Борис Тумасов - Зори лютые
Из Вильно пришлось уехать нежданно. Три лета провел князь Семен при дворе великого князя Литовского. Хоть давно тянуло домой, в Москву, но не мог. Прикипел сердцем к великой княгине Елене. Но о том князь Семен даже виду не подавал. И не потому, что опасался гнева ее мужа, великого князя Александра, а берег честь Елены.
Может, еще бы не один год прожил князь Курбский в Вильно, но скоропостижно умер Александр. Позвав князя Семена к себе, Елена сказала:
— Княже Семен, в глазах твоих читала я все. Спасибо. Нынче еще раз сослужи мне. Поспешай в Москву, скажи брату Василию, какая беда стряслась. Чую, за великий стол литовский разгорятся страсти. Обскажи все. Еще передай, паны меня притесняют, требуют веру латинскую принять. Пусть Василий за меня вступится.
Курбский со сборами не затянул, на той же неделе пустился в путь.
Зимняя дорога нелегкая. Тысячеверстый путь в двадцать дней уложили. Кони подбились, отощали. Притомились люди, не чают, когда в Москву въедут. Каждой ночевке рады. А уж коли баня предвидится — целый праздник.
На Авдотью[12] весна зиму переборола. Снег осел, начал таять. Курбскому слышно, как ездовые перебрасываются шутками:
— Марток позимье, вишь, как дружно забрал.
— Знамо дело, Авдотья-плющиха снег плющит.
— С нее весне начало.
Чавкают конские копыта по мокрому насту, сани заносит из стороны в сторону.
К обеду добрались до Можайска. Втянулись распахнутыми на день крепостными воротами в город, подвернули к усадьбе воеводы Андрея Сабурова. Курбский, отдернув шторку, выглядывал нетерпеливо. Надоело и устал, зад отсидел.
У самой усадьбы воеводы поезд остановился. Хозяин выскочил на крыльцо, зашумел на челядь. Те засуетились, забегали. Проворный холоп помог Курбскому выбраться из саней. Поправив отороченную собольим мехом шапку, молодой, статный князь шагнул навстречу воеводе. Обнялись. Сабуров справился о дороге, здоровье. Потом вдруг спохватился:
— А у меня, княже Семен, братец самого государя, князь Семен гостит. Из Дмитрова, от брата Юрия, ворочаясь, остановился на передышку. То-то возрадуется.
— Вона что, — как-то неопределенно произнес Курбский.
— Проходи, княже, в горницу. Я же следом буду. Вот только подуправлюсь маленько.
— Не забудь, боярин Андрей, моих людей приютить да накормить. Еще, буде можно, пускай им баню истопят, а коней в тепло поставят и зерна отмерят.
У порога Курбский оббил сапоги, потоптался, вытирая подошвы, и только после того толкнул дверь в горницу.
Князь Семен Иванович скучал, сидя на лавке. Волос у князя взъерошен, лицо брюзглое. Вскочил, увидев Курбского, обрадовался:
— Княже Семен, сколь не виделись! Раздевайся, трапезовать будем.
И полез лобызаться.
Курбский не торопясь скинул с плеч шубу, бросил на лавку, рядом положил шапку, присел к столу. Семен Иванович налил из ендовы по кубкам хмельного меда, спросил:
— Какая нужда, княже Семен, прогнала тебя в непогодь и как там сестра моя?
— Великая княгиня поздорову, — ответил Курбский. — Но в горе пребывает и печали. Умер великий князь Александр.
— Эко беда, — враз прохмелел Семен Иванович. — В Москве о том не знают?
— С тем и поспешаю к великому князю Василию.
При упоминании этого имени Семен Иванович нахмурился.
— Василий! Вишь ты, Елена его уведомляет, а о нас, иных своих братьях, позабыла. Видать, и со счета скинула.
Курбский уловил неприязнь, сказал примеряюще:
— Не бранись, князь Семен Иванович. Верно, некого послать княгине Елене, окромя меня. А я один, вот и велела она в перву очередь Василию сообщить. Он все ж великий князь и государь.
— Великий государь, — поморщился Семен Иванович. — Беда, что притесняет нас Василий, мы же молчим. Мало городов ему, так еще и вольностями нашими норовит завладеть. К братцу Юрию и ко мне бояр своих для догляда приставил. Меня на Москву кликал, стращал… Да что нас! Всеми князьями и боярами помыкает. Вот тебя, князь Курбский, хоть ты и древнего рода, а Василий норовит все одно в холопы обратить.
Курбский вспылил, лицо в гневе налилось:
— Нет, князь Семен Иванович, врешь! Служить великому князю Московскому я завсегда готов, государем величать — величаю, но в холопах мы, Курбские, не хаживали. И ежели правдивы твои слова, князь, то я о том Василию в глаза скажу.
— Ха! Удостоверишься, — рассмеялся Семен Иванович. — Кой-кто из бояр на Москве уже учуял его ласку.
