Серж Арденн - Черный граф
– Где он лежит?
Наконец спросил шевалье. Сигиньяк, не решаясь посмотреть в глаза друга, будто вина за смерть Луи, лежала на нем, уселся на табурет, подперев голову рукой.
– Ришелье велел похоронить его в аббатстве Сен-Жермен.
Жадно допив остатки вина, Гийом, незаметно смахнул слезу.
– Как это могло случиться, Жиль?
Немного помолчав, не поднимая головы, Сигиньяк начал рассказ.
– Я толком ничего не знаю, меня ведь, как и тебя, не было в Париже. Говорят, кто-то проник в комнату де Ро сквозь незапертое окно. Луи в этот момент, быть может от шума, проснулся, и негодяй выстрелил ему прямо в лицо. Утром нашли его труп, лицо было изуродовано до неузнаваемости…мне трудно об этом говорить.
– А почему утром? И разве хозяин дома не слышал выстрела?
– В ту ночь была ужасная непогода, просто небеса разверзлись, обрушившись на землю нескончаемыми потоками дождя и раскатами грома. Светопреставление, да и только. Не мудрено, что никто ничего не заметил. Разве только вот хозяин дома, где снимал комнату Луи, цирюльник Попело, говорит, что слышал как ночью у лестницы, ведущей к двери жилища де Ро, останавливался экипаж, если ему не почудилось. Но так как ставни были затворены, ни самой кареты, ни людей которые, возможно, поднимались наверх, он не видел.
Не в силах более говорить, виконт закрыл лицо руками, плечи его дрогнули, и в тиши послышались едва уловимые всхлипывания. Чтобы, не разрыдаться, Гийом подошел к окну, воззрившись сквозь густую листву, в глубину двора, где на ветвях старой липы, затеяли гомонливый спор с полдюжины юрких мухоловок.
– Жиль, я хочу видеть его могилу.
– Я не могу, Гийом, это выше моих сил. Поезжай сам. Это в аббатстве Сен-Жермен, маленькое монастырское кладбище возле стен собора Сен-Жермен-де-Пре. Ты найдешь… свежая могила… небольшой каменный крест…он там.
Не удостоив друга даже взглядом, де База, вышел за дверь, что вела прямо во двор. Вскочив на коня, он направил вороного к величественным шпилям бенедиктинского аббатства, высочившим над предместьем. Спешившись у подножия колокольни, шевалье без труда отыскал кладбище, обнесенное каменной оградой. Словно опасаясь увидеть то, за чем приехал, он нерешительно вошел в арочную калитку, оказавшись среди поросших мхом надгробий. Будто во сне, брел анжуец меж крестов и плит с полустертыми именами и эпитафиями. Наконец одна из надписей, отличавшаяся четкостью, выбитая на небольшом кресте, водруженном над свежей могилой, заставила его остановиться. Гийома бросило в жар, когда он прочел: «Луи Филипп Анн дю Алье шевалье де Ро из Анжу 1604 -1625». Осторожно ступая, будто страшась потревожить покой погребенного друга, он приблизился к могиле, и, упав на колено, приклонил голову. Послышалось дуновение легкого ласкового ветерка, слегка волновавшего волосы анжуйца. Де База, решившись взглянуть на черточку меж датами, в которой, казалось, уместилась вся не долгая жизнь кавалера де Ро, тяжело вздохнул. Ему подумалось, что эта коротенькая линия, крошечный отрезок, была столь же непродолжительна, как земной путь его друга.
– Ну, здравствуй, Луи…
Наконец решился вымолвить Гийом. Он снял перчатку и коснулся ладонью имени выбитого на кресте. Оказавшись один среди старых могил, он уже не стыдился слез, рыдая словно ребенок, скрыв свою горечь от посторонних глаз за стенами, окружавшими мрачное и пустынное кладбище.
– Мне очень жаль…очень жаль, друг мой…лучше бы, в тот злосчастный вечер, ты остался с нами, в «Белой лилии».
Он вытер слезы и, сделав над собой усилие, продолжил:
– Знаешь, я давно хотел тебе сказать,…может мы зря отправились в этот проклятый Париж? Жили бы в нашем прекрасном Анжу, …хотя ты наверняка был бы против, да и обстоятельства…
Вдруг де База услышал за спиной шаги. Он встревожено обернулся, и увидел де Сигиньяка.
– Ты знаешь, Гийом, я подумал, что Луи не понравится, если ты придешь сам. Да и когда ещё доведется вместе собраться?
Жиль, уселся на каменную лавку, стоявшую у стены, прямо возле могилы. К нему присоединился Гийом. Из кожаной сумки, виконт извлек и откупорил бутылку вина.
– Помянем…
Он запнулся, глядя влажными глазами на каменный крест.
– …это «Розе де Анжу»? Пусть сок виноградной лозы родной долины напомнит нам о веселых деньках, проведенных вместе.
Друзья, расплескав несколько капель нектара анжуйских виноградников на могилу, сделали по большому глотку. Медленно текло время, анжуйцы сидели молча, глядя на безжизненный крест. Теплый, едва зарождающийся вечер, обнимал их за плечи, о чем-то перешептывались, шурша листвой, деревья, щебетали птицы, но всего этого не существовало, для двух молодых дворян, устремивших горестные взоры куда-то во мрак призрачной могильной мглы, откуда, как им казалось, глядел на них верный Луи. Не в силах более созерцать крест, Гийом устремил взор ввысь. Но отчего-то небо сегодня показалось ему не столь бездонным и радостным как обычно, более не вселяя в юношу беззаботности и нескончаемости дней, так щедро отпущенных Богом, чтобы жить. Не сводя глаз с облаков, де База взвыл:
– Господи, ну почему всё так?! Еще недавно мы были вместе, и ничего не предвещало беды! У нас все было общим – лошадь, шпага, кошелек. А сегодня? Что сегодня?! Нас осталось только трое! Трое на целом свете…я, вы и Некруассон!
Опустив голову, Жиль, в отличие от неистовствующего товарища, негромко и монотонно, произнес:
– Де Самойля убили, вот теперь и Луи, а в мире ничего не изменилось, так же поют птицы, так же течет река, как будто они и не жили. Вот так и все мы, тихо и незаметно уйдем в небытие, а жизнь будет идти своим чередом, будто бы ничего не случилось.
Кладбищенская тишь, птичий гомон в листве, суетливые муравьи на свежее вскопанной земле, всё, что напоминало о времени идущим своим чередом, будто этим монотонным ходом обостряя боль от невосполнимой утраты близкого человека, раздражало де База, и он, доведенный до отчаяния, закричал.
– Какая глупая, нелепая смерть! Кто, кто стоит за этим?! Кому это нужно?! Де Самойль погиб в бою, и это славно! А Луи за что?!
Осознание безысходности от потери того, кто ещё недавно был рядом, а теперь существовал лишь в мире воспоминаний, лишило Гийома сил и эмоций. Он с безразличием, обреченно уставился в одну точку, прошептав:
– Мне кажется, Жиль, над нами нависло проклятие.
– Всё гораздо проще Гийом, чья-то невидимая и могущественная рука, направляет смертоносную сталь в наши сердца.
Нелепое зрелище, молодые люди на кладбище, когда вся сущность говорит о предстоящей нескончаемой жизни, а мысли о смерти. И лишь химера, существующая где-то далеко, в чьей-то чужой, не соприкасающейся с ними жизни, будто, что-то расплывчатое, неясное, маячащее вдалеке. И, кажется, сколько бы ты ни шел, этот костлявый призрак, маячащий за туманами далекого будущего, превращающий плоть в тлен, будет вечно удаляться, как ускользает линия горизонта, которую невозможно достичь, а значит и смерть не про нас.
– Ты знаешь, Гийом, я много размышлял о случившемся. И вследствие рассуждений, понял лишь одно: мне не столь важна причина гибели моих друзей, важно, что я испытываю, теряя каждого из них, что остается мне? А остается лишь скорбь, сжимающая душу, безграничная и бездонная пустота. Мне беспредельно горько, горько и страшно…и очень, очень одиноко.
Друзья, опустив головы, молча, сидели на пустынном кладбище, слушая тишину, разбавившую столь мрачные мысли, кои время от времени проникают в человеческие души, глядя на могилу близкого человека.
1 Во Франции «мэн-гош» (фр. main-gauche – левая рука) назывался кинжал, дага, для левой руки. Так же назывался стиль сражения с оружием в обеих руках.
ГЛАВА 9 (103) «Гаспар»
ФРАНЦИЯ. ПАРИЖ.
Бледный, осунувшийся от голода, измученный столь внезапно нахлынувшими несчастиями, едва живой Гаспар, брел по улице Сен-Андре к воротам Бюсси. Он был не то, чтобы в дурном расположении духа, нет, это состояние, как и растерянность, и испуг, остались в прошлом. В данный момент он пребывал в эдакой прострации, вызванной собственным бессилием. Невозможность понять, а значит объяснить, что же всё таки произошло, обернувшись для молодого крестьянского парня апатией, тащившей, в прошлом, слугу виконта де Сигиньяка в беспроглядную гробовую мглу, чему он, откровенно говоря, и не противился. Гаспар окончательно потерял голову с момента погребения господина де Ро, чья гибель спутала все его мысли, тяжелым грузом осев на дне бесхитростной, чистой, словно слеза, души. С этих самых пор, он впал в состояние всеохватывающего безразличия, страшась лишь встречи со своим прежним хозяином и господином де База, перед которыми испытывал невообразимую вину, необъяснимую, но, по его разумению: уж точно, не позволявшую ему, гнусному Гаспару Туле, оставаться среди живых. Вот с того-то самого дня, когда он, подглядывая из-за кустов, проводил в последний путь господина шевалье де Ро, Гаспар бесцельно скитался по городу, ночевал, где придется, питался, чем подадут. Его платье совсем обветшало, практически утратив пригодность, волосы сбились в колтуны, а руки и лицо сделались землистого цвета. Но главное…главное, это то, что он утратил веру и надежду.
