Казимеж Тетмайер - Легенда Татр
И вот епископ Гембицкий почти одновременно получил в Кракове просьбу Костки о присылке в занятый им Чорштын пушек и боевых припасов, тревожные письма от новотаргского декана и ксендза из Птима, где ректор Радоцкий тайно собирал крестьянские сходы, и даже письмо от пана Здановского, которому ксендз Бытомский приказал уведомить епископа о зелени на крестьянских хатах.
Епископ сейчас же понял, что этот охранитель Польши в высшей степени подозрителен, а отряды его могут послужить бог знает для чего, и потому ответил Костке, что не таким способом занимаются королевские замки, нуждающиеся в защите, и что он ему советует добровольно покинуть Чорштын. Сам же он созвал на совет всех краковских вельмож, находившихся в городе, и послал шестьдесят драгун под начальством пана Михала Иордана, старосты дубчицкого, отбивать Чорштын. К драгунам присоединился довольно большой отряд добровольцев из шляхты.
Получив письмо епископа, Костка порядком смутился; в первую минуту он похолодел и у него задрожали ноги. Он предполагал, что стоит только протянуть руку и взять, что, заняв замок, он как бы вдел уже одну ногу в стремя и остается только перекинуть другую, чтобы оказаться в седле, — но при первом же шаге убедился, что это не так. Ужаснула его собственная неопытность, которую он блистательно доказал тем, что написал письмо епископу.
Он сам вызвал и ускорил враждебные действия против себя. Снять маску можно было, только имея в Чорштыне несколько тысяч, а не несколько десятков людей.
Он почитал себя вторым Хмельницким, в котором «смелость льва уживалась с мудростью змия», — однако убедился, что старый запорожский гетман только похлопал бы его с усмешкой по плечу, а ему пришлось бы повиноваться Хмельницкому, как учителю.
Но только на одну минуту он испытал разочарование и ужас. Затем он решил отвагой и мужеством загладить свой безрассудный поступок. Да, впрочем, размышлять было и некогда, потому что пан староста Иордан так гнал свою хромую грязную лошаденку, драгун и шляхетский отряд, что появился перед Чорштыном на следующий день после получения письма от епископа.
Толстый и усатый пан Иордан, переночевав под замком, на рассвете принялся осматривать стены и по совету епископа решил сначала вступить с Косткой в переговоры. Он велел Шелюге, трубачу из подкраковской Черной Деревни, ехать вместе с ним к воротам замка и громко трубить. Кроме того, взял у пастушки белый платок и прикрепил его к палке.
Костка в это время спал. Спали и мужики, утомленные расхищением замка. Не спали только бабы, жены Юзека и Мацека Новобильских, да две девушки, Янтося и Ганка, пришедшие с мужиками из Нового Тарга в Чорштын. Они сидели в кухне, пекли из муки Иозелевой жены пироги с сыром и разговаривали.
Вдруг жена Юзека Новобильского бросила месить тесто, прислушалась и сказала:
— Трубят зачем-то.
— Да ну? — переспросила жена Мацека.
— Верно говорю, трубят. Надо поглядеть.
Она вышла и вернулась с известием, что шляхтич верхом на лошади и солдат с белым платком на палке и с трубой стоят под стенами.
Жена Мацека Новобильского отодвинула тесто, вытерла руки и вышла из кухни. Другие пошли за ней.
Они вышли на вал, и жена Юзека крикнула:
— Не труби ты, скотина, — пана разбудишь, чтоб тебе пусто было!
Но жена Мацека, баба пожилая и солидная, сказала с достоинством:
— Погоди! — и важно спросила: — Кто там?
— Одни бабы там у вас, что ли? — крикнул пан Иордан.
— Есть и мужики, — ответила жена Мацека. — А вам чего?
— Где пан Костка?
— Спит.
— Ну, так разбуди его!
Но жена Мацека важно сказала:
— Не видишь ты разве, что я хозяйская жена?
Иордан вспомнил наставление епископа быть осторожным и не раздражать мужиков. Он сдержал себя и прокричал:
— Разбуди же его, хозяюшка!
— Зачем?
— Тебе приказывает ясновельможный пан Михал Иордан, староста добчицкий.
Но жена Мацека гордо возразила:
— Наш пан староста чорштынский не хуже добчицкого!
— Меня сюда послал краковский епископ!
— Ну, так и стойте себе! — закричала жена Юзека.
Паи Иордан пришел в ярость. В первую минуту вылетели у него из головы все слова и мысли. Он обернулся к Шелюге, гневно взглянул на него и яростно заорал:
— Черрт… Черрт.
Ганка, молодая, красивая девка, у которой язык был как бритва, закричала с башенки:
— А что это там гремит? Погода, кажись, хорошая!
Иордан привскочил на седле, но стерпел.
— Слушайте, бабы, — сказал он, повысив голос, — сейчас же идите за Косткой!
— А зачем вы, пан староста, сюда приехали? — степенно спросила Мацекова жена.
— Замок брать! — ответил сразу Иордан.
— Замок-то у меня готов, да вот ключи не знаю куда делись! — крикнула Ганка.
