Владимир Григорьев - Григорий Шелихов
— Ты теперь на гроте в дозорной бочке сидишь — Америку высматриваешь… Гляди, Ванятка, не проморгай! — посадил он сына к себе на плечо.
Наталья Алексеевна возилась у печи, наводя ухватом порядок среди расставленных в ней чугунов.
— У-у, бесстыжий! — загрохотал вдруг Григорий Иванович, спешно снимая сына с плеча. — Трусишь, не быть тебе мореходом, на грот взобрался и на меня море спустил… Осрамился, Ванятка, ай-я-яй! Наташенька, бери сына…
— Будет тебе, Гришата! — недовольно отозвалась Наталья Алексеевна. — Защекотал младенца, застращал мокретью аляксинской, он тебе и показал, сколь сладко в мокрети этой сидеть… Он умненький у меня! Лежи, лежи, сыночек, я сейчас тебе пелюшку сухонькую подстелю, терпи Аляксу…
И только Наталья Алексеевна склонилась над люлькой сына, на пороге комнаты выросла нарядная фигура затянутого в мундир капитана Биллингса.
— Здравствуйте, господин Шелихов, — сдержанно помахал англичанин шляпой перед хозяином и тут же кавалерственно до полу опустил ее перед Натальей Алексеевной. — Your servant, mistress Chelechow,[13] — отдавая поклон хозяйке, притопнул ногою Биллингс.
С той же невозмутимой уверенностью в правильности своих действий англичанин прикрыл шляпой букли, взял стоявшую у стены скамейку, поставил ее перед мореходом и сел верхом, не забыв обмахнуть полой расшитого золотом капитанского кафтана верх скамейки.
— Я сделал предполагание, что вы уже здоров, — тщательно выговаривая русские слова, объяснил Биллингс цель своего посещения, — и пришел, имей к вам самое важное дело — мне очень любопытный map[14] и объяснение вашего блудания в нашем Pacific ocean.[15] Мистрисс усмирял мое нетерпение приятным сюрпризом, что я могу ожидать от вас, — хитро улыбнулся англичанин в сторону Натальи Алексеевны.
«Вот куда метит англичанин, — подумал Шелихов, — на Славороссию. Хочет к рукам прибрать честь и славу русского открытия и выгоды освоения неведомой земли. На нее и сам Кук, коего этот индейский петух превозносит выше всякой меры, высадиться не отваживался. Я тебе покажу карту и блудодеяния мои в океане!» — Шелихова в особенности рассердило исковерканное англичанином слово «блудания», и он, скроив гримасу сожаления, ответил плачущим голосом:
— Огорчаюсь, не могу вас, господин Биллингс, удовольствовать… Чего нет, того нет — отослал карту гонцом в Петербург с верноподданническим донесением, где и сколько диких в российское подданство привел…
Поначалу англичанин растерялся. Но потом быстро справился со смущением и решил выбросить последний прибереженный в запасе козырь: им он думал склонить морехода к уступчивости.
— Придется и мне, — сказал Биллингс как можно приветливей, — с гонцом послать известий Бритюкова на жесткости ваши, когда вы человеков тамошних государыне в подданство склоняли. Самая лучшая медаль имеет оборотный сторону, — растянул он свой широкий рот в любезной улыбке. — Подумаем и вы и я еще раз, или, как русские говорят, семь раз будем резать и один раз отмерим: я вам — скверный известий Бритюкова, вы мне — double copy глупый map’s[16] — и никому ни слова об этой благоразумной accomodation.[17] По рукам? — без стеснения хлопнул он ладонью по столу.
Шелихов со слов Натальи Алексеевны, которой Биллингс читал донос Бритюкова, все уже знал и не сомневался, что сумеет опровергнуть поносную кляузу, если она и дойдет до высших властей. Попытку же Биллингса прикрыть бездеятельность своей экспедиции результатами, добытыми Шелиховым с товарищами, мореход понял как прямое посягательство английского лазутчика на овладение его только что родившейся Славороссией.
Перед столь явным, как казалось Шелихову, покушением англичанина Биллингса на его открытие, — нет нужды, что англичанин на царской службе, — в глазах Григория Ивановича разом померкли все недавние подозрения по поводу замыслов нарядного и надушенного, золотомундирного капитана на его семейную честь, и он, преодолев ярость в себе, выговорил:
— Допреж продолжения приятного разговору и визитации ко мне предварить вас должен: у русских людей, войдя в избу, испокон веку положено перед святыми иконами шапку скидывать и под шляпой в избе не сидеть… Извиняйте, держусь обычая предков моих! И думаю, что привычек тунгусов немаканых,[18] у которых пушнину на складские товары вымениваете, вам, сидя у меня, не след придерживаться! — дал Шелихов понять, что он знает о главном занятии экспедиции Биллингса.
