Френк Слотер - Чудо пылающего креста

— И, будучи молодым, задумался о других вещах?

— Да, доминус.

— Как тебя звать, декурион?

— Флавий Валерий Константин.

— Сын Констанция?

— Да, господин.

— Я хорошо знал твою мать, еще когда Констанций за ней ухаживал. Она была очень красивой.

— Для буфетчицы? — Из-за той глубины отчаяния, в которую повергла его услышанная в Дрепануме новость, Константин говорил порывисто и ожесточенно.

— Родители твоей матери держали гостиницу на императорской почтовой дороге. Дело они вели добросовестно, все по закону, — резко сказал Диоклетиан. Затем несколько смягченным тоном добавил: — Но, полагаю, тут тебя кое-кто обвинил в том, что ты незаконнорожденный, потому что она была конкубина.

— Да, господин.

— Следующего, кто это сделает, уличи во лжи от моего имени. Я пил вино на свадьбе твоего отца; ты законнорожденный.

— Но он развелся с матерью.

— По моему распоряжению, во благо империи.

— А теперь у него и госпожи Феодоры есть сын, которого тоже назвали Константином.

— Так вот отчего ты такой мрачный? — Диоклетиан дружески положил руку на плечо юноше, — Ну-ка, присядь-ка со мной вот здесь, на скамейку, и я тебе кое-что объясню.

Когда они сели на скамью у пруда, Диоклетиан сказал:

— Те, кто стоят у кормила власти, должны в большинстве случаев как можно раньше научиться оставлять в стороне свои личные чувства. Я знаю, как сильно твой отец любит Елену, и уважаю его за это. Но он еще и солдат и обязан подчиняться моим приказам. Между прочим, Даций сообщает, что ты самый лучший из всего помета щенят в этом году.

Константин так остолбенел, что не знал, как ему ответить, а спокойный густой голос продолжал:

— И в твоих жилах, юный Константин, течет благородная кровь. Даже можно было бы сказать, что ты лучше годишься на роль здешнего правителя, чем я.

— Мне и в голову такое не приходило…

— Значит, ты не так честолюбив, как я мог бы предполагать. Но все равно я должен предупредить тебя: пока я правлю Римом, не надейся, что станешь цезарем или августом. А знаешь почему?

— Потому что я этого недостоин.

— Напротив. Я уверен, что ты достойней многих бывших и будущих правителей Рима. Почти столетие империю разрывали на части амбиции ее полководцев и их сыновей, желающих быть императорами. Передо мной правил Нумериан — человека лучше и добрее его я еще не знал, — но его убил собственный префект претория, Аррий Апер, который сам мечтал о титуле августа. Я такого желания не имел, но солдаты выбрали именно меня.

— Это был выбор по зову сердца, господин.

— По крайней мере, взяток я не давал. Я также поклялся сойти через двадцать лет с престола, чтобы вместо меня и Максимиана августами стали твой отец и Галерий. И когда они выберут цезарей себе на смену, им так же повезет, как мне, в слугах престола. — Он перешел на другую тему. — Я собираюсь назначить Максенция и Максимина Дайю на службу в легионы. А ты где бы хотел служить?

— В Галлии — принимать участие в осаде Гезориака.

— Боюсь, это невозможно.

— Значит, правда, что меня держат в заложниках, не доверяя верности моего отца? — Константин тут же ужаснулся собственной безрассудной смелости в таком обращении к самому могущественному человеку на свете, но Диоклетиан, судя по всему, и не думал обижаться.

— Твоему отцу я доверил бы собственную жизнь. И, начинаю в этом убеждаться, тебе тоже, — добавил он. — Но Галерий настаивает на том, чтобы ты остался на Востоке. Дайя отправится на границу по Евфрату, там он живо наберется опыта. Максенций будет определен на службу в префектуре Италии. Он, похоже, военной службе предпочитает роскошь и попойки; в Риме у него этого будет вполне достаточно, чтобы хранить его от честолюбивых притязаний, которые иначе могли бы мутить воду где-нибудь еще. К тому же в Африке становится неспокойно, так что там у него будет возможность приобрести опыт.

— Он смелый и отважный…

— Чересчур отважный, на мой вкус, — сухо оборвал его Диоклетиан. — Что же касается тебя, то я хочу, чтобы ты остался при мне в качестве одного из начальников императорской гвардии. По словам Дация, ты не только отличный солдат, но к тому же имеешь хорошую голову на плечах. И, надо признаться, ты это доказал во всей этой истории с галльским вождем, Кроком.