Трубач Шелюга, затыкавший себе рот трубой, не выдержал и захохотал. Захохотали и бабы на стене, а жена Юзека закричала:
— Ну, и подождешь, окаянный! Чего тебе не терпится?
Пан Иордан, весь красный, остервенев, зарычал:
— Суки паршивые! Шкуру с вас прикажу содрать!
— А откуда, пан, начинать будете? — спросила Ганка.
— Откуда, обезьяна блудливая? — крикнул пан староста. — А вот откуда! — И, повернувшись в седле, заревел, как бык — Ко мне!
Тотчас же из леса стали выходить драгуны епископа Гембицкого и добровольцы.
— Вот откуда! — яростно повторил пан Иордан.
Жена Юзека Новобильского присмирела: поняла, что дело нешуточное, и сказала невестке:
— Ах, чтоб их черти съели! Солдаты…
Но жена Мацека не потеряла присутствия духа; она знала, что к Чорштыну должны стянуться тысячи крестьян, и потому задорно крикнула:
— Пан староста! Не лез бы ты лучше, куда не просят!
— Погоди же ты, старая ведьма! — гаркнул пан Иордан и, повернув лошадь, вместе с трубачом уехал к своим.
Он долго сопел и не мог отдышаться. А когда по совету поручика, командира драгунов, и пана Гоздавы Мешковского красноречивый пан Скорачинский и маньский ксендз, прибывший с войском, вступили в переговоры с самим Косткой, обещали ему личную неприкосновенность, если он добровольно сдаст крепость, и все-таки ничего не добились, — тогда Иордан приказал идти на штурм.
Но атаки драгун и попытки поджечь ворота были неудачны; в замке было кое-какое оружие, у мужиков было свое, и, наконец, ни к чему не нужный маньский ксендз совершенно угнетал осаждающих, без устали повторяя: «Спешите! Спешите!» Он боялся взбунтовавшихся горцев, которые, по слухам, уже приближались.
Неудачные атаки, потеря нескольких десятков лошадей, довольно тяжелые раны и увечья, которые вывели из строя драгун, и сверх того все возраставший страх перед приближавшейся толпой крестьян плохо подействовали на пана Иордана: совершенно неожиданно, не сказав никому ни слова, он удрал из-под замка вместе с паном Мешковским, Скорачинским и еще одним шляхтичем. Следом за исчезнувшим вождем бросились трусливые шляхтичи-добровольцы, а за шляхтой и драгуны ускакали по дороге к Кракову.
Костка смеялся над самим собой: и чего он так испугался письма епископа и так быстро овладели им сомнения? Он столкнулся с врагом, стал с ним лицом к лицу и победил его до смешного легко: в замке не было даже ни одного раненого. Только Магера, кузнец из Лопушны, нарочно, ради шутки, стукнулся коленом об стену: все-таки, дескать, при отражении штурма были и раны.
Пока господа Иозель и Ривка Зборазскйе угощали мужиков своим вином и медом, Костка, веселый и довольный, расположился в кабинете камергера Платенберга и, найдя там чернила и все, что нужно, стал писать пану Викторину Здановскому письмо в стихах и прозе. Он приглашал его «не отказать прибыть к Иванову дню в Чорштын, ибо стянется сюда большое войско: такова воля божья, чтобы столь великие злодеяния были наказаны. Пошли только господь, чтобы совершилось это без пролития христианской крови. Вас, вельможный пан, я оставлю хозяином здесь, а сам пойду туда, куда поведет меня с войском господь…
…Ворота подожгли. И думали они,Что ранили орла. Обрадовалась рать,Но встрепенулся лев и камни стал швырять.И жидкой грязью он все щели залепил,Ворота затопил, отважных порубил,Коней поубивал, а кто трусливей, теОтправились назад лишь на свином хвосте.
Лев видит толстяка. И этот жирный слон(Чин старосты иметь давно стремился он)Из битвы раньше всех бессовестно удрал,Убежище нашел себе меж темных скал.А в замке среди мглы ударили в котлы,Звенело все вокруг. Тревожен был сигнал.
Проснулась быстро рать и стала удирать.Одни пешком спешат, другие — на конях:Лев приказал стрелять, бегущих догонять,Нагнал на них стрельбой из аркебузов страх.
Что ж выиграли вы? И где у вас права?Разгневали зачем вы понапрасну льва?Высоко лев залез, где в облаках гора,Куда орел и тот не занесет пера.
Да, с кем господь бог наш, тех не сразить в боях,Не лучше ль вам теперь раскаяться в грехах.Боимся мы людей. А надо бога чтить,—Лишь поступая так, счастливо можно жить.
Тщеславие кругом и жадность! Это злоНесчастье и позор к нам в Польшу принесло.О, как бы не сбылось пророчество о том,Что с севера придет к нам зло большое в дом!Свидетельствует тот, кто видел все и знал…»
Второе письмо он отправил Лентовскому, чтобы тот привел с собою как можно больше войска. «И напомните им, чтобы брали с собой топоры и заступы. Мы пойдем через Краков и, если будет на то воля господня, — дальше, через всю Польшу. Мы уже снеслись с Хмельницким и с татарами. Немецкое войско также придет нам на помощь…»