— Jes…[19] да… шляпу, да, надо перед икон снять, — заерзал Биллингс на скамье.
— И перед русскими шляпу скинете! — до крика возвысил голос Шелихов, отстаивая права первородства русских в открытой им земле. — Вы Бритюковым меня изобличаете, а обитателей страны сей, коих я по их же охотному соглашению и мужеска и женска полу, и больших и малых, до сорока человек взял с собой и в Охотск привез, — этих вы допросили? То-то! Не спрашивали, предавал ли я их отцов и матерей разорению и смерти? А я треть вывозных американцев по показанию отечества нашего с наградой обратно восвояси отправлю, другую треть намерен доставить ко двору ее величества, а тех малолетних, что остались в Охотске или в Иркутске, обуча грамоте за свой кошт, в Америку по их воле перешлю. Через них, обученных и просвещенных, тамошние роды могут много о довольствии нашей державы услышать, а потому к поправлению своему захотят у себя лучшего учреждения и порядка…
— Этим вы насилий своих, о коих от Бритюкова все уже дознано, не опровергнете, господин Шелихов… Государыня ревностно оберегает славу покровительницы диких народов, европейским мнением за нею установленную, — возразил Биллингс.
— Если сподоблюсь быть перед стопами у ее императорского величества, обо всем по долгу усердия моего к отечеству беспристрастно поведаю… И поистине готов, как вы сами молвили, семь раз отрезать: карты по памяти изготовить не берусь, Бритюкова враньем не интересуюсь, а за бобрами, обещанными женой моей на шубу, не постою… — В последнее мгновение мореход решил смягчить резкость своего ответа таким испытанным в сношениях с начальствующими людьми средством, как взятка, и повторил: — Бобры выбрать самолично в амбар ко мне пожалуйте…
Биллингс понял, что открытий на Алеутских островах, а тем более на американском побережье за счет Шелихова ему не удастся осуществить, но десять — двадцать бобровых шкур упустить тоже не хотелось, и поэтому, приспосабливая треуголку к пышным буклям парика, он примирительно бормотал:
— Вы еще имеете время подумать… О, да, пожалуйсто… if you please….[20] Я тоже имею время не торопиться отсылать рапорт Бритюкова… I hope we shall meet again, mylady.[21] Очень, очень сожалею, что супруг ваш не хочет видеть своих истинных друзей…
— Ему виднее! — отрезала Наталья Алексеевна.
Кох во всех событиях, предшествовавших этой встрече, держался в стороне. Он был напуган вмешательством Биллингса, в лице которого Наталья Алексеевна сумела найти «палку», чтобы в отсутствие мужа отогнать всех, кто попытался бы похозяйничать в амбарах компании. Управитель Охотска стушевался, как песец перед волком, предполагая, что Шелихов благодаря своей «бабе» — Кох обо всех людях думал грубо и грязно — в лице Биллингса нашел себе сильного покровителя и сообщника.
Не жалея денег и спирта, Шелихов развил бешеную энергию и в две недели, разослав повсюду нарочных, собрал огромный транспорт для отправки промысла на Якутск, откуда после перегрузки на новых вьючных и упряжных животных предстояло по льду Лены доставить тысячи тюков в Иркутск.
«У меня длинные уши и короткий ум», — в злобе на себя и о себе же думал асессор Кох, когда накануне выхода шелиховского каравана убедился, что между блестящим начальником петербургской экспедиции Биллингсом, облеченным, как казалось Коху, великими полномочиями, и отчаянным сибирским купцом, вывезшим из Америки без всяких полномочий несметные богатства, нет ни дружбы, ни согласия.
— Разве вы не знаете, что Шелихов забрал под свою меховую торговлю всех собак и оленей, нужных для моей экспедиции на север?! — в ярости бегал Биллингс по комнате у Коха. — Шелихова нужно задержать, вы понимайте?! Его задержать, а собак и оленей передать мне!.. Потрудитесь, господин комендант, немедля исполнить мое требование!
Как ни боялся Кох полномочий Биллингса, но трусливое желание досадить вельможному начальнику возобладало. Кох злился на Биллингса, так как из-за него он упустил долю в привезенной мореходом пушнине.
— В силу присвоенных вам полномочий, — поднялся из-за стола Кох, — сделать это можете только вы, господин капитан. Этот купец есть опасный человек и окружил он себя такими людьми… А двадцати инвалидов, оставшихся в моей команде, совершенно недостаточно, да они еще к тому же все работают у него. Казаки? Но они по вашему требованию ушли в Анадырский острог, капитана Сарычева сопровождать… Нет, нет, я не имею силы, только вас этот дикий купец по дружбе может послушать… Попробуйте!..