— Но в этот день вас даже не было там, господин. Не думал, что вы что-то знаете об этом.

Диоклетиан издал довольный смешок.

— Императору необходимы невидимые глаза и уши, если он хочет остаться у власти. Разумеется, галлу уже нельзя было и дальше оставаться кавалерийским инструктором после того, как его выбил из седла и победил один из его учеников. Но Констанцию оказалось достаточно того, что ты поручился за его способности, и теперь он — один из лучших командиров у твоего отца.

— Я рад за Крока.

— Тебя сразу же переведут на пост центуриона в моей гвардии. И если ты во всем таков, каким я тебя себе представляю, то скоро станешь рангом повыше.

Ошеломленный, Константин с трудом подыскивал слова:

— Я… это больше того, что я заслуживаю, доминус.

— Тогда докажи, что ты этого заслуживаешь и что Даций прав, говоря о твоем уме, ответив на один вопрос, который не дает мне покоя, — весело сказал Диоклетиан. — Чтобы содержать четыре огромные армии и заботиться об охране границ, нужно все больше и больше денег, чтобы платить по ценам, предлагаемым торговцами. До меня императоры постоянно понижали содержание ценного металла в наших монетах, но от этого положение становилось только хуже. К какому, по-твоему, результату привел бы указ, фиксирующий все цены и жалованья на их нынешнем уровне?

Вопрос был не из легких, и Константин сомневался, действительно ли Диоклетиан просит у него совета, что казалось маловероятным, или же просто испытывает его способности к логическому мышлению. Выросши в Наиссе, рядом с плодородной землей Иллирии, он унаследовал от нее и от своих родителей некие черты крепкой, здоровой личности, в равной степени характерные как для простых крестьян, так и для благородной знати этого региона, поэтому первым его побуждением было не согласиться с замыслом императора. Однако Константин понимал, что, согласившись с Диоклетианом, он мог бы укрепить свое положение при дворе и ускорить свое продвижение к высшим чинам военной иерархии, которые в делах империи лишь на одну ступень стояли ниже императора. Впрочем, он ни на миг не поддался этому искушению.

— Я понимаю преимущество монет с неизменным количеством ценного металла, — сказал он. — Но я не думаю, что фиксирование цен и жалованья будет эффективной мерой.

— Это почему же? Я ведь только пытаюсь внести порядок в хаосе растущих цен и выплат.

— Тогда делайте это путем фиксации количества золота и серебра в монетах на более высоком уровне, чем сейчас; сделайте разменную монету постоянной. Тогда те, кто работает, получат больше за свой труд и не станут требовать еще. А те, кто продает, получат больше за свои товары, и таким образом у них не возникнет искушения повышать цены.

— Да что ты говоришь? Разве ты не знаешь, что все торговцы жадные?

— Из-за того, что они жадные, я думаю, ваш план, господин, как раз и провалится, — серьезно сказал Константин, все больше увлекаясь темой разговора. — Если вы на все установите фиксированную цену, торговцы уберут товар с рынка, пока его станет не хватать, а потом начнут продавать его из-под прилавка за более высокую цену, чем та, что установлена правительством.

— Несмотря на угрозу бичевания или смерти?

— За деньги люди готовы на любой риск. У нас теперь не хватает солдат, чтобы сдерживать варваров на границах. Как вы их будете защищать, если ваши армии будут заниматься арестом торговцев, получающих больший доход, чем им позволено, или понукать ремесленников, которые отказываются работать за установленные вами платежи?

— Каким же образом фиксация ценности монет предотвратит все эти безобразия?

— Не все торговцы продают сейчас ту же вещь по одной и той же цене, — заметил Константин. — Кому-нибудь всегда желательно продать побольше, смирившись с тем, что его доход при этом упадет. Если отпустить цены на товары, они придут к разумному уровню, при условии, что никто не посмеет утверждать, что у денег разная ценность.

— Ты, наверное, понимаешь, — не так ли? — что, споря со мной, возможно, рискуешь тем благорасположением, которое я обещал выказать тебе? — Голос Диоклетиана посуровел.

— Да, господин. Но если бы я согласился с вами лишь для того, чтобы снискать ваше расположение, а потом мой совет окажется неправильным, вы будете еще более низкого мнения обо мне.

— А ты считаешь меня достаточно справедливым, чтобы не таить на тебя зла, если ты окажешься прав?