Даниил Мордовцев - Ирод
— Что это, мама? — спросила Мариамма.
— Дедушка в плену у парфян, — отвечала Александра.
— Так что ж! С ними дядя Антигон, он не позволит обижать дедушку.
— Глупая! Но они возьмут Иерусалим.
— Не они, мама, а дядя Антигон; а он нам роднее Ирода...
— И это говорит невеста Ирода! — пожала плечами Александра.
Она тотчас же послала за Иродом и показала ему то, что принес голубь.
— Я знал это, — сказал Ирод, — Пакор перехватил другое письмо оттуда же и вызывает меня из города для переговоров. Чтобы выиграть время, я отвечал его посланцу, что приду завтра. Между тем я ночью тайно отправлю вас в Идумею, в крепость Масаду, а сам поскачу с моими людьми в Петру просить помощи у Малиха. Готовьтесь же к отправлению. Захватите с собой более ценные сокровища дворца — золото, серебро, драгоценные сосуды. А я велю матери, сестре и братьям также укладываться. К ночи будьте готовы.
Наутро парфяне узнали, что Ирод со всем своим семейством и с семейством Гиркана, захватив все сокровища, ночью покинул город вместе со всеми своими приверженцами, которым удалось так выйти из городских стен, что этого никто не заметил. Это случилось оттого, что парфяне обложили слабейшую часть стен — северную и северо-восточную, где, после погрома Помпея, часть стен еще не была восстановлена.
Бегство Ирода привело Пакора в ярость, и он приказал грабить Иерусалим, а одну часть войска отрядил в погоню за беглецами. Узнали о бегстве Ирода и иудеи из окрестных местностей и также бросились преследовать его. Отражая наседающего врага, Ирод, наконец, дал ему битву на расстоянии 60-ти стадий[11] от Иерусалима и нанес сильное поражение.
Как бы то ни было, он благополучно достиг Масады. Оставив, затем, в крепости 800 надежных воинов и снабдив ее припасами на случай осады, он простился со своим семейством и с невестой и поспешно направился в Петру.
Между тем Варцафарп прибыл в Иерусалим со своими пленниками. Пакор и Антигон встретили их недалеко от города, в узком скалистом проходе, где они охотились на газелей.
Антигон осыпал жестокими упреками дядю-первосвященника.
— Раб идумеев и римлян! — яростно говорил он. — Тебе ли восседать на престоле отцов наших? Что ты сделал со священным городом? Кому ты отдал его?
Гиркан, убитый горем и стыдом, молчал.
— Ты — потомок славного рода Маккавеев, я — твой ближайший родственник, — продолжал он, — но на кого ты променял меня? Кому отдал Иудею?
— Не я, — заговорил, было Гиркан.
— Лжешь, старый трус! — крикнул Антигон. — Разве я не был в Тарсе, где этот римский кабан изображал из себя пьяного идола? Я был там, помни это. Замолвил ли ты за меня слово перед пьяным идолом? Нет, ты все свои слова и самого себя отдал Ироду. Мало того, ты отдаешь ему чистую голубицу, мою племянницу, Мариамму. Ты хочешь, чтобы чистая кровь голубицы смешалась с кровью стервятника идумейской пустыни.
Гиркан упал на колени, умоляюще протягивая вперед руки. Фазаель поднял его.
— Встань! Ты первосвященник, — сказал он, — только Иегова должен видеть тебя коленопреклонным. А ты, — обратился он к Антигону, — ты — недостойный выродок асмонеев! Ты не только невинную Мариамму, твою племянницу, продал парфянам, ты обещал им еще пятьсот иудейских женщин и девиц! Тебе ли укорять беззащитного старца, наемник варваров!
Антигон бросился было на него с мечом, но Пакор удержал его.
— Стой! Он мой пленник, — сказал он, — я сам расправлюсь с ним за ту чашу, которою хотели угостить меня во дворце Гиркана.
— Я не знаю ничего, — жалобно простонал Гиркан, — я не знал, что чаша отравлена... Пощадите!
И он снова упал на колени.
— Первосвященник, встань! — опять сказал Фазаель.
— Замолчи, несчастный! — крикнул на него Антигон.
— Встань! Не унижайся перед наемником-варваром, — настаивал Фазаель. — Ты первосвященник.
— Так вот же! — яростно закричал Антигон и бросился к стоявшему на коленях Гиркану. — Вот же! На! На!
И он, обхватив голову несчастного старика руками, стал грызть ему уши.
— Вот тебе! Вот тебе! — И он окровавленным ртом выплевывал куски откушенных у Гиркана ушей.
— О, Адонай! — воскликнул Фазаель.
Гиркан, обливаясь кровью, упал на землю, закрывая ладонями откушенные раковины ушей.
— Вот вам! — говорил кровавым ртом Антигон, отплевываясь. — Теперь он больше не первосвященник и им уже никогда не будет.
Дело в том, что, по законам Иудеи, сан первосвященника могли носить только люди «беспорочные» — и в нравственном, и в физическом отношении.
