Луиджи Малерба - Итака навсегда

— Я устала, — был мой ответ.

Я уверена, что старая Эвриклея, пораженная тем, что я до сих пор не узнала Одиссея, хотела мне что-то сказать — это можно было прочесть в ее тревожном, вопросительном взгляде, но она зажала себе рот рукой, чтобы не проговориться. Бедная добрая душа, перед каким жестоким выбором поставили ее мои слова!

Я вышла в зал перед самым закатом, когда дом освещен косыми лучами солнца и когда за накрытым к ужину длинным столом собираются все мои женихи. Стоя на нижней ступеньке лестницы, я заговорила громко и отчетливо.

— Ваше ожидание слишком затянулось. — сказала я, — и поскольку все известия, увы, побуждают меня полагать, что на возвращение Одиссея рассчитывать не приходится, я решила объявить о состязании: призом победителю я назначаю себя.

По всему залу пронесся удивленный ропот. Тогда я показала украшенный слоновой костью ключ и, спустившись со ступеньки, направилась к массивной дубовой двери, за которой хранились лук и колчан, полученные когда-то молодым Одиссеем в дар от Ифита, с которым они встретились в Мессене. Они оба отправились туда за возмещением урона, причиненного мессенцами: те похитили много скота и увезли его на своих разбойничьих судах. Одиссей подарил Ифиту острый меч с золотой насечкой, а Ифит ему — тяжелый лук из твердого ясеня. Одиссей с трудом натягивал его тетиву, а длинные стрелы с бронзовыми наконечниками могли пробивать стволы деревьев и даже раскалывать камни.

Я сама сняла со стены лук Одиссея и, вынув его из кожаного футляра, положила на скамью. Две молодые рабыни поставили колчан со стрелами на каменный порог. Затем я приказала воткнуть в пол зала по всей его длине одну за другой двенадцать секир.

— Хорошо помню, — сказала я, — возможно, кто-нибудь из вас тоже помнит, как Одиссею удавалось, согнув лук, пропустить стрелу сквозь двенадцать колец на рукоятках секир. Чтобы успешно выстрелить из этого лука, нужно иметь не только крепкие мускулы, но и твердую решимость провести стрелу через все двенадцать колец. Человеческий разум может раскалить воздух и надвое расколоть небо, но никто еще на моих глазах не проявлял такую силу и волю к победе, как Одиссей. Передо мной молодые князья, крепкие духом и телом, так докажите, что вы не ослабели от чрезмерной еды и питья. Поглядим, способно ли это состязание встряхнуть дремлющие в вас силы. Каждый может воззвать к своему богу и передать луку его волю. Но я хочу, чтобы первым включился в состязание юный Телемах, и если ему удастся сделать то, что удавалось его отцу Одиссею, никто из вас к состязанию допущен уже не будет.

При этих моих словах в зале поднялись крики протеста.

— Ты должна испытать нас, — кричали женихи, — не назначая начало и конец состязания. Разве этого мы так долго ждали? А если победит Телемах, ты что, выйдешь замуж за сына?

Я тотчас ответила:

— Ваше ожидание было скрашено обильной едой и плотскими утехами, и сетовать вам не на что. Я же терпела свое вдовство долго и с болью, которая усугублялась неопределенностью моего положения. Об Одиссее до нас доходят лишь противоречивые слухи, но если мой супруг не возвратился после десяти лет скитаний, значит, он либо окончил свои дни на дне морском, либо погиб на суше при несчастных обстоятельствах. Либо причиной столь долгого отсутствия было не такое уж большое желание вернуться. Что ж, в последнем случае Одиссею будет поделом, если я положу конец своим страданиям и у меня будет новая семья. Но как царица и как мать я не могу отказать Телемаху в его законном праве. Так что, если он сможет сравниться в силе и ловкости с отцом, то вы все уберетесь отсюда, а Телемах останется единственным правителем острова.

Женихи зароптали, но никто из них не посмел воспротивиться воле Пенелопы. Они не хотели обидеть царицу и постепенно успокоились, так как поняли, что никогда этому хрупкому юнцу не удастся выстрелить из Одиссеева лука. Между тем служанки поднесли лук и колчан Телемаху, который сбросил с плеч плащ и приготовился к испытанию. Но прежде он обратился с краткой речью к женихам, в нетерпеливом ожидании ерзавшим на своих скамьях.

— Наступил момент истины, — сказал он. — Уж коли вы действительно пылаете страстью к моей матери, царице, а не явились сюда только затем, чтобы пировать, соберитесь с силами и не отказывайтесь от состязания, если моя попытка окажется неудачной.

