Петр Петров - Белые и черные
— Ну, брат, что Лакоста шпион — ты мне говоришь не новость… И кому он шпионит — я тоже знаю. Нужно бы прихватить, убравши слугу покорнейшего, и господ почтенных… Тогда мир и спокойствие будут полные, а без того что пользы, что похлещу я старого пса, или почешут ему там, где он не желал бы?! Дела останутся по-старому, коли не прихватить кой-кого выше…
— Да, на этот счёт, Андрей Иваныч, государыня приказала вам сказать — полная мочь вам даётся… Коли кого потребуется, говорила её величество про вас, может он взять, и мы… соизволяем…
— Этак, дружок, будет поладнее. Тут можно поусердствовать, и его превосходительство Павла Иваныча попросить пожить на новой квартире. Да чтобы не скучно ему было в уединении, можно и даму пригласить… побыть по соседству… Нужно, однако, на это письменный указик! Тогда наш брат явится и поосведомится: как спали-ночевали да что во сне не видали ль?
— Её величество повелела мне всё донести: как и что вы намерены предпринять во исполнение переданной мною высочайшей воли; и чтобы вы завтра отрапортовали сами, что сделаете.
— Да коли действовать, голубчик, до завтра долго ждать. Нам нужно получить указец сегодня бы. Тогда не теряя времени, как мы со светлейшим, к примеру сказать, накрыли сторонников царевича, — Андрей дремать не станет! А если указа не даст её величество, пусть нашего брата в генерал-адъютанты свои пожалует, и словесные приказания, не глядя на лицо, исполнять будем. А до того нельзя нашему брату руки далеко запускать: есть, братец, особы, до которых сам коснуться покуда не могу — руки не доросли, хоть бы сильно хотелось…
— Так и прикажете донести?
— Конечно, так. Да ты погоди мало-маля. Я черкну кое-что, да вместе с тобой и пойдём, пожалуй. Да и дальше я тебя с собой же возьму, как являться стану на свиданье к милым друзьям нашим.
Произнеся эти слова, Андрей Иванович Ушаков принялся писать. Воцарилось гробовое молчание. Генерал писал, потирая по временам лоб. Потом он, перечитав написанное, начинал строчить ещё поспешнее. Наконец кончил; засыпал песочком; вложил написанное в сумочку, и через минуту уже оба они, Ушаков и Балакирев шли к Зимнему дворцу по набережной.
Рысьи глаза Андрея Ивановича увидели издали человека, выбежавшего из-за угла дворца, с канала, на Неву и направившегося к спуску на лёд.
— Стой! — крикнул Андрей Иванович этому человеку и бросился бежать за ним.
Балакирев последовал за генералом. Сделав шагов тридцать, они увидели, что удалявшийся вначале как будто остановился и нагнулся, должно быть, наклонив голову, так что из-за епанчи стало не видно шляпы.
— Остановись! — крикнул ещё раз Андрей Иванович и, опередив Балакирева, схватил за плащ остановленного его приказом.
— Тебя и надо! — весело сказал Ушаков, поворотив как перо человека в плаще к себе лицом. Это был Лакоста, очевидно направлявшийся на Васильевский остров. — Пойдём покуда с нами, назад! — сказал генерал растерявшемуся шуту совершенно дружески. — На пару слов…
Глазами показал Андрей Иванович Балакиреву, чтобы он пошёл сзади, а сам, взяв за руку Лакосту, двинулся с ним в паре рядом. Войдя на дворцовый двор, генерал привёл шута в караульню и велел берейтору отвести Лакосту в свой дом, не дозволяя ему ни с кем говорить по дороге.
Отдав этот приказ и посмотрев вслед Лакосте, удалявшемуся с ефрейтором, Андрей Иванович направился с Балакиревым во дворец, на половину её величества.
V
На следу
Авдотья Ильинична Клементьева, в полном придворном трауре, подъехала к дому князя Никиты Волконского и, выйдя из саней, поднялась на крылечко.
Каменный дом Волконских построен был на Неву, между 9-й и 10-й линиями Васильевского острова, общею складчиною отца и матери княгини Аграфены Петровны [38], в подспорье не особенно значительному зятнину достатку. Строить же велено было князю Никите, когда, злобствуя на Петра Михайловича Бестужева, светлейший князь велел внести зятя по первой статье. Официальная справка о поместных дворах 7188 лета показывала 1002 двора (вместо 602-х), а после 1716 года за отцом князя Никиты Волконского и пятидесяти дворов не было, потому что в пожары 1708 и 1715 годов сгорело 14 его усадеб, причём уничтожено больше семисот крестьянских дворов. Стало быть, в наличности всего ничего. Против справки однако же не сговоришь; под ответ можно попасть и под опалу, пока выяснится неправильность дьячьей выписки. Да и князь Никита был не из горластых, а о деловитости и говорить нечего. Вечный собутыльник генерал-адмирала, он ему, разумеется, пожаловался на безвременье, да тем всё и кончилось. Граф Фёдор Матвеич Апраксин не только словесно выразил соболезнование, но и съездил к светлейшему представить подлинное положение состояний Волконского. Меньшиков якобы и впрямь расчувствовался, обещал поправить дело и побранить дьяка Щукина за неподходящую справку. Да на обещанье и отъехал себе.
Дело ни на йоту не изменилось, и требования — строить — следовали одни за другими, всё настоятельнее. Отписал князь Никита к тестю с слёзным моленьем о помощи, тот и приказал приказчику своему заподрядить кирпичу, навозить камней (на фундамент) и нанять рабочих на его счёт со всеми проторями. Так зятю тесть и вывел каменный домок на славу.
Ясно, что дело князя Никиты, человека незаменимого за бутылкою, при графе Фёдоре Матвеевиче устроилось и относительно дома, как и во всех других случаях, только благодаря тому, что супруга его, Аграфена Петровна, дочь умных родителей, и сама была умница из умниц. Отец её, Бестужев, изобрёл себе в отличку ещё особое, якобы иностранное прозванье — Рюмина, желая при дворе казаться европейцем. Мать, русачка, у такого сожителя была безгласное орудие высокомерных планов, хотя не лишена была ни природной сметливости, ни дальновидности. И дети — дочь и два сына — умниками выросли в отца, а осторожностью в мать. Аграфена Петровна особенно была, в отца и брата Алешеньку, сладкоглаголива и вкрадчива. Она к кому угодно в душу влезет, дайте только доступ — речь завести.
Силу этой добродетели испытала на себе в этот вечер сама хитрячка не последняя и сладкоговорка не из заурядных — Авдотья Ильинична Клементьева. За язычок свой да за размазыванье и расписыванье живыми красками якобы дела важного — пустяков, Авдотья Ильинична и в баронши попала из коровниц; стало быть, по части сладких разговоров баба-дока. Да и та в присутствии Аграфены Петровны оказывалась ученицей пред профессором.
Аграфена Петровна умела понять, что каждому приятно, и в приём этого лица, до разговора ещё, распоряжалась так, что уже с первого шага в её доме принимаемая особа чувствовала себя чуть не на седьмом небе. Вот хоть бы и приём Авдотьи Ильиничны, помешанной на честолюбии, оказывался образцом дипломатической сообразительности княгини Волконской.
У русских бар долго вёлся азиятский обычай не вдруг допускать до себя гостей неожиданных или не приглашённых. Такие гости, хотя бы и равные рангом, подъезжая к дому, засылали слуг, чтобы узнать: дома ли, примут ли, да как ещё примут? Трактация об этом растягивалась самое меньшее на полчаса. У княгини Аграфены Петровны наказы прислуге давались раз навсегда, и прислуга не сбивалась ни в чём. Зная слабость самопревозношения Авдотьи Ильиничны, для неё был церемониал у княгини Волконской самый блистательный. Главные двери на парадную лестницу — настежь, и вести двум лакеям бережно, под руки, чтоб не споткнулась. Третий, дежуривший у входа, казачок, завидя остановившиеся сани и позвонив вводителям — принимать, полетел к боярыне. И она сама уже вышла в светлицу встречать Ильиничну, пока с неё снимали шубейку.
Вышла, приняла в объятия, ввела к себе, расцеловала и посадила против себя. Неприметно мигнула — и поднос несут с наливками да с заедками (dessert). Как тут не растаять Ильиничне и не почувствовать себя столбовою боярынею?
— Свет ты наш, княгиня Аграфена Петровна, — начала приведённая в восторг гостья, — что так давно не изволила жаловать к нам, сиротинам? Легко ль, шестой день никак севодни! Уж так-то я встосковалась, что и сказать нельзя. Переждала утро, вижу — нет как нет, к вечеру и поплелась. Первое дело, сон видела, кажись так себе, не дурной, может, да оченно занятный. Вот ужо расскажу… Ваша милость, слыхали мы, мастерица сны толковать. А другое дело — и новенькое есть кое-что… вам, княгиня моя милостивая, надо ведать про то…
— Ну, начинай же… хоша со сна, хоша про новости, — вымолвила княгиня будто безучастно. А в самом деле сгорая нетерпением от предположения, верного в основе, что прибыла Ильинична никак не даром.
— У нашей матушки севодни уявилось посольство одно, да довольно загадочное.
Тут она рассказала эпизод Бирона и его речи, бившие надвое, будто бы без цели.
— Бирона как не знать, — выслушав донесение Ильиничны, высказала княгиня Аграфена Петровна. — И что ему не по нутру должны показаться делаемые предложения царевне, тоже в порядке вещей. Он ведь женат для прикрытия. Самое лучшее, если бы всемилостивейшая государыня отписала племяннице: я тебе устроить своё счастье с Морицем Саксонским не думаю препятствовать. Это было бы самое разумное и вполне справедливое решение, желательность которого самой царевной очевидна. А что Бирон высказывает свои взгляды несогласные, — в его сторону нечего заглядывать. Да и здесь его незачем приголубливать. Как в Митаве всех он ссорит, так и здесь постарается. Иначе ему нечего и делать.
