Анн Бренон - Нераскаявшаяся

— Вот. Раймонда одолжила мне сито для муки. Это все ее свекровь, она хочет быть внимательной ко всем. Она также дала мне немного ячменя.

Еще несколько минут, и уже запылал огонь в очаге, зажглась калель, красноватое тепло постепенно заполнило фоганью, все лица раскраснелись, поднялся едкий запах мокрой шерсти. Дым на какое–то время задерживался в помещении, пока, наконец, не нашел себе выход через специальное отверстие в крыше, между двумя раздвижными планками. Мягкое тепло согрело и маленькую отару, жавшуюся возле людей. Ягнята все не переставали блеять. Овечек сохранят для обновления отары, а двух–трех молодых баранов, которых не отведут на осеннюю ярмарку, возможно, съедят. О чем они просят, эти ягнята, прижимаясь к своим матерям? Чего они хотят? Сидя в углу, между веретеном и ситом, Гильельма чувствовала себя покинутой, никому не нужной, чужой этой семейной жизни, кипевшей вокруг нее. Потом она услышала голос отца из фоганьи:

— Гийом уходит. В Арк. Чтобы найти Пейре. Чтобы привести его сюда, пока не поздно. А потом увидим. Мы найдем способ спасти то, что удастся… Тем временем, если дождь завтра перестанет, я еще поднимусь на крышу, чтобы перекрыть ее до зимы. Жоан, пойди займи сверло у Гийома Бенета, чтобы я мог просверлить дыры в досках.

ГЛАВА 11

ДЕКАБРЬ 1305 ГОДА

«Я крещу вас в воде в покаяние, но Идущий за мною сильнее меня…Он будет крестить вас Духом святым и огнем» (Мт. 3, 11). Это свидетельство того, что сам Христос вас омоет и очистит вас духовным стремлением к добрым делам. Этим крещением достигается духовное возрождение…

Нельзя проговориться о добрых людях. И о Бернате тоже.

— О чем вы говорили, Гаузия Клерг и ты?

В голосе Беатрис появляются соблазнительные нотки. Она умирает от любопытства. Гильельме хорошо известно, на какие дьявольские уловки она способна.

— Ничего особенного, правда, да я и не помню, — попыталась вывернуться Азалаис.

— Таких слов случайно не говорят, — настаивала дама. — Я прекрасно слышала. Гаузия спрашивала тебя об этой бедной Гильельме, вдове Пейре Фауре, умершей и похороненной, я слышала каждое ваше слово; Гаузия спросила, все ли с ней хорошо, а ты сказала: «хорошо, хорошо»… Может, ты все же знаешь, что означает это «хорошо», а, кума? Вот никогда вы мне не хотите ничего объяснять! Чего такого хорошего вы сделали этой бедной умирающей, ты и твои друзья, приходящие в сумерках?..

Гильельма сжала зубы, стиснула пальцы на прялке. Ей хотелось бросить в лицо даме: «Оставь мою мать в покое! Спроси лучше об этом своего милого друга священника, или его брата Берната, нового графского бальи: разве их кузина Гаузия Клерг что–то от них скрывает?» Но, конечно, Гильельма не могла позволить себе ничего такого. Она повернулась к матери, молча сидевшей с печальной улыбкой. Еще совсем недавно Азалаис свободно говорила со своей кумой, и казалось, что та тоже вот–вот встанет на дорогу добра. Но сегодня приблизилась опасность, хоть и невидимая, но ощутимая. Гильельма опустила голову, оставаясь в полумраке, и стала напевать про себя, сквозь зубы: «Clergues si fan pastors…Клирики должны быть пастырями, а стали убийцами…» Кто они, наши Клерги из Монтайю, пастухи или волки?

Три женщины грелись у огня. Дни в декабре ясные, тихие, холодные. Обе кумы и маленький Арнот сидели на лавке со стороны входа, держа руки над жаровней, а Гильельма сидела напротив них, с другой стороны очага, занятая своей вечной пряжей.

— Бедная женщина умерла и похоронена несколько месяцев назад, — наконец пробормотала Азалаис, — Если Бог так захотел, ее душа почиет в мире…

Гильельма молча злилась. Беатрис явилась сюда и испортила весь день, начавшийся так хорошо. Утром вернулся из Лавеланет Раймонд Маури и принес счастливые вести. Все смеялись от удовольствия и радости, а еще злорадствовали. Наши добрые люди, просветленные мудростью Божьей! им помогли, у них оказались друзья не только в графстве Фуа, но также и на землях сенешаля Каркассона, сенешаля Тулузы и маршала де Мирпуа. Наши добрые люди! Жаум Отье и Андрю де Праде, арестованные в Лиму в сентябре, бежали из Мура в Каркассоне еще до того, как их вызвал на допрос Монсеньор Жоффре д’Абли! Они на свободе, добрые люди, приходящие в сумерках, добрые люди, приходящие ночью! Может быть, Бернат Белибаст с ними, а, может, он в Тулузе, вместе с Мессером Пейре Отье и Фелипом де Талайраком?

