон Штемберг. А он человек Либмана. А Либман человек моего брата. Вот ежели Либман был бы человеком Остермана, тогда вам стоило бы беспокоиться. Так что все будет хорошо, Демидов. А вы и вправду рубли у себя чеканили?
— Что вы, ваша светлость? Как можно и подумать такое? Чеканить монету то прерогатива государева. Мне ли сирому на то право посягать?
— Хитришь! Ох, и хитришь, Демидов. Ну да, то дело не мое. Я просто так спросил не для доноса. Едем к Эрнесту….
Год 1735, декабрь, 7 дня. Санкт-Петербург. Дворец императрицы.
Анна Ивановна много смеялась над последним анекдотом. Рассказ Юшковой про то как Пьетро Мира попал к своей любовнице уже целый месяц царил во дворце. Иоганн Эйхлер же сделался предметом насмешек. Но более всего придворные хохотали над Франческо Арайя. Однако, смеялись они токмо за спиной капельмейстера, ибо императрица не хотела обижать музыканта итальянского. Она слишком ценила Арайю…
Седьмого декабря во время большого приема императрица как всегда развлекалась в обществе своих шутов и слушала последние сплетни. Уже с месяц как при царице появилась новая шутиха карлица Наталия Новокшенова. Она набирала силу к неудовольствию Бужениновой.
Новокшенова в отличие от куколки была уже стара, суха и костлява. Она всегда говорила какие-то присказки невпопад и тем веселила Анну.
— А скажи, Натальюшка, — Анна толкнула новую карлицу в бок, — что про сие дело думаешь? Кто кого провел в дом? Педрилло наш, капельмейстер Арайя или секретарь кабинетный Эйхлер?
— У того молодца пуговка из оловца, и рогатая скотина — ухават, и птицы сыч да ворона! — изрекла Новокшенова.
— Про кого молвишь? — не поняла царица.
— Да дура она пустоголовая матушка, — заворчала Буженинова. — Мелет не весть чего.
— Бу-бу-бу, бу-бу-бу, сидит ворон на дубу! — прокричала Новокшенова и схватила с подноса яблоко. Тут же стала его грызть.
— А ты про то, что скажешь, твое величество король самоедский? Ты же брат мне коронованный.
— Дак и я брат твой, матушка, — сказал Балакирев. — Отчего только Лакосте почести, а мне нет? Ведь я царь Касимовский, матушка. Отчего забыла про меня?
Шут Балкиерев напомнил императрице, что еще Екатерина I пожаловала его имениями бывших касимовских царей, и от того он шутовской титул царя Касимовского имел.
— Хорошо! Буду отныне про сие помнить, Ванька. Ну что скажут нам цари? Пока нет здесь моего Арайя, можно говорить!
— Более всех повезло Иогашке Эйхлеру. Он синяками отделался, — заговорил Балакирев. — А вот Адамка твой, что в Педрилло перекрестили, тот вляпался по самые уши.
— Дак не его лупили то, а Эйхлера, — проговорила Анна.
— Эйхлера-то отлупили, но он уже отлежался от побоев да умнее стал. А вот Адамку все еще ожидает.
— Ты так думаешь, Ванька? А что нам Лаксота скажет? — Анна посмотрела на короля самоедского.
— И меня матушка, моя жена поначалу так выделяла, как Дорио Адамку выделяет. И я рад тому был, — произнес король самоедский. — Мол меня выделяет, а иных разных отатлкивает. Но скоро то мне надоело изрядно.
— Надоело? Неужто иным свою королеву самодскую отдать готов для марьяжу любовного? — спросила императрица.
— А хоть и так. Я то внимания ей теперь мало оказываю и она тем недовольна бывает, матушка. И недавно когда я книжку читал новую она ко мне подсега и сказала: "Я бы так желала быть книгю, чтобы вы мой муж уделяли мне столько же внимания".
— А ты что? — спросил обер-егермейстер Артемий Волынский.
— Я ответил, что лучше бы тогда она стала календерем, а не книгою.
— А отчего же календерем? — спросила Анна.
— Тогда её каждый год можно было бы менять.
Императрица захохотала и вслед за ней стали смеяться придворные.
В зал вошел генерал Ушаков и низко поклонился государыне.
— Ваше императорское величество, мною, начальником вашей Тайной розыскных дел канцелярии, проведено следствие по делу князя Голицына Михаила из заграничных стран возвернувшегося.
Анна сразу переменилась в лице. От веселости на нем в единое мгновение и следа не осталось. Придворные также "стерли" усмешки с лиц.
— Где он? — голос императрицы задрожал от гнева.
— За деверьями сего зала дожидается высочайшего позволения войти.
— Пусть войдет! А ты пока докладывай, чего там выяснил по сему подданному моему.
— Позвать князя Голицына! — гаркнул Ушаков в сторону двери слугам, и снова стал говорить императрице. — Вышеназванный князь, матушка, учился в городах разных. И там, за границею женился на девке итальянской именем Лючия. И оную девку с собой в Россию приволок. И женился он, матушка, на католичке и по обряду католическому. И сам в заграницах вере отцов и дедов изменил и стал папистом * (*папсит — католик).
