Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев
Смирной-Отрепьев видел, как устал конь. Сделав привал на опушке леса, он стреножил коня и развел огонь, дабы согреться холодной осенней ночью.
Ветер усилился. Кроны высоких сосен покачивались под порывом, отчего становились похожими на страшных чудовищ из сказок. Над головой пролетела сова, должно быть, за добычей. Потом снова стало тихо, лишь треск горевшего костра раздавался в этом безлюдном месте.
Поеживаясь от холода, Смирной подержал руки над огнем и только затем принялся за еду. Немного перекусив, мужчина подпер подбородок ладонями и, глядя на яркое пламя, подумал: «Зачем я все это делаю? Почему так легко согласился на требование царя? Неужто я сам поклялся тогда десять лет назад Варваре, жене моего покойного брата, что их дети и мои тоже. Как, как мне решиться взглянуть в глаза родному племяннику, потрясывая правдой, что сокрыта в том письме Годунова? Что потом я скажу Варваре, когда Гришу повесят по приказу государя на Лобном месте? А казнь неминуема, ибо он считается государственным преступником. Что мне делать? Что мне делать, если Гриша умрет?»
Огонь почти догорел. Ветер разнес белый пепел по траве. Так и не заснув, Смирной то и дело видел перед внутренним взором брата Богдана, его лицо напоминало лицо Григория. Вдруг что-то надумав, стрелец вскочил на ноги и, достав из сумы завернутую бумагу, разорвал ее в клочья и бросил на остывшие угли.
– Нет! – решительно проговорил Смирной, садясь на коня. – Пусть Годунов делает со мной что хочет, а родного племянника я не выдам! – с этими словами он развернулся и поехал в обратную сторону.
Карета, запряженная рослыми статными жеребцами, подъехала к большому заложцкому дому. Навстречу из-за ворот вышел уже немолодой важный пан, одетый по последней столичной моде в гусарский костюм, украшенный позолоченными пуговицами. Хозяина дома звали Константин Вишневецкий, это был двоюродный брат Адама Вишневецкого, приглашенного из Брагина в Краков для тайной аудиенции у короля Сигизмунда.
Адам, кряхтя, вышел из кареты и направился к родственнику. Обнявшись с ним, Константин вдруг понизил голос и спросил:
– Ну и где наш княз московский?
– Сейчас увидишь.
Константин любопытно уставился на карету, из которой легко ступил на землю молодой коренастый человек в дорогом гусарском костюме зеленого цвета, который так шел ему. Его некогда длинные каштановые волосы теперь были коротко острижены на европейский манер, голубые глаза горели ярким дерзким огоньком, легкая улыбка растянула алые пухлые губы. Его лицо было красивым, и даже две темные бородавки не так бросались в глаза. Статный, молодой, красивый, гордый – таким увидел Отрепьева Константин Вишневецкий.
Хозяин пригласил жданных гостей к себе в обширный дом, окруженный со всех сторон дивным садом, в котором помимо деревьев и цветов находился небольшой фонтан. Стол ломился от явст: слуги подали телятину, приправленную в соусе, испеченные в тесте яблоки, поджаренные на вертеле куринные тушки, рыбу. Специально в честь царевича Константин приказал подать самое лучшее вино, которое у него имелось.
Григорий ел много, время от времени запивая горьковатым терпким вином, от которого свербило в носу. Но сколько бы он ни выпел, всегда оставался трезвым. Его галантные манеры, то, как он держал вилку и нож, не могли не привлечь внимания Урсулу, супругу Константина. Восседая подле мужа за одним столом с мужчинами, привлекательная панночка то и дело бросала кокетливый взгляд на молодого русского царевича, который густо краснел от смущения. Григорю, воспитанному в лучших русских традициях, в которых женщины и мужчины всегда находились отдельно друг от друга, было немного неловко из-за присутствия женщины, да к тому же с непокрытой головой.
За ужином братья Вишневецкие решили как можно скорее встретиться с королем Сигизмундом и окончательно все решить, а до этого, проговорил Константин, я устрою бал по случаю приезда гостя, на котором он познакомиться с другими вельможными панами.
Стояла морозная ноябрьская ночь. И хотя снега не было, гости входили в дом, закутанные в длинные шерстяные плащи. Константин и Адам радостно приветствовали приглашенных. Паны, разодетые в красивые гусарские костюмы с длинными рукавами, дамы в широких французских платьях, блестящие драгоценными камнями – все пришли поглазеть на московского царевича, который скромно стоял поотдаль и внимательно глядел на гостей. Его лицо было угрюмым и сосредоточенным, сердце гулко билось в груди от волнения, и когда к нему обратился пан Константин, то не сразу расслышал вопрос.