— Азалаис, что ты имела в виду, когда сказала, что она достигла счастливого конца, эта вдова Пейре Фауре?

Гильельма больше не могла выносить этого умильного голоса, самого присутствия дамы, заполняющего все своей жаркой телесностью и приторностью, этих красивых рук с тяжелыми перстнями, мелькающими над очагом. Она резко встала, остановила кружение веретена, повесила его на крюк на стене, сказала, что хочет собрать оставшиеся в огороде кочаны капусты, преувеличенно вежливо извинилась, завернулась в теплую шаль и вышла за двери. Как только она оказалась снаружи, косые лучи солнца больно резанули по глазам, так, что перехватило дыхание. Она похлопала по крупам обоих терпеливых мулов, поискала взглядом молчаливую компаньонку, но не нашла, пожала плечами и стала спускаться вниз убогими улочками, вьющимися между хижинами. Одновременно громоздкая и хрупкая, цепляющаяся старыми лохмотьями домишек за замерзшую землю, Монтайю погружалась в молчание. Не было слышно даже звона молота о наковальню. Редкие прохожие, встречавшиеся Гильельме, едва кивали ей головой в знак приветствия. Повернувшись спиной к заходящему солнцу, Гильельма вышла из деревни и направилась в сторону церкви Святой Марии во Плоти. Когда она проходила мимо последних домов, у самой церкви, под скалой с окаменевшими следами, ее снова встретило солнце, белое зимнее солнце, катившееся над заледенелыми пастбищами, уже над самым горизонтом, над землей Саулт и ущельем Лафру. Она повернулась к четырем пикам, вонзавшимся в серебрящееся небо над покрытыми инеем лугами, и ее сердце дрогнуло от внезапно нахлынувших теплых чувств. Счастливые образы детства нежданно пронеслись перед ней. Пейре, уже взрослый и уверенный в себе, вместе с ней, среди овец, на фоне широкой панорамы гор Андорры и дю Паллар, с такими голубыми и острыми вершинами, которых не увидать из Монтайю, ибо они видны только на большой высоте, где до самого края земли открывается широкий горизонт от самой зубчатой вершины Орлю до массива Таб…

Гильельма плотнее закуталась в шаль и медленно прошлась мимо церкви. Спускались сумерки. Она остановилась под обрамляющими кладбище липами и сочувственно посмотрела на могильные камни, почти невидимые в тени этого зимнего вечера. Могила вдовы Фауре…Черт принес эту Беатрис, эту слишком любопытную даму! Она так часто бывает в доме Клергов, чего она еще хочет? Могила бедной вдовы Фауре… Гильельмы Фауре. Она ходила вся черная и сгорбленная, смеялась беззубым ртом, никогда никому не сказала даже худого слова. А сразу же за этой могилой стоит, накренившись, могильный камень Эксклармонды. Несчастная Эксклармонда… или счастливая Эксклармонда, это уж как посмотреть. Такая хрупкая и грациозная, недавно вышедшая замуж. Красивая юная родственница священника и бальи, дочь Гаузии Клерг, которая любит добрых людей.

— Как это вы говорили? Какое такое добро вы сделали для бедной вдовы? — глупо спрашивала дама Беатрис у молчащей Азалаис.

То же добро, что и Эксклармонде… подумала Гильельма, глядя на могилы. То же последнее и чудесное добро, прихода которого ждет каждый, готовый принять его на ложе смерти, чтобы спасти свою душу, чтобы получить счастливый конец из рук добрых людей. Это Раймонд Белот нашел доброго человека Андрю де Праде, в деревне возле Тараскона, где тот прятался. Они пришли ночью. Бернат Клерг, отец молодой женщины, уже давно спал, крепко спал в своей кровати. До самого конца он ничего не знал. Но Гаузия, бедная Гаузия, заплаканная, не спала подле своей дочери, хлопоча в фоганье у ее ложа, чтобы больная могла поспать, чтобы ей было тепло и удобно.

Мы все собрались в темноте, моя мать Азалаис и я, мы стояли сразу же позади доброго человека и Раймонда Белота, вместе с Гильельмой Бенет, которая привела нас сюда. Гаузиа хотела разжечь огонь в очаге, но Раймонд Белот зашептал ей, что ничего делать не надо. Он зажег восковую свечу, которую поставил у изголовья больной. Эксклармонда открыла глаза, и в них появился отблеск радости. А может, это в ее глазах отражалось пламя свечи? Однако я была уверена, что она нас узнала и попыталась улыбнуться, в то время, как мы все, упав на колени, просили благословения у доброго человека.

— Пусть Бог благословит вас, пусть Он сделает из вас хороших христиан и приведет вас к счастливому концу…