Наоми Френкель - Дети
– Ха!..Красное знамя, порванное в боях, развевается в руках пролетариев, готовых к битве против империалистов. Палачи революции в своих блестящих сапогах успевают сделать лишь несколько шагов от жилищ революционеров. Знамя мощно развевается на весеннем ветру, и Буденный на высоком коне натягивает уздцы, и голос его громом отзывается в сердцах.
– В бой, товарищи! Первая в мире власть рабочих и крестьян приказывает вам атаковать черную реакцию и добиться победы. Шашки к бою против хищных зверей в человеческом обличии. С пролетарским мужеством и большевистским упрямством – против изнеженных белоручек!.. – Какие слова! Но в это утро даже такие прекрасные слова не в силах успокоить Саула. Утро судьбоносного решения. Саул смотрит в книгу и не читает. По сути, эта книга – подарок Иоанне, купленный к последнему ее дню рождения, который праздновали в саду ее дома. Иоанна не была в восторге от этой книги. Никогда не упоминала имя Буденного в их серьезных разговорах, просто была к нему равнодушна. Вместо этого читала уже пятый раз книгу «Алтнойланд» («Старая новая страна» ) и до того была от нее в восторге, что повесила над своей кроватью портрет автора Теодора Герцля. И если он во время не сбежит, ее разговор об этой книге и ее авторе будет нескончаем. В последние дни Саул сторонился ее. В глазах окружающих он все еще ее друг. Но только в их глазах и глазах Иоанны. Но в душе своей он считает, что дружба эта завершилась, только она этого еще не знает. Он расстался с ней в день большого сионистского собрания. Оратором был Александр из Израиля. Он говорил об образцовом государстве, которое создадут евреи в их древней – новой стране. И тут же Иоанна стала ему нашептывать: «Как у Теодора Герцля, как в «Алтнойланд». И он очень рассердился. Из-за чего? Из-за того, что нет предела ее восторгу от книги, в которой буржуа собираются создать буржуазное государство. И мягкотелые белоручки в удобных креслах на верандах кафе обсуждают ее между двумя глотками кофе. Нет! – Саул поднимается со стула, идет к плите, нагреть себе вторую чашку кофе.
На том собрании Саул не успел сказать Иоанне, что совсем не в восторге от речи Александра. Абсолютно нет. Как он представляет себе создание образцового государства, если до этого не будут оттуда изгнаны все империалисты, плутократы, колониалисты и капиталисты – английские, арабские и еврейские? Даже намеком не упомянул Александр великую революцию, которую необходимо произвести в Израиле, чтобы там создать образцовое государство. Не смог Саул высказать свое мнение, потому что все встали и спели «Атикву». Но он, конечно, рта не раскрыл. В движении поют не эту буржуазную песню, а гимн рабочих «Крепись...» А Иоанна?.. Она, конечно же, пела эту буржуазную песню. Но потому что она вообще не участвует в коллективных спевках, и это справедливо, – она не сумела издать ни одного нормального звука, одну фальшь. И не только потому, что она вдруг решила эти звуки издавать, но при этом расчувствовалась до слез. Платка, естественно, как всегда, у нее не было. Ему стало за нее стыдно. Какой позор! И он решил – надо кончать эту дружбу с ней, прервать всяческие отношения! Невозможно больше терпеть все ее выдумки в последнее время! Например, в строчке песни «Здесь, в стране наших праотцев» она вздумала поменять слово «здесь» на «там». И тут же открыла по этому поводу шумную кампанию и говорит, и говорит, и возбуждает все подразделение, так, что все уже поют по-новому. Саул – в оппозиции! В последнее время он резко выступает против всего, что говорят их инструктора и товарищи по движению. Трудно быть в оппозиции. В общем-то, ему не очень нравится быть всегда против, тем более, что ничего хорошего это ему не принесло. Так или иначе, его постигли неприятности! Саул вскакивает со стула. Ноги совсем замерзли. Деревянный пол в кухне скрипит под его шагами. Только бы не разбудить отца и мать. Он останавливается у окна. Снежная пустыня протягивается до подоконника. Подвал Эльзы совсем исчез. Так или иначе, подвал пуст. Летом умерла мать Эльзы... Саул поворачивается спиной к белому двору, и шум ветра смешивается со стуком сердца.
