Николай Задорнов - Гонконг
Поток падает с обрыва – целая река рассыпается в воздухе и превращается в дождь.
Вахтенный лейтенант попросил всех уйти с палубы.
...Матрос Стивенсон, размахивая рукой, стоял на баке и, обращаясь к собравшемуся на палубе экипажу, кричал высоким голосом:
– Своим эгоизмом наш адмирал, фигурально образно говоря, не может ли толкнуть христианский народ на путь людоедства? Как мы выглядим в этом случае? Кто же и в чем виноват? Если это так, то есть ли какие-нибудь сомнения?
– Слушайте! Слушайте! – раздались голоса.
– Я выражаю желание призвать всех товарищей выказать солидарность, подать петицию капитану парохода, коммодору и командующему эскадрой. Есть ли причины для унижения пленных матросов? Чем они воняют в ноздри его превосходительству? Они трудятся с нами наравне, и каждый заслуживает паек моряка.
Вахтенный офицер спокойно прохаживался мимо митингующих. Иногда он отдавал распоряжения вахтенным на палубе, не принимавшим участия в сборище. Стивенсон сошел с банки на крышку люка и на палубу. Он надел фуражку. Плотник поднялся наверх и заявил, что, прежде чем бороться за других, надо подумать о своих.
Матрос, гордо выпятив грудь, сжимая кулаки, закричал гулким басом:
– Я сам слышал, как в Хакодате они говорили по-японски! Люди возвращаются после научной деятельности на родину и в плену заслуживают вполне табака и мыла!
– И полной порции! – вперебой добавили голоса из толпы.
– Скажем слово против эксплуататоров в защиту рядового матроса. Против лавочников, переводчиков и газет, искажающих истину! За свободу слова!
Вышел матрос в бакенбардах, в лохматых шерстяных штанах и босой.
– Мы поем: «Вверх, Британия, и вниз, все остальные». Для русских за голодное терпение и за их железные лапы я призываю сделать исключение, и я готов отвергнуть ради них наши патриотические предрассудки. Фигурально выражаясь, пленные моряки – как полновесные стерлинги Соединенного Королевства!
– С ними война! – крикнули оратору.
Митинг загудел, выражая недовольство этой репликой.
– Вы, Алби, вместе с мистером Дог Чармер сегодня обстенили парус и положили рей на мачту. После нашей неизбежной победы в Севастополе речь о войне прекратится. Долг моряка бросить спасательную бочку! Я призываю: идти прямо в зубы ветру и подавать бумагу командующему!
– Тэд вырвал эти доводы и эту блестящую речь из моего рта! – заявил следующий оратор, рыжий матрос без всяких нашивок. – Дайте мне бумагу, я поставлю на ней свой крест!
Митинг закончился.
– All sails aback![23] – раздалась команда вахтенным.
На другой день при подъеме флага вышел капитан Артур Стирлинг. Как всегда по субботам, спросил, есть ли жалобы. Стивенсон выступил вперед и попросил позволения подать петицию.
Молодой капитан просмотрел длинную бумагу со множеством подписей. Сказал, что передаст петицию адмиралу, ушедшему в Нагасаки, и тогда ответ будет известен.
– У нас Степан Степанович первому же спикеру за такое дело отгрыз бы ухо, – почесываясь, говорил Собакин.
– У вас плохой капитан? – спросил Стивенсон.
– Нет, хороший, – ответил Маслов и подмигнул товарищам.
– Но мы привыкли, – молвил Маточкин, – а у вас хороший капитан?
Стивенсон ничего не ответил.
– Как у вас разрешают так рассуждать? Капитан не наказывает?
– Ему нет дела до этого.
– Ты же служишь у него?
– По службе я исполняю все приказания. Иду в бой и работаю. До остального ему нет никакого дела...
– Ай сэй! – желая приостановить уходившего Стивенсона, сказал Васильев. Но тот не обернулся, опять скинув руку с плеча, и ушел.
– Панибратства не любят! – предупредил Маслов.
– Но в тред-