Петр Краснов - С Ермаком на Сибирь (сборник)
Его еще не увидали. Он взял Восяя за ошейник и втянул его, скрываясь в кустах.
Лодка быстро приближалась, спускаясь вниз по течению. Нужный, за сердце хватающий и точно печальный в прохладе угасающего весеннего дня голос продолжал петь. Каждое слово было отчетливо слышно Феде.
А на том, на стружке,
На снаряженном, —
четко выговаривал запевала, и хор ответил ему:
Удалых гребцов
Сорок два сидит.
Песня влекла и тянула Федю. Вся тоска долгого одиночества в лесу поднялась в нем и залила его сердце страстным желанием соединиться и быть заодно с этими, из неведомой дали появившимися и в неведомую даль уплывающими людьми. И, будто приглашая Федю и представляясь ему, отчетливо и веско бросил запевал:
Удалы те гребцы —
Казаки стародавние, —
и хор ответил, мягко замирая:
Атаман у казаков
Ермолай Тимофеевич…
«Ермолай Тимофеевич», – думал Федя. Тот самый Ермак, о ком зимним вечером рассказывал Исаков и к кому с того рассказа непонятным образом тянуло Федю. – «Ермолай Тимофеевич здесь, на этом мимо плывущем струге. Не судьба ли это указывает мне, куда идти?.. Воры-казаки… Да ведь люди же».
Уже почти напротив Феди была лодка. Усталые гребцы сушили весла, и, отдаваясь течению, ладья плыла тихо, приближаясь к Феде.
Есаул у казаков
Гаврила Лаврентьевич…
Ясно стали видны богатые сабельные уборы на казаках. На корме грудой были навалены дорогие меха. Насыпаны вповалку, видно, поспешно выкинутые из деревянных ящиков.
Еще не замер в воздух голос запевалы, как Федя вышел из своего укрытия, замахал шапкой и что было мочи крикнул:
– Братцы!.. Родимые!.. Спасите!.. Христа ради!
Хор не продолжил песни. Казак на кормовом весле спросил что-то у сидевшего под ним чернобородого худого казака, одетого богаче других, и лодка, описывая плавную дугу, направилась к берегу.
XIX Собачья наука пригодилась
Казаки выпрыгнули на берег и окружили Федю. Смущенный Восяй жался к Фединым ногам.
Загорелые, черные, с растрепанными ветром бородами, молодые и старые, широкогрудые, сильные, они разглядывали без стеснения Федю, как какое-то заморское чудо.
– Что за человек? – зычно крикнул один из казаков.
– Я купец… Купеческий сын…
Краснорожий молодец, совсем юноша с едва пробивающимися над пухлой черной губою светлыми усами бросил скороговоркой.
– А ты чей молодец?.. – Торжковский купец. – А где был – в Москве по миру ходил!..
– Га-га-га-га! – загрохотали буйным смехом казаки.
– Ловко Меркулов уклеил… Купец! – рожа-то самая купецкая!.. Где раны получил?
– Это меня в лесу, – смущенно сказал Федя. – Медведь задрал…
– Охотник что ль? – спросил первый.
– А саблю у кого украл? Гляньте, братцы, какая у него саблюка.
Из лодки степенно вышел чернобородый казак. Обступившие Федю казаки раздались и примолкли с тихим шепотом: «Атаман!.. Атаман!».
Федя снял шапку и стоял перед высоким и худым казаком в чистой белой рубахе, в кафтане наопашь и сапогах красной кожи.
– Чей ты? – негромким голосом спросил атаман.
– Я – Чашников, – и Федя, смущаясь, заикаясь и повторяясь рассказал всю свою историю от самого пожара, до того, как он дошел до Волги. Он достал из-за пазухи потемневший сверток алого шелка и вынул оттуда бумаги – письмо к Строгановым.
Атаман внимательно выслушал Федю. Толпившиеся кругом казаки, казалось, были тронуты злоключениями юноши.
– Малый какой, – сказал кто-то в толпе, – а чего, чего не повидал на своем веку.
– Тому латышу горло надо перегрызть, – заметил Меркулов.
– Они такие… самые предатели!
– Что ж! – не возвышая голоса, покойно и властно сказал атаман. – Как положите, атаманы-молодцы, доставим молодца к купцам Строгановым?
– Отчего не доставить?.. Доставим… Не объест, не обопьет нас.
– В добрый час!
– Атаман, – блистая навернувшимися на глаза слезами благодарности, сказал Федя, – разреши мне и собаку взять?
Атаман еще ничего не ответил, как загудели голоса:
– Чего там собаку! На что она!
– Пес поганый на ладью с иконами…
– Ладья, что церква, нельзя туда, атаман, пса пускать.
– Нет, – строго сказал атаман, – я не могу пустить пса на ладью. Казаки против этого. Ступай, садись,
– А как же собаку? – молвил Федя.
– Да хвати ее, Меркулов, за задние ноги да шваркни затылком о землю, чтобы дух вон!
– Ишь какой боярин!.. Его самого спасают, так ему еще и собаку надо!..
– Ну, айда! – прикрикнул на Федю атаман.
– Атаман! она у меня ученая!..
– У нас тут, брат, не ярмарка, чтобы ученых собак на игрищах показывать! – сказал краснорожий казак.
– И мы не немцы или геновейцы [26] какие, чтобы такой пустяковиной заниматься.
– Атаман, – плача, говорил Федя, – позволь показать, что она умеет.
– А ну, пусть покажет, прикончить всегда успеем.
Лодка стояла у берега. Ее корма, где навалены были меха, упиралась в песок. На лодке никого из казаков не было.
– Восяй, – показывая рукой на меха и на атамана, сказал Федя, – принеси атаману лисицу.
Восяй проскочил мимо казаков на лодку, разметал мордой звериные шкуры и, схватив алый лисий мех, принес его атаману.
– Ах ты! – раздалось в толпе…
– Вот так пес!.. А ну-ка еще чего?
– Восяй, подай атаману соболя.
Собака без ошибки достала и принесла связку соболей.
– А еще, – ревели, хохоча, казаки.
– Восяй… куничку!
Восяй прыгнул в лодку, мордой разметал все меха и стал у борта, лая, точно что спрашивал.
– А ведь и точно… Куницы ни одной в добычу не попалось, – сказал молодой казак.
– Ну и пес!.. Такого пса точно на ярмарке можно показывать.
– Ну, – сказал атаман, – побаловались и буде… Айда на лодку.
– А собака?..
Никто ничего не ответил. Меркулов взял Федю под локоть и повел его, поталкивая на лодку. Остальные казаки толпою разом вспрыгнули за борт и разместились по скамьям. За Федей, незаметно в толпе казаков прыгнул в ладью Восяй и улегся комочком под его ногами.
Ни атаман, ни казаки не сказали ни слова. Точно не видали собаки.
Рыжий молодец отпихивался шестом от берега. Днище лодки скрипело по песку. Лодка мягко колыхнулась на глубокой воде. Казаки разобрали весла.
– На воду! – приказал атаман.
Мерно скрипнули весла у деревянных уключин, лодка понеслась по темневшей реке. За спиной у Феди молодой казак завел песню.
– Гей вы думайте, братцы, вы подумайте,
И меня, Ермака, братцы, послушайте.
Зимою мы, братцы, исправимся,
А как вскроется весна красная,
Мы тогда-то, други-братцы, в поход пойдем…
Мерно, в лад песне поскрипывали весла у деревянных уключин: – «випп – вупп… випп – вупп»…
XX Воры – казаки
Ночь шли молча, без песен. Холодною сыростью тянуло от реки. Гребли осторожно, чуть-чуть. Не скрипели уключины. Свободные казаки притаились за бортами лодки. Пищали и луки были на готове. Маленькую чугунную пушку, стоявшую на носу будары [27] зарядили каменным ядром. Атаман Никита Пан зорко вглядывался в темноту.
На низком луговом берегу показались холмы, поросшие лесом. Еще тише стало на лодке.
Федя, напряженно смотревший туда, куда глядел атаман, увидал на темном небе восточный рисунок громадной башни и белые стены с бойницами новой крепости.
– Казань, – прошептал сидевший на дне, рядом с Федей, Меркулов. – Башня Сумбеки – в ней 35 сажень высоты… А то новые стены батюшка царь наставил заместо старых деревянных. И церкви православные – все его стройки.
– Тихо там! – грозно прошептал атаман. – Суши весла!
Лопасти весел повисли над водою. Лодка неслась от разгона и течением. Она точно призрак плыла мимо уснувшего города. На башнях желтыми огнями светились бумажные фонари. Огонек, качаясь, подвигался по стене, скрываясь за зубцами и вдруг появляясь. Проходила дозором стража.
– Слушай, – донеслось с Казанской башни.
– Слава Москве белокаменной! – жидким, дребезжащим голоском «по-московски», как перекликалась стража на стенах Московского Кремля, – ответили над самой рекой и так близко к лодке, что казаки круче нагнулись, пряча головы в плечах. Кто-то подле Феди на дне лодки тяжело и глубоко вздохнул.
– Слушай!.. – прилетело из глубины, сверху, точно с самой Сумбекиной башни, – глядеть на реку!..
Алым кругом закачался фонарь, точно старался осветить широкую Волгу.
– Глядим на реку!.. Слава Нижнему Новгороду!.. – задребезжал голос над водой. И, казалось, что человек стоит где-то близко от лодки.
Казачий струг несся тихо и плавно, управляемый одним кормовым веслом. Спящая Казань уходила назад.
Видны были деревянные пристани, где прозрачным звуком плямкала волна о борта лодок. На лодках горели фонари, и змеистый плавился от них по реке след и трепетал по волнам.
Казанские белые стены то подходили к самой реке, то поднимались на холмы и четко рисовались в глубоком небе, усеянном звездами. С берега тянуло терпким запахом соломенного дыма и пахло ладаном и еще чем-то пряным, что напоминало Феде те места московского торга, где торговали восточные купцы.