Так или иначе, наступает судьбоносный час молодежного движения, которое отныне не является только мечтой. Летом выезжает первая группа на базу по подготовке к репатриации. Подразделение должно будет выбрать кандидатов. Великое дело! Атмосфера была накалена, глаза Иоанны сверкали, словно в нее вселилась лихорадка. Воздух в комнате, где велась судьбоносная беседа, просто стоял недвижным столбом от жары и невероятного напряжения. Только Саул был равнодушен. Его это не колышет. Его не интересует вообще молодежная репатриация. Кроме того, он был уверен, что его не выберут, ибо в последнее время у него были бесконечные стычки и ссоры с инструкторами и товарищами. Кто выберет оппозиционера кандидатом на репатриацию? И вот... его выбрали. Из-за Иоанны, естественно. Встала, говорила и убедила, вошла в раж и убедительно доказала, что нет лучшей кандидатуры для представительства их молодежного подразделения. Он являет совершенство человека, представляющего движение. Господи! Это беда! Он, который в душе решил оставить движение, избран его представителем. Белла и Джульетта, руководители движения, присоединились к мнению Иоанны, и вообще не коснулись его оппозиционности. Все было зря! Теперь он обязан принять решение в ближайшие дни. Сообщить однозначно, что он покидает движение!.. Хотя ему нелегко его покинуть. Он любит его. Но какова ценность столь мягкотелой любви, когда на улицах Берлина идет настоящая война. Саул хочет присоединиться к коммунистической молодежи, выйти на уличную борьбу, воевать, а не сидеть, сложа руки и оставить классовую борьбу до отъезда в Израиль, как этого требует движение от своих членов. Нет! Саул с пылающими гневом улицами Берлина. И любовь к сионистскому движению больше не представляет для него интереса.
Резкий гудок машины сотрясает кухню. Это привезли утренние газеты в киоск Отто. Огромный пес Ганса Папира заполняет ужасающим воем, явно возвещающим начало нового дня, переулок от края до края. Уже во дворе слышна сумятица голосов из дома. Восходит новое снежное вьюжное утро, как и каждое утро в этом месяце. Хлопотливое, полное забот утро.
Саул готовится на выход, берет с собой книгу, рабочую одежду, всю в пятнах, и несколько ломтей хлеба, приготовленных вчера матерью, вовсе не для школы. Саул больше ее не посещает. Осенью ухудшился ревматизм господина Гольдшмита, и нет у него больше сил – ходить без помощи толстой трости. Каждый день он вынужден сидеть в плетеном кресле, которое служило деду, и тот, сидя в нем у окна, взирал на узкий двор. Теперь Саул кормилец семьи, и весьма в этой роли преуспевает. Дела лавки под его руководством идут успешно. Он ловок, быстр, его на мякине проведешь. Каждое утро он отправляется на бойню, и не дает мясникам себя обмануть. Он что, не мужчина? Нет мужчин, подобных ему! Саул напрягает грудь. Есть, что напрячь! Он сильно вырос за лето и осень, почти достиг роста дяди Филиппа, и уже можно видеть, что он его обгонит в росте. Это наполняет Саула гордостью. Грудь и плечи расширились у него не по возрасту, мускулы окрепли, и летом он завоевал для подразделения первое место по плаванию. Нет сомнения, его уход оттуда нанесет подразделению большой ущерб. Они еще сильно пожалеют и почувствуют кто он, после его ухода. Это тоже доставляет ему удовольствие, улучшает настроение, но и немного печалит. Иоанна, несомненно, будет огорчена. Не так быстро она найдет себе нового товарища. Может, вообще не найдет, и его охватывает жалость к ней. Нет! Он еще недостаточно закален. Еще остались в его душе следы мягкотелости. Жалость... она не подходит к той жесткости, которой требует его душа. Молодой кормилец решительно сморкается. Лицо усиленно хмурится. К такому лицу идут едва пробивающиеся усики, пока еще очень тонкие, лишь едва покрывающие верхнюю губу пушком, который придает хмурому лицу некое легкое щегольское выражение, которое явно портит ему настроение. Из-за этого он приобрел очень темные очки с широкими стеклами, придающие его лицу серьезность, подходящую к его отношению к миру. Саул явно восстает против правил вежливости и уважения к окружающим. Прошло время, когда он боялся окрика отца и назиданий матери. От напора госпожи Гольдшмит мало что осталось. Ее глаза, которые были проворнее змеи, успокоились в последние месяцы, и лишь вспыхивают при появлении ее брата Филиппа, который упрекает ее в том, что она забрала сына из школы. Тогда госпожа Гольдшмит упирает руки в бока и говорит прежним сварливым голосом:
– Такова жизнь. Что мне делать? Попробуй ты сделать лучше.
Дядя Филипп уходит, и молодой кормилец посылает ему вслед презрительный взгляд. Чего ему, дяде, являться сюда со своими нравоучениями? Какое еще удовольствие от дяди?!
Саул натягивает брюки, затягивает их поясом, на пряжке которого знак магендавида, и к поясу приторочены кожаные ножны с длинным и острым кинжалом. Все это – обмундирование молодежного движения. Быстро надевает куртку зеленого цвета, затягивая ее широким кушаком и большой сверкающей пряжкой. Куртку эту он приобрел несколько дней назад, и на пряжке ничего не выгравировано. Голову покрывает синим беретом, который тоже в моде среди членов движения, натягивает на руки перчатки, берет из угла новый велосипед Иоанны, готовясь в дорогу. Дом уже шумит в полную силу. Во двор вышли люди с ведрами в руках, собирают чистый снег, чтобы приготовить утренний кофе. Во многих квартирах замерзли краны.
