Нодар Думбадзе - Не бойся, мама!
– Он врет, он не коммунист! – сказал громко Бухути, показав на меня.
Офицер медленно повернул голову, удивленно взглянул на меня, потом не спеша подошел ко мне.
– Ты не есть коммунист?
Я молча опустил голову. «Сяду, – подумал я, – вот возьму и сяду прямо в грязь, а там будь что будет… Не могу больше… Убьют – черт со мной, лишь бы кончилась эта мука…»
Офицер дулом пистолета приподнял мне голову.
– Мандат! – сказал он, протянув левую ладонь.
Я стал обшаривать карманы, и это длилось довольно долго, потому что партбилета у меня не было и быть не могло. И офицер понял, что я обманул его. Страшной силы удар в висок свалил меня, и я потерял сознание.
Я очнулся среди трупов. Тридцать три моих товарища лежали вокруг – изуродованные, окровавленные, с застывшей на лицах болью, удивлением, ужасом…
Дядя Ванечка, умолк и потянулся за вином. Рука у него дрожала. Он поставил стакан, достал сигарету, кое-как закурил.
– Потом? – спросил я.
– Потом… Потом было самое страшное… Было то, во что никто не поверит, а если поверит, то не поймет…
– Что же, что, дядя Ванечка?!
– Я увидел Бухути… Он лежал на спине с откинутой набок головой… И был похож на снятого с креста Иисуса… На груди у него запеклась кровь, и клочок окровавленной рубашки он держал в правой руке… Я подполз к нему, приник к его груди и заплакал… Я плакал от радости… Ты можешь понять это?.. Я плакал от радости, потому что вокруг лежало тридцать три растерзанных трупа, а я был жив, жив, жив. Я мог дышать, видеть солнце, двигаться, плакать! Я был жив, и я плакал от горя и радости!..
Дядя Ванечка был прав: понять такое было трудно…
– До конца войны я был в плену… Дважды бежал. Ловили. Дважды на спине каленым железом выжигали свастику… Потом вернулся, вернулся из Милана… Думал, свои пожалеют меня, несчастного, измученного, обласкают, пригреют… – Дядя Ванечка грустно улыбнулся. – Ну ладно, что было, то было… Давай выпьем! Выпьем за тебя и твою службу в армии! Помни, Автандил, дорогой, армия – это экзамен на всю жизнь. Крепись, будь молодцом! И что бы ни случилось, как бы ни было трудно, будь всегда человеком! Знай, цена человека не в стоимости надгробного памятника, а вся штука в том, как он прожил на этой грешной земле. Будь честным… Устроить себе хорошую жизнь нетрудно, поверь мне! Человеком быть труднее. У бедной моей Шуры платья сменного нет, попади она под дождь – переодеться не во что… У жены директора моей АТК – две норковые шубы. Недавно обокрали их. И шубы, и кольца, и браслеты на полмиллиона – все нашла милиция. А они отказались признать свое добро… Испугались… Был у нас в плену один… Хлеб прятал. Вставал ночью, когда мы спали, ел один, тайком от нас…
– И что?
– Ничего. В сорок седьмом умер от дизентерии. А ты не бойся. Слава богу, сейчас мир на земле… Армия – отличная школа. Многое увидишь, многому научишься… Ну, за тебя, мой мальчик!
– И за тебя, дядя Ванечка! Я… клянусь мамой… Я очень тебя люблю… И я…
– Ладно… Знаю… Архип! – крикнул дядя Ванечка. – Счет!
Часов в двенадцать ночи я вернулся домой один, пьяный. Над будкой часовщика горела огромная электрическая лампочка. Сам Рубен сидел на деревянной лавке, перебирал четки.
– Дяде Рубену, вождю часовщиков Грузии, пламенный привет!
Рубен извлек из кармана часы, открыл серебряную крышку, взглянул на циферблат, потом поднес часы к уху, затем раза два постучал ими о колено, снова прислушался, еще раз посмотрел на циферблат и лишь после этого ответил мне:
– Здравствуй! Поздновато стал разгуливать, молодой человек! Словно патруль!
– Я и есть патруль, дядя Рубен! Завтра иду в армию! Теперь я солдат! Ура-а-а! – заорал я.
– Э, э! Имей совесть! Люди спят. Иди-ка сюда, присядь! Я с удовольствием уселся на лавку. Идти домой было лень. Хотелось говорить, шуметь, шутить…
– Слыхал? В июле американцы собираются лететь на Луну, – сказал Рубен.
– Плевал я на американцев! Захотим – мы сами сядем на Луну! Вино у тебя есть? Давай выпьем! Завтра я иду в армию!
– Подожди! Ты скажи, как это – на Луну, а? Понимаешь, какое это дело – человек на Луне?!
– Так выпьем за этого человека! Неси вино!
– Какое там вино! Ты же знаешь, у меня язва желудка. Не пью я!
– Не пьешь – не надо! Я буду пить! Давай!
Рубен нехотя поплелся в свою будку и вернулся с початой бутылкой в руке.
– А стакан? – спросил я.
– О-о, стакан ему подавай! А кто его мыть будет? Пей из бутылки!
– Ладно! Я пью за человека, который, ступив на Луну, взглянет на нас, вспомнит нас, вернется к нам и скажет: «Ребята, дорогие, вы мне дороже всего на свете! Луна хороша, красива, она светит нам и все такое, но Земля мне милее Луны, Земля – мать моя!» За нашу Землю, дорогой Рубен!