Вошел воевода Сабуров, и разговор оборвался. Хозяин уселся за стол, принялся угощать князей. Семен Иванович сказал ему:
— Слышал, воевода, великий князь Литовский помер?
— Только что прослышал от людей князя Семена.
— Ну, княже Семен, — снова сказал Семен Иванович, — расскажи, что там после Александровой смерти в Литве? Паны небось стол княжеский делят.
— О том не знаю, но, верно, будет так. Из панов же в самой большой силе Глинский Михаил.
Курбский поднялся из-за стола.
— Дозволь, князь Семен Иванович, и ты, воевода Андрей, мне ко сну отойти. Завтра спозаранку в дорогу. Сосну по-человечески, а то все в санях, сидя.
— Не неволим, — раздраженно махнул Семен Иванович.
Сабуров подхватился:
— Отправляйся, княже Семен. За дверью холоп дожидается, он проводит тебя в опочивальню.
Курбский откланялся.
* * *Миновали Воробьево село. На взгорье огороженное высоким тыном подворье великого князя с бревенчатым дворцом, тесовыми крылечками, слюдяными оконцами и разной обналичкой.
Раньше в летние дни отдыхал здесь государь Иван Васильевич с семьей. Теперь любит наезжать сюда и Василий. Понедельно живет. Вблизи охотничьи гоны добрые. Леса сосновые и березовые. Чуть в стороне озеро, карасями богатое. Раз невод затянешь — полный куль.
Гремя барками, сани остановились. Ездовые брань завели. Курбский приоткрыл дверцу, спросил недовольно:
— Почто задержка?
Ездовой побойчее ответил:
— Конь в постромку заступил, сей часец ослобоним.
С горы, в чистом ясном дне, чуть виднеется Москва. Напрягая глаза, Курбский всмотрелся. Разобрал колокольни церквей, стрельчатые башни Кремля.
Потеплело в груди у князя Семена, и сердце забилось радостно.
Поезд снова тронулся. Кони побежали рысью. На въезде в Москву застава. Караульная изба свежесрубленная, еще и бревна сосновые не успели потемнеть. Курбский подумал, что, когда в Литву отправлялся, ее здесь не было.
По городу поезд пробирался медленно. То и дело челядины выкрикивали пронзительно, пугая прохожих:
— Берегись!
Пропетляв по улицам, подъехали к родовой усадьбе Курбских. Со скрипом распахнулись ворота. Захлопотала, забегала многочисленная дворня.
Князь Семен вошел в хоромы, осмотрелся. Все как и было до отъезда. Скамьи вдоль стен, сундуки тяжелые, железом полосовым окованные. Все до мелочи знакомое, будто вчера дом покинул.
Прибежал тиун, запыхался, никак не отдышится, долговязый, взъерошенный, глазами блудливыми стрижет. От князя то не укрылось, спросил с насмешкой:
— Как хозяйство вел, Еремка, много ль уворовал?
— Спаси Господь, — ойкнул растерянно тиун.
— Сколько недоимок?
— Есть, но не слишком. Все боле за смердами из подгороднего сельца.
— На правеж отчего не ставишь? — сурово потребовал князь.
— Как «не ставил»? Ставил, да прок один, — сокрушенно пожаловался тиун.
— Так ли? — прищурил один глаз Курбский — Погоди, Еремка, у государя побываю да усталь скину дорожную, самолично поспрошаю, отчего княжий оброк утаивают. Всех мужиков, за кем недоимка числится, гони на усадьбу.
Тиун чуть не сломился в поклоне.
Курбский грозно нахмурился, сопел. Наконец промолвил:
— Кафтан новый и сапоги. Да не мешкай. Государю, поди, уже донесли о моем возвращении.
* * *У государя радость превеликая. Любимая, борзая, Найдена, ощенилась. Василий, как прослышал о том, сразу на псарню заспешил.
В полутемной просторной псарне тепло, едко разит псиной.
Отгороженные друг от друга, скулят и подвывают породистые собаки. Государь любит охоту с борзыми.
Усевшись на маленькую скамеечку, Василий уставился на Найдену. Позвал ласково.
Борзая разлеглась на соломенной подстилке, лижет щенков. При виде хозяина подняла голову. В усталых глазах благодарность.
Седой псарь подставил ей глиняную миску с молоком.
— Не студеное, Гринька, суешь? — строго спросил Василий.
— Нет, осударь, из-под коровы, парное.
— Ну, ну, гляди, с тебя спрос.
— Чать не впервой, — обиделся псарь.
Найдена поднялась на длинных ногах, залакала громко, жадно.
— Не мог ране накормить, — заметил недовольно Василий.
Псарь смолчал.
Мягко ступая, подошел оружничий, боярин Лизута, остановился за спиной государя. Из-под меховой шапки выбились космы рыжих волос. Темная шуба из заморского сукна на плечах усеяна перхотью. Склонившись к уху великого князя, вкрадчиво зашептал:
