Николай Кочин - Князь Святослав
Она надела венок на голову, зашла домой, обрядилась в лучший свой наряд: платье из белёного холста, украшенное шитым узором из деревьев и цветов. На шею повесила ожерелье из серебряных бляшек и нитку бус; убрала распущенные волосы проволочными лёгкими колечками; вдела в уши лучшие свои серьги, по две в каждом ухе, бронзовые, густо позолоченные, которые отец когда-то выменял за куниц у киевского купца; руки и ноги украсила перстнями из гладкой витой проволоки с перевесками, звенящими на ходу. Набелила лицо и нарумянила щеки. Оглядела себя в окошко с бычьим пузырём. Движения её были торопливы, но уверенны.
А в посёлке, в этот последний день празднества богу Яриле, уже буйствовало веселье.
Женщины в праздничном убранстве: в кольцах, в ожерельях, в бусах в виде звенящих блях, с запонками у бёдер, в цветных киках из заморских тканей; из-под кик свисали светло-русые локоны; женщины эти, увитые венками, торжественно несли высокое соломенное чучело — изображавшее бога Ярилу, с подчёркнуто рельефно и натурально выделанным огромным детородным членом. Ярило был убран монистами; на голове его чепчик, на деревянных руках повешены венки из душистых цветов: мяты, резеды, издававших опьяняющие запахи весны. Смерды, в том числе и бородатые старики с серьгами в одном ухе, в белоснежных рубахах, стянутых ремёнными поясами с медными бляшками и в широченных шароварах, увешанные амулетами (зубами и когтями медведей), раковинами, птичьими косточками. Смерды дружно подвывали женщинам, взбудораженные их неистовым весельем, буйством сил и задорной воодушевлённостью. Волхв — колдун притоптывал, идя рядом с Ярилой, звеня кольцами, нанизанными на руках и на ногах, и зычно вскрикивал, простирая руки:
— Ярило! Боженька! Не оставь наших баб, горячи, зело горячи ихнюю кровь. Яритесь, яритесь все, себе на сладость, на утеху, роду на умножение, земле на силу.
Девушки падали перед Ярилой на землю, люто ярились. Женщины несли на деревянных блюдах лепёшки из гречневой муки, начинённые толчёным конопляным семенем и луком, корчаги с мёдом. У всех в руках были ветки молодой берёзы и молодого кудрявого конопля. Все зычно славили бога Ярилу, взмахивали руками, плясали, истошно хлопали в ладоши, встряхивали бёдрами. Это буйное и шумное празднество увлекало всех встречных и несло за собой. За Ярилой, качающимся над толпой, молодые и самые дородные женщины везли телегу, на которой сидели девушки в цветах и распевали песни. Телега остановилась у самой ветвистой берёзки подле одной из изб. Вышел хозяин-бородач и всем смиренно поклонился.
— Покупаем берёзку! — закричали женщины.
Хозяин долго не сдавался, как и подобало по обычаю, потом берёзку уступил. Женщины срубили её и украсили лентами. Повезли на околицу и там плясали вокруг неё и Ярилы, пили пиво, лили его в костёр и вскрикивали:
— Не огонь горит, не смола кипит. А горит, кипит, ярится ретиво сердце…
Потом Ярилу хоронили. Он лежал в деревянной колоде, а над ним причитали, его громко оплакивали:
— Какой же он был хороший… Не встанет он больше. Помер, Ярило, помер, как же нам расстаться с тобой. Встань хоть на часочек, Ярило.
Мужчины ходили вокруг куклы, трясли Ярилу за плечи:
— Эге, бабы же брешут. Нам зубы заговаривают… Не помер он… только притворился.
— Что за жизнь, коли нет тебя, — голосили бабы.
А мужчины хохотали:
— Он им слаще меду. Как только мы сгинем, так он и воскреснет… вскочит…
После этого все поспешили в лес искать Плакун-Траву, чудесный папоротник, огненным цветом расцветающий на миг раз в году и именно в этот день. Кто овладел цветком, тот будет могуч и хитёр, вхож во все дома невидимкой, того будут бояться князья и сами злые силы окажутся у него на службе. Женщины стараются найти Плакун-Траву на утренней заре. Найдя её, они смогут наводить страх на каждого и даже на самих киевских ведьм, сумеют выгнать злых духов, которые вселяются в молодок, овладеть силой волхва и присушить любого парня. Собирают и Разрыв- траву, которая даётся только тому, кто уже овладел папоротником — Плакун-травой. И овладевшие Разрыв- травой, смогут разорвать любой запор и железный замок, ломать сталь, серебро и золото, стоит только на ту вещь положить Разрыв-траву. А положивши кусочек той травы под ноготь и прикоснувшись им, отворишь любую дверь.
Целую ночь Роксолана искала и Плакун-траву и Разрыв-траву, но нет, не нашла. А ей страшно хотелось придти в жилище Улеба невидимкой. И напустить на него присуху, уже не через волхвов, а самой. На заре она встала у ручья под болваном бога Ярилы, сердце её горело и трепетало. Она подняла руки и стала просить у Ярилы сил преодолеть сладкую боль ожидания. Лес ответил ей призывным эхом. И тогда она запела протяжно, в полный голос, в котором была звериная жажда жизни. Пели травы, деревья, стонали от радости реки и озера, пела сама земля:
«Солнце, солнце, красное,Во весь путь, во всю дороженькуСветило бы моему суженому,Чтоб с дороженьки не сбился,Чтоб назад не воротился…»
Она сжала грудь руками, опасаясь, что сердце выпрыгнет или разорвётся, и жаловалась богу Яриле в радостном смятении:
«Без него мне тошнёхонько,Без него мне грустнёхонько».
Потом она пошла к речке, там подруги завивали венки и пели:
«Мы завьём веночкиНа годы добрые,На жито густое,На ячмень колосистый,На овёс росистый,На гречиху чёрную,На капусту белую».
Потом гадали: обрывали лепестки с венков и кидали их в воду, затем опять водили хороводы. И в это время Роксолана, увидя Улеба, набросила на него венок с себя и тут же скрылась, убеждённая, что теперь уж он навек её. Запыхавшись, она подбежала к берегу, где купались подруги, кружились и пели. Их пение сливалось с пеньем птиц. Солнце пробило себе путь через ветвистые кроны ив и заиграло золотыми блёстками на тугих телах девушек. И в это время из зарослей кустов показались парни. Истошный блаженный крик пронёсся над рекой. Всё смешалось и задвигалось. Роксолана увидела протянутые к ней руки Улеба и его опьянённые желанием широко раскрытые глаза. И тогда она почувствовала, что желанная минута настала. В диком восторге бросилась в сторону и побежала по лугу, убранному цветами. Она не видела подруг, которых парни загоняли в лес, не ощущала под ногами густой травы по колени, ни стыда, одно только непобедимое ярилино желание. Она слышала за собой яростное дыхание Улеба и вот изнемогла и упала в траву. И он упал подле неё, обхватил её железным кольцом рук. Жестокое желание как судорога сковало её, она поддалась.
— Ярило приказал мне быть твоей женой вовеки, — прошептала она, забыв стыд за свою наготу, страх, одно только желание теперь владело ею во всем покоряться ему.
И после этого Улеб ввёл свою жену в горенку, отведённую ему набольшим в семье. А в полдень, когда только они, насытившись любовью, поднялись с постели, прибыл из Будутина тиун. Созвали на совет всех членов этой большой семьи. Набольший за столом сидел белый как лунь. Это был дед Улеба. Он управлял большим хозяйством рачительно и искусно, его уважали в сельской общине. Подле него сидели по старшинству, два его младших брата и три старших сына. В кути толклись женщины. Престарелая бабушка Улеба, тётки, троюродные сестры, ещё незамужние рослые грудастые девушки, которые не могли удержаться от смеха, разглядывая непривычную фигуру тиуна, то и дело фыркали, прикрывая рот передником. Бабушка грозила им издали, а двоюродные тётушки дёргали их за подолы. Но это не помогало. Усилие удержаться от смеха только разжигало непобедимое фырканье.
Тиун был дороден, с лицом кирпичного цвета, в тонких сафьяновых сапогах, в свитке с золотыми пуговицами. На распахнутой груди, облачённой в шёлковую рубаху, сиял золотой крест, с изображением повисшего на нём мертвеца. Этот-то мертвец и смешил девушек, которые знали, что все, носившие такие украшения, получаемые из-за моря, не любили смердов и причиняли им одни только беды. Они слышали от старших, что «удавленного бога» чтут одни богатые, бояре и их дети, и сама мать князя Ольга построила для «удавленного бога» богатый дом в Киеве. Они видели, что старшие презирали тиуна за его веру и за его жестокость и за его холопство перед холопкой же Малушей. Набольший не скрывал своей брезгливости к тиуну, но и боялся его. Все знали, что раз прибыл тиун, значит над семьёй стряслась какая-то беда, но в чём она заключалась, не могли угадать. Тиун догадывался, что его все ненавидят и презирают, как впрочем везде у смердов, но сознание того, что он холоп наложницы самого князя, придавало ему смелости, самодовольства и силы. Он был твёрдо убеждён, что власть на его стороне, поэтому наглость сквозила в каждом его движении и жесте. Когда Улеб вошёл в избу, а его ждали, пока он не оторвётся от молодой жены, набольший указал ему место на дубовой лавке среди молодых мужчин. А Роксолану приняли в объятья две молодые девушки, её троюродные золовки и тотчас же начали вместе весело шептаться. Теперь она была членом этой семьи, вполне своей и за неё они готовы были принимать любые невзгоды.