Я выпил из бутылки, вытер рукой губы и спросил часовщика: – Хорошо?
– Знаешь, наверно, на Луне все же есть что-то такое, иначе зачем люди тянутся к ней? Что они, сумасшедшие?
– Не знаю, как люди, а я сегодня сумасшедший, понял? А ну, запевай.
Эх, Луна, Луна моя.От любви сгораю я!Пожалей хоть ты меня-а-а!
затянул я песню.
– Замолчи, сумасшедший, не буди людей! Сегодня, знаешь, что здесь творилось? Цирк, настоящий цирк!
– Какой цирк! Ты о чем, дядя Рубен?
– Ва-а-а, не слышал? У Девдариани, на втором этаже, недавно имущество описали, это знаешь? Ну вот, сегодня пришли, значит, забирать вещи! Жена Девдариани, Маро, как завопит! Это, говорит, грабеж! Где, говорит, справедливость! Вещи, говорит, мои! Муж, говорит, копейки домой не приносил! Да. И просит, значит, соседей подтвердить, что вещи на самом деле принадлежат ей. Ну, соседи, известное дело: кто с ней в ладах – сказал «да», кто нет – сказал «нет»! А тетя Пело вконец все дело испортила – так вам, говорит, и надо, жулики! Тут Маро как вцепится в нее и давай катать старушку по мостовой. Тетя Пело визжит, соседей в свидетели призывает: «Я, говорит, эту аферистку в тюрьме сгною, видели, говорит, как она меня била?» А соседи, которые с ней в ладах, говорят: «Видели», которые в ссоре, говорят: «Ничего не видели»! А одна – у нее в прошлом году кошка тети Пело цыпленка с плиты утащила – на весь двор: «Ты, – говорит, – посмотри-ка лучше за своей дочерью, четвертый аборт себе делает, шлюха!»
– Как аборт! И без того грузин мало!
– Аборт не запрещен, – успокоил меня Рубен, – вся соль в том, что она и не знает, от кого… это самое.
– Все равно! – не унимался я. – Если б наши предки так поступали при царице Тамаре, нас не было бы тогда восемь миллионов!
– Ты прав, прав, только не кричи так, ради бога! – обнял меня Рубен.
– За Грузию! – крикнул я. – Да здравствует Грузия!
– Дай ей бог всего хорошего, только поди отдохни!
– Пей! За Грузию!
– Что ты! Нельзя мне!
– Как! Ты не хочешь выпить за Грузию? – обиделся я.
– Выпью, выпью, и пусть грех будет на твоей совести! – Рубен проглотил оставшееся в бутылке вино. – А теперь иди спать. Поздно уже! – Он взглянул на свои часы.
– Сколько?
– А черт их знает! То ли час, то ли два…
– Какой же ты после этого часовщик? В витрине у тебя их штук сто висят, посмотри хоть там!
– Эх, кабы они работали, не висели бы в моей витрине… А ты что, решил сидеть здесь до утра? Ну и молодежь!.. Вчера эта морковная девка в первом часу ночи заявилась…
– Кто, Дадуна?!
– Она самая…
Слышишь, Автандил Джакели? Дадуна вчера возвратилась в час ночи! А ты завтра уходишь в армию! Так чего же ты ждешь?
– Даду!.. Дадуна-а-а!..
– Кто там?
– Это я, Дадуна, выйди!
– Ошалел ты, Авто?
– Прошу тебя, умоляю! На минутку!
– Джако, дорогой, пойди проспись, ты же пьян! Скоро утро!
– Утром ухожу в армию! Выйди. Даду!
– Ладно, не ори! Сейчас оденусь.
– Выходи так, как есть! Я люблю тебя!
– С ума сошел!
– Милая, любимая моя!
– Хватит, уймись, Авто!
– Поцелуй меня!
– Поцеловала ведь!
– Еще! Поцелуй еще раз!
– Молчи, ради бога, что скажут соседи?!
А что они могут сказать? Автандил Джакели пьян, и он любит Дадуну. Он не вор, не жулик, не убийца! Просто он пьян, потому что завтра уходит в армию, потому что он любит Дадуну! Что в этом плохого?
– Соседи, дорогие, слышите? Я люблю Дадуну! Я люблю песню, люблю вино, люблю человека, который собирается лететь на Луну! Выходите, соседи!
Дадуна вырвалась из моих объятий и убежала. Незаметно скрылся Рубен. Погасла лампочка над будкой часовщика. А я все ходил, шатаясь и спотыкаясь, по двору и кричал:
– Не скрывайтесь, соседи, выходите! Я люблю вас, я всех люблю!
Никто не отозвался, не скрипнула ни одна дверь, не мелькнул свет ни в одной комнате. Но я знал, что никто не спит – прильнув к окнам, они смотрят на меня.
…Дядя Ванечка спал в моей комнате. «Опять поссорились», – мелькнуло у меня в голове. Я зажег ночник и стал раздеваться. Дядя Ванечка вздохнул, что-то пробормотал и перевернулся. Я видел, как мерно колышется его спина. Вдруг меня словно кто-то толкнул. Я подошел к постели дяди Ванечки, задрал осторожно рубашку до плеч и в ужасе отпрянул: на белой его спине алели две зарубцевавшиеся свастики. Дядя Ванечка еще раз вздохнул и проснулся.