Сказав это, Телемах уперся ногами в каменный порог и под изумленными взглядами женихов взял в руки лук. В воцарившейся тишине он трижды, напрягая все силы, попытался натянуть неподатливую тетиву. При четвертой попытке Телемах опер лук о колено, но я заметила, что Одиссей глазами подал ему знак отказаться от дальнейшего состязания.

— Увы, — сказал Телемах, — мне недостает сил, чтобы сравниться с отцом моим Одиссеем. Не знаю, виной ли тому мой юный возраст, или мне не суждено богами ответить с помощью этого лука за оскорбления, нанесенные мне недругами. Теперь перед лицом царицы Пенелопы испытайте свои силы вы.

С этими словами он повесил лук Одиссея на один из крюков, вбитых в стену, и опустил колчан на пол.

Одиссей

Пенелопа в своей речи перед женихами сказала о том, что я, возможно, не очень спешу вернуться на родину. Только сейчас я начинаю понимать, как переполнили ее сердце обидой долгие, слишком долгие годы моих странствий по пути домой, так что ее намерение устроить это состязание в стрельбе из лука вполне оправданно. Можно ли обвинять Пенелопу, даже если слова ее меня опечалили и наполнили душу горечью, которая вряд ли прибавит мне сил, когда придет мой черед натянуть тетиву?

Уже двадцать лет, как не брал я в руки это благородное оружие, и теперь меня обдает жаром при мысли, что испытание окажется не по силам и мне. Неудачная попытка покроет меня позором и перед женихами, и перед Пенелопой. Случись такое, я опять пущусь по свету в поисках пристанища, снова буду скитаться, как после падения Трои.

Впервые в жизни я чувствую, как меня покидает уверенность в своих силах, которая свойственна даже самому тупому воину. Настоящие герои — Ахилл, Гектор, Агамемнон — никогда ни на секунду не утрачивали веру в свою мощь, никогда в их душу не закрадывалось сомнение. Я же в отличие от них всегда во всем сомневался, и нередко именно сомнение выручало меня в самых трудных обстоятельствах и помогало побеждать. Но с тех пор как я вновь оказался под небом Итаки, чувство неуверенности неотступно преследует меня, будто меня прибило не к родному берегу, а к берегу сомнений и слез.

— Пусть каждый по очереди, начиная справа, выходит вперед и становится на каменный порог.

Так приказал Антиной, взявшийся руководить состязанием, словно он хозяин дома или заранее уверен, что благоволение Пенелопы ему обеспечено. Она же сидела в своем кресле, неподвижная и молчаливая, как изваяние, с устремленным вдаль отсутствующим взором.

Я внимательно приглядывался к ней, надеясь заметить на лице жены тень неуверенности или тревогу, но вдруг увидел на ее губах улыбку. Улыбку, опять вызвавшую у меня замешательство. Что означала эта улыбка, о каких чувствах говорила? Какая тайная уверенность позволяла ей улыбаться в столь напряженный момент? Может, она предложила устроить состязание, заранее зная, кто будет победителем? Никакого подлога тут быть не могло, ибо лук испробовал сам Телемах. Безуспешно. А может, она давала ключ от кладовой, где хранился лук, кому-нибудь из женихов, и тот мог тайком тренироваться? Уж не с Антиноем ли она сговорилась? Ведь он так спокоен, словно уверен в своей победе. Однако не исключено, что ее военная хитрость рассчитана на провал состязания и таким образом она хочет удалить из дворца всех претендентов. Взгляд Пенелопы был устремлен куда-то вдаль, будто все происходящее у нее на глазах к ней не имело никакого отношения.

Мог ли я надеяться, что он остановится на старом, одетом в лохмотья бродяге? Но смею ли я сетовать? Я же сам затеял эту игру.

Первым встал Леод, сын Энопа, самый непритязательный из женихов; он, по словам Эвмея, не раз пытался усмирить гордыню своих товарищей и умерить их жадность. Быстро подойдя к каменному порогу, он взялся за тетиву, силясь натянуть ее и согнуть лук. Сделав две безуспешных попытки, Леод с огорченным видом повесил лук на стену.

— Я не смогу согнуть лук Одиссея, — воскликнул он, -пусть теперь попробует кто-нибудь другой. Но если вы рассчитываете с помощью этого лука завоевать Пенелопу, то заранее готовьтесь свататься к другой женщине, потому что лук согнуть никому не удастся. Говорю вам: это состязание принесет всем лишь бесчестье.

Слова Леода взбесили Антиноя.

— Не порочь других, Леод, если твоя мать родила плохого лучника. Очень скоро ты увидишь, сколько твоих товарищей смогут натянуть тетиву и пропустить стрелу через двенадцать колец. Подло приписывать другим собственные слабости, лучше бы тебе помолчать.