– Князь Димитрий, князь Димитрий, с вами все хорошо? – осведомился пан, желая скрыть смущение от невнимательности «господарчика».
– Да… да, вельможный пан, со мной все хорошо, – смущенно, запинаясь, ответил Григорий.
– Может быть, у вас голова болит? Мне позвать за лекарем?
– Нет-нет, я здоров, спасибо.
Адам, решив сгладить обстановку, пригласил «царевича» поближе познакомиться с гостями, которые только и ждали мгновения, когда сам московитянин соизволит поприветствовать их.
– Это пан Острожевский, – сказал Адам и указал на полного, средних лет мужчину с большими темными усами и серыми глазами.
Григорий кивком головы поприветствовал вельможного пана.
– А это чета Маговских: пан Ян Маговский и панна Виолетта Маговская.
– Очень приятно, – молодой человек галантно кивнул головой и слегка улыбнулся.
Так прошло полчаса, пока юноша не узнал каждого гостя, как кого зовут и откуда родом. Раньше, в детстве, он так мечтал побывать на балу, потанцевать в паре с красивой дамой, ему чудилось, будто бал – это необыкновенное чудо, в котором нет места для грусти; сейчас же его съедала тоска – нет, не о таком бале грезил он, все было полно чванства, лицемерных улыбок и фальшивых комплиментов. Григорий ощущал на себя их насмешливые взгляды, ухмылки: для европейцев он даже в гусарском костюме оставался диким москалем и еретиком-схизматиком. Молодой человек уже решил было удалиться под каким-нибудь предлогом, дабы не чувствовать себя скованным на балу, как вдруг к нему подошел Константин и, взяв под руку, подвел к пожилому мужчине с редкими седыми волосами, короткими усами, торчащих из-под большого прямого носа, его темные близко посаженные глаза глядели так, словно видели человека на сквозь. От этого пристально взгляда «царевич» внутри съежился и похолодел, немного отступив на шаг, что не ускользнуло от незнакомца.
– Канцлер Лев Сапега, – представил пан незнакомца.
«Лев Сапега? – воскликнул про себя Григорий – Да он же все знает, всю правду о царевиче Димитрии? Неужто настал мой последний час? Неужто я рухну в пропасть, так и не поднявшись на вершину?» Но канцлер едва лишь усмехнулся в усы и проговорил:
– Приветствую вас, князь Димитрий Иоанович. Добро пожаловать в Речь Посполитую.
«Значит, не узнал! А если и узнал, то решил подыграть», – радостно подумал молодой человек.
Конечно, Лев Сапега сразу понял, что мнимый царевич и есть самозванец, о котором писал в посланиях Борис Годунов, более того, во время убийства настоящего царевича канцлер был на Руси и знал обо всем из первых уст, вот почему он с такой усмешкой глянул на Отрепьева, который не имел ничего общего с Димитрием. Канцлер точно знал, что у мальчика не было никаких отличительных признаков вроде бородавок и разной длине рук; знал и то, что тот страдал эпилепсией в тяжелой форме, был слаб здоровьем и безумен – ничего общего с этим крепким, умным человеком. Но, какова бы ни была причина, Сапега решил держать все в тайне… до поры, до времени.
Проводив еще одного гостя в пиршественный зал, братья Вишневецкие решили потолковать с канцлером о том, действительно ли это сын Иоана Грозного или же беглый монах, расстрига, чернец Григорий, как писали о нем из Москвы.
– Это мы сейчас проверим, – ответил Сапега и сказал, – есть у меня один человек по имени Юрий Петровский, который много лет назад служил в Угличе самому царевичу. По крови он лифляндец, некогда звавшийся на Руси именем Петрушка. Должен же он узнать Димитрия, если они росли вместе?
– Где этот холоп? – воскликнул от удивления и даже какой-то радости Константин, сам еще до конца не уверенный в искренности Григория.
– Да он здесь, вместе с другой челядью. Я специально его привез с собой.
Вишневецкий приказал одному из лакеев призвать к ним Юрия Петровского. Молодой холоп, с виду боевой парень, должно быть зная свою роль, при виде Отрепьева широко улыбнулся и проговорил, что это и есть тот самый царевич, которого якобы убили в Угличе, при этом никто из собравшихся не обратил внимание на один нюанс: Петровский первое мгновение пристально вглядывался в лицо самозванца, по нем сразу стало понятно, что он никогда прежде не видел этого человека. Однако же, сам Григорий, научившийся за два последних года хитрить, первый подошел к молодому человеку и по-братски обнял его со словами:
