Владислав Баяц - Хамам «Балкания»
Новый знакомый Баицы Синан жадно впитывал знания других ученых и ремесленников, выдавал идеи и советы, при первой же возможности применял их на практике и в то же время не упускал возможности ввязаться в бой, но только для того, чтобы защитить сотоварищей или сохранить орудия, а не просто броситься в атаку на врага. Когда требовали обстоятельства, он думал и действовал необыкновенно быстро, но в часы отдыха и во время разговоров с Мехмедом был рассудителен и спокоен. Тот расспрашивал его о Белграде, в котором Синан побывал пять лет тому назад, о его планах, родном городе, семье и ее корнях… Ему нравилась уверенность Синана, которой не было у него самого (и не только потому, что тот был младше). Синан по-своему объяснял собственную уверенность. Он жил в селе, все обитатели которого были православными греками, но его окружали анатолийские поселения османов. То, что он родился на османской территории, не спасло его от судьбы, которая постигла Баицу, уведенного из захваченной страны. Он был османом хотя бы уже потому, что жил внутри империи, но его увели из дома точно так, как уводили неверных.
Решающей была кровь, а не территория.
Поначалу Синан, оценивая молодого Мехмеда, тоже счел важным мерилом кровь и бывшую веру, но вскоре передумал: конечно, эти факторы влияли на возможное возникновение тесной дружбы, но не они были решающими. Синану более всего понравился открытый характер Баицы, проявлявшийся в их отношениях. Разумеется, в военном бедламе юноша тянулся к человеку, который уже приобрел опыт не только в боях, страхе и печали, но и в вопросах неотчетливого происхождения тела и духа. Совершенно естественно, что Баица – неуверенный и взбудораженный молодой человек – стремился сблизиться с ним. Синан опять-таки прекрасно понимал, что неуверенность Мехмеда вызвана непрерывным гвалтом, характерным для всякого военного похода, и что она не является особенностью его характера. Впрочем, военные действия и состояли в основном из звуков: из ружейных выстрелов, грохота пушек, чавканья металла, вонзающегося в плоть, стонов, криков, призывов, предсмертных воплей, топота копыт, рокота барабанов, завываний флейт и труб, песен, громких команд начальников и тихой одинокой мольбы к Всевышнему… С ними смешивались естественные звуки природы: непрестанный дождь или раскатистый гром, потрескивание бивачного костра и шум страшных пожаров, журчание ручьев, обрушение мостов в бурные реки и удары морских волн по беспомощным кораблям… Поражения делали эти звуки пыткой, а победы превращали их в ласкающие ухо мелодии.
Общаясь с Синаном, Баица стал легче переносить тяготы военного похода. Он все чаще встречался с людьми, которые уже пережили все то, что сейчас выпало на его долю, и сумели преодолеть все трудности, благодаря тому что строго выполняли свои обязанности, и теперь были совершенно спокойны и уверены в себе. На подходе к Осиеку он повидал сотни, если не тысячи черахоров и мартолосов, которые на него подействовали успокаивающе. Черахоры действовали абсолютно надежно, хотя и состояли из населения пограничных провинций Османской империи. Все они были христианами, в основном мастеровыми самого разного рода: каменщики, плотники, кузнецы. Последние были самыми важными и нужными. Все прочие составляли тыл. А все вместе они обслуживали армию. Кроме них, этим занимались и жители окрестных сел, а также, если это было необходимо, и сами османские воины. Бо́льшая часть самых разнообразных работ приходилась на строительство и восстановление крепостей, мостов и дорог, а также на вырубку лесов, осушение болот, рытье рвов и перевозку военных припасов. Черахорам за работы платили, а также освобождали их от некоторых налогов, несмотря на то что их привлекали в приказном порядке, почти насильно. Баице весьма странно было время от времени слышать сербский язык, на котором они говорили открыто, не таясь.
Порадовало его и знакомство с несколькими воинскими начальниками. Среди них оказались и те, кто сохранил сербское имя, веру и все относящееся к ней, но были и такие, которым, как и ему, пришлось принять ислам.
Одним из предводителей мартолосов, христианских отрядов, которые в основном составляли гарнизоны в захваченных стратегически важных местах – в укреплениях и на мостах, в ущельях и на важных перекрестках, – был командир лодочников Петар Овчаревич. Он произвел на Баицу очень сильное впечатление своим поведением, отвагой и надежностью. Баица знал о том, каков Овчаревич был во время обороны Белграда в 1521 году, о его отступлении, когда уже не было никакой надежды на спасение, знал и о том, что Овчаревич получил лично от султана приглашение вновь собрать распущенный отряд лодочников и, возглавив его, встать на службу к Сулейману. Султан задолго до участия Овчаревича в новом походе на Белград оказал сербу исключительное уважение, предложив ему вместе с его лодочниками переселиться в Белград, и даже назвал квартал, в котором они поселились, в его честь – Овчар-оглу махалля. Овчаревич без обиняков объяснил Баице и присутствовавшему при разговоре Синану, что он своей вины не чувствует: его наняли в обмен на деньги и привилегии, при этом он остался сербом по происхождению, вере и имени, а участвовал он, как сам сказал, «в сбережении временно осажденного Белграда, который всегда будет сербским». Это смелое высказывание Баица тоже воспринял как героизм лодочника: султан и великий визирь, возможно, и посмеялись бы над его дерзостью, но не стали бы оспаривать его право думать именно так. Превыше всего они ценили его ежедневный героизм, который для них был важнее его дерзости. Все-таки Овчаревичу подчинялись тысячи сербов, состоявших на службе у Османской империи – пусть и временно, из хитрости или из каких-то иных соображений. Это был человек, который держал данное слово. Поэтому ему и позволяли многое.
Баица познакомился и с сыновьями знаменитого Яхъяпаши из семейства Яхъяпашича: Бали-бегом, Ахмед-бегом и Гази Мехмед-пашой. Все трое были известны как суровые воины, впрочем, как и их предки. Как и Овчаревич, они не делали проблем из своего происхождения, но, перейдя в новую веру, полностью отказались от прежней. Поэтому Баице не о чем было с ними долго беседовать. Это были неистовые завоеватели, слепо подчиняющиеся приказам своих хозяев, безумной храбростью и жестокостью пугавшие противника и завоевывавшие новые территории. Они побеждали, наслаждаясь боями. И были очень опасны.
Несмотря на то что все эти люди происхождением отличались друг от друга, подходом к собственной или чужой жизни, взглядами на правду, совесть или на что-либо иное, они делали одно общее дело – служили росту Османской империи! Это обстоятельство стирало все различия. Все было подчинено Единственному!
Это Единственное (империя) демонстрировало исключительную мощь, которая уже сама по себе парализовала противников. Еще не побежденный неприятель серьезно побаивался, а уже покоренный мир считал свое угнетенное положение вечным и неизменным. Казалось, что так было всегда и пребудет во веки вечные. Невозможно было представить себе силу, которая могла бы противостоять такой силище. Все видели только две возможности: смириться и раствориться в таком совершенном мире или воспротивиться ему мыслями, волей и внутренней силой. Но второй путь не мог принести освобождения; напротив, он притуплял смысл существования, потому что не в силах был предложить даже малейшую возможность перемен, а только усугублял подавленность и безволие. Тяжко было найти выход из такого положения целым народам, не говоря уж о потерпевшем поражение воине.
Тем не менее Баица, прислушиваясь к самым разным участникам похода, нащупал и первую хорошо замаскированную трещину в крепостных стенах непобедимой империи! Официальной причиной такого мощного похода было для султана возобновление извечной вражды с Венгрией. Однако иной, тайной причиной послужило поднятое годом ранее восстание янычар в Истанбуле. Султан и великий визирь опасались только своих самых преданных и элитных воинов! Понятно, что от удовлетворенности янычар своим положением зависела судьба империи. Их отвага и жертвенность были ядром османского общества. Так что в борьбе за империю или в восстании против нее их единство было исключительно опасным. Если они поднимались против своего властелина, их следовало как можно скорее усмирить. А после этого заводил легко уничтожали по одиночке. Но во время восстания никто не отваживался противостоять им. В то же время в борьбе за султана они были непобедимы, так что за выдающуюся храбрость, помимо обычной благодарности властителя, им часто позволяли грабить завоеванные территории. Обещания нового похода, данного султаном, хватило, чтобы недовольные янычары утихомирились и их бешенство, ярость и воинственность обернулись в другую сторону.