Фазаель, разодрав свою мантию, стал перевязывать голову Гиркану.
— О, если бы со мной был меч! — простонал он.
В это время прискакал гонец.
— Какие вести? — крикнул издали Варцафарп.
— Ирод успел достигнуть Масады и, оставив там женщин и свои сокровища под защитой сильного гарнизона, сам с отборной конницей ускакал по направлению к Петре. Наши конники не могли догнать его, — отвечал гонец.
— О, Адонай! — радостно воскликнул Фазаель. — Теперь я умру спокойно... Мститель моих врагов жив! О, Иегова! Бог Авраама, Исаака и Иакова! Прими дух мой!
И, стремительно разбежавшись, Фазаель ударился головой о скалу.
Он был мертв[12].
XII
Над Римом ясная, лунная ночь. Неподвижно стоящий над вечным городом полный диск ночного светила обливает нежным, матовым светом причудливое здание Капитолия и храмы, отбрасывая черные тени на Форум и на колоннады, тянущиеся от священного пути (via sacra) до подножия храма Юпитера.
Но не спит столица мира. Слышится иногда лязг оружия, людской говор или замирающие в темноте шаги ночных путников. Во многих зданиях виднеются огоньки, хотя уже за полночь.
На террасе одного из богатых домов недалеко от Капитолия, в тени колонн, словно неподвижная мраморная статуя, видна человеческая фигура. Это Ирод. Задумчивые глаза его устремлены куда-то далеко на Восток, а в уме проносятся мрачные картины его бурной жизни. Да, почти только мрачные. Светлых он не помнит. Разве только тогда они были менее мрачны, когда он еще не знал жизни, когда вместе с братом Фазаелем и царевичем Антигоном они, почти детьми, учились мудрости в этом большом, страшном городе. Но и тогда, бродя в свободные часы между колоннадами храмов и в тени портиков или толкаясь среди шумной толпы Форума, он тосковал о далеком Иерусалиме, о выжженных солнцем холмах Идумеи или о пальмовых и бальзаминных рощах Иерихона. Блаженное время!.. Золотая молодость!.. Но Фазаеля уже нет на свете, как нет и их великого учителя Цицерона. И тот, и другой — жертвы рока... А Антигона этот рок вынес на высоту величия, на высоту престола. Сила диких парфян и безумие иудеев возложили царский венец на его голову... О, слепой, безумный, как и иудеи, рок! А его, Ирода, этот слепой рок низверг в бездну ничтожества.
— Господин, бог ночи склоняется на покой! — услыхал он вдруг за собой чей-то тихий голос. — Пора спать.
— А, это ты, Рамзес... Иди, спи... Ко мне не идет сон.
Раб молча удалился. А Ирод опять остается один со своими мрачными думами. Да, злобный, безжалостный рок... Тревоги войны, вечные тревоги — боевые клики, стоны раненых и умирающих, и везде кровь, кровь...
И за все это — позор и унижение... Где же счастье? Где это неведомое божество?.. Раз в жизни показалось, что это неведомое божество переселилось в нее — в его Мариамму... И это был обман рока, горький обман! Теперь, когда он бежал с ними от парфян в Масаду, там, в Масаде, прощаясь с ними, может быть, навсегда, он слышал рыдания матери, видел слезы сестры, брата Ферора... А она? Она была холодна, как мрамор. Для нее, для ее спасения он помчался из Масады в Петру, палился под знойным солнцем Аравии, среди раскаленных скал и ущелий Петры, чтобы найти помощь...
— О, лукавый раб! — прошептал Ирод. — Я вез ему в заложники маленького сына Фазаеля, чтобы взять у него хоть то, что он должен был моему отцу, так нет!.. Лукавый араб не допустил меня до Петры, велел возвратиться в Масаду... О, Малих, Малих, и ты оказался таким же лукавым, как тот Малих, кровью которого я обагрил морской берег у Тира.
И вспоминается ему, как он, уже боясь погони со стороны арабов, убегал из Петры, но уже не к Масаде, не к Мариамме, а в Египет, чтобы вымаливать помощь у Антония и Клеопатры... Перед ним необозримые песчаные пустыни и ночью вой шакалов; а на душе — мрак и ужас... Что-то Фазаель? Где полчища варваров? Что Иерусалим?.. А луна, точно безумная, остановилась над пустыней, словно погребальный факел над мертвецом... Пустыня мертва, а вой шакалов — это вой плакальщиц над мертвецом... Но мертвец этот — не степь, а его судьба, судьба Ирода, его мертворожденное счастье...
Унеслась безумная ночь. Он в Ринокоруре. На него глядит море своими зелеными, бездонными, безумными глазами. Безумие кругом! В нем самом безумие...
Но кто это? Это бежавшие от парфян обломки его величия, участники его позора... Безумие и ужас, ужас! Это вестники гибели брата... Его могучая голова разбита о скалу... Так вот кто мертвец! Вот кого ночью оплакивали шакалы, его брата Фазаеля!
