Виктор Поротников - Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Улочки Серпухова напоминали извилистые тропы, где с трудом могли разъехаться двое саней. Добротных домов в Серпухове было совсем мало, поскольку богатых бояр здесь не было, а купцы тут не селились из-за близости беспокойного Окского порубежья.
Спустя несколько дней после венчания Владимир уехал в Москву, куда его вызвал князь Дмитрий. Владимиру непременно надо было присутствовать на встрече его двоюродного брата с честолюбивым Михаилом Александровичем. Вместе с Владимиром отправилась в Москву и Мария Александровна, на которую возлагались немалые надежды в деле замирения ее беспокойного брата с московским князем.
Встреча Михаила Александровича и тверских бояр с юным Дмитрием и его приближенными состоялась на подворье Чудова монастыря, заново отстроенного после недавнего пожара и пахнущего свежеотесанными сосновыми бревнами. Две княжеские свиты расселись на скамьях вдоль стен напротив друг друга в просторной монастырской трапезной. Дмитрий и Михаил Александрович уселись на стулья с высокими спинками, между ними расположился в кресле с подлокотниками митрополит Алексей, одетый в длинную темную ризу, с высокой митрой на голове из черного бархата. Поверх ризы на груди митрополита висел большой серебряный крест. Правая рука седобородого Алексея сжимала посох с медным навершием в виде полумесяца, уложенного рогами вниз.
Михаил Александрович был облачен в длинное платно из фиолетовой узорной ткани. Это княжеское одеяние имело узкие рукава, благодаря клиньям, вшитым в боковые швы, платно заметно расширялось книзу. По краю подола и по вороту платно было отделано багряной каймой. Широкий пояс на тверском князе сверкал золотом и драгоценными каменьями, на груди у него лежала золотая цепь. На ногах были красные сапоги с загнутыми носками и с тисненым передом.
Мужественное красивое лицо тверского князя носило печать надменной задумчивости, его длинные волосы были тщательно расчесаны на прямой пробор, усы и короткая борода были аккуратно подстрижены. Взгляд его пронзительных темно-синих глаз то окидывал убранство скромно обставленной трапезной, то пробегал по лицам московских бояр, которые не смели встречаться взглядом с этим гордым и решительным человеком.
Рядом с могучим и широкоплечим Михаилом Александровичем юный московский князь смотрелся как-то невзрачно и совсем не мужественно. Да и одет был князь Дмитрий в обычное корзно, под которым виднелись белая льняная рубаха с узорным поясом и льняные порты, заправленные в желтые яловые сапоги. Ни драгоценного ожерелья, ни золотой диадемы, ни дорогих перстней на Дмитрии не было.
Среди приближенных князя Дмитрия находилась и Мария Александровна, сестра тверского князя. Она сидела на отдельной скамье рядом с Владимиром и Остеем. На этой же скамье сидел и отец Остея, литовский князь Федор Ольгердович.
Дмитрию хотелось, чтобы Михаил Александрович непременно обратил внимание на Федора Ольгердовича. Дмитрий знал, что тверской князь ищет подмоги против Москвы у Ольгерда. Так пусть он видит, что и на стороне московского князя тоже есть литовские князья!
Это заседание открыл митрополит Алексей, произнесший длинную речь, в которой он призвал Дмитрия и Михаила Александровича, позабыв обиды, сплотить свои силы для противодействия Орде, которая слабеет год от года. Со слов митрополита выходило, что русским князьям нужно воспользоваться ордынской «замятней» и, не тратя сил на междоусобицы, постараться сбросить ненавистное татарское иго.
Поддерживая митрополита, Дмитрий тоже высказался за то, чтобы прекратить всяческие усобицы, поскольку рознь между русскими князьями на руку литовцам и Орде.
Выслушав владыку Алексея и князя Дмитрия, Михаил Александрович заметил, мол, он вообще-то приехал в Москву, чтобы урядиться миром со своими родичами, кои не желают видеть его на тверском столе.
— Кабы не помощь из Москвы, — молвил Михаил Александрович, — то родичи мои не осмелились бы подняться на меня и моих сторонников, не вынудили бы меня уехать за подмогой в Литву.
Здесь же, на совете, присутствовал и Еремей Константинович, который вскочил со своего места, не дав договорить Михаилу Александровичу.
— Ты первым начал точить нож на дядю своего Василия Михайловича, злыдень! — выкрикнул князь Еремей. — Твои люди укрепили валами и стенами городок Старицу на волжском плесе вблизи от Твери. Понятно, с какой целью сие было сделано! Ты собирался из Старицы внезапно нагрянуть в Тверь, дабы изгнать оттуда своего дядю. И Вертязин ты тоже прибрал к рукам, негодяй!..
— Вертязин мне достался по завещанию твоего брата, — вскипел Михаил Александрович, обратив свой рассерженный взор на Еремея Константиновича. — Когда ты оспорил завещание своего покойного брата, то нас с тобой рассудил тверской епископ, отдавший мне право на владение Вертязином. Праведный суд епископа не устроил ни тебя, ни нашего дядю, поэтому вы оба помчались в Москву, где неправедным судом митрополита сумели добиться права на Вертязинский удел. — Михаил Александрович криво усмехнулся. — Хорошо творить неправедные дела, сидя на митрополичьей кафедре. Хорошо обвинять и судить всех неугодных князей, занимая великокняжеский владимирский стол.
Сказанное Михаилом Александровичем было встречено одобрительным гулом его боярской свиты. Сюда приехали те из тверских бояр, которые особенно сильно пострадали от бесчинств людей Василия Михайловича и Еремея Константиновича. Они обвиняли в алчности и различных злодеяниях не столько родичей Михаила Александровича, сколько их московских покровителей.
«Московский князь желает видеть Тверь слабой и покорной, поэтому он и сталкивает лбами наших князей! — возмущались тверские вельможи. — А митрополит помогает в этом князю Дмитрию, вмешиваясь во внутренние дела тверичей. Очевидно, что князь Дмитрий хочет подмять под себя всю Русь! Дмитрию мало того, что вся ордынская дань оседает у него в казне, ему нужна также безусловная покорность всех соседних великих и удельных князей!»
Не молчали и московские бояре, заявлявшие, что Михаил Александрович захватил тверской стол самоуправно, а не по отчине и не по дедине. По старинному родовому укладу преимущественное право владеть Тверью остается у Василия Михайловича, родного дяди Михаила Александровича. Если уж говорить о справедливости, то пусть Михаил Александрович владеет Вертязином, но уступит Тверь своему дяде.
Не соглашаясь с этими доводами московских вельмож, Михаил Александрович сказал им, что ныне мало кто соблюдает старинный родовой уклад, по которому брат наследует брату и у дяди есть преимущество перед племянником. В Смоленске, Рязани, Пронске и в других уделах княжеские столы передаются не от брата к брату, а от отца к сыну. Это же случилось и в Москве, ведь князь Дмитрий унаследовал трон от своего родителя Ивана Красного.
Московские бояре чуть ли не хором стали возражать Михаилу Александровичу, говоря ему, что по роковому стечению обстоятельств родные братья Ивана Красного умерли от чумы еще задолго до кончины его самого. Потому-то сын Ивана Красного и сел на московский стол, так как за ним осталось старшинство в роду Ивана Калиты.
— А каково тверским князьям мириться с тем, что Калитин род взял главенство над Русью не по родовому старшинству, но по милости ордынских ханов? — задал вопрос Михаил Александрович. — Что на это скажете, умники московские?
Это был самый больной вопрос и самая неразрешимая проблема во взаимоотношениях между Москвой и Тверью.
Поскольку ни Дмитрий, ни его советники не смогли сразу и внятно дать ответ Михаилу Александровичу, слово опять взял митрополит Алексей.
Седобородый владыка заговорил о том, что как бы ни был плох для тверичан Иван Калита, однако при нем Русь почти тридцать лет наслаждалась покоем. Татарские баскаки не тревожили русские земли своими набегами. При Симеоне Гордом тверичане были избавлены от уплаты ордынской дани. Симеон Гордый выговорил в Орде такое послабление для Твери, взяв в жены тверскую княжну Марию Александровну. Иван Красный сильно враждовал с Рязанью. Он мог бы разорить Рязанское княжество дотла, но не опустился до низкой и безжалостной мести, понимая, что Рязань есть щит от степных набегов для всей Руси.
— Такие благотворные плоды приносит решительность, согласуемая с трезвой умеренностью и милосердием; все это просматривается в делах и поступках московских князей, начиная с Ивана Калиты, — молвил митрополит Алексей, обращаясь к тверскому князю и его боярам. — Великому князю нельзя в своих действиях опираться токмо на старинный родовой обычай. Одной рукой ему приходится держать древнее родовое право, а другой рукой — правду, суть которой заключается в силе, потесняющей, когда надо, и закон. — Помолчав и задумчиво пошевелив лохматыми бровями, владыка Алексей назидательно добавил: — Все Мономашичи одинаково знатны: хоть тверские, хоть суздальские, хоть московские. Все они ростки одного славного рода, начало которому положил Всеволод Большое Гнездо.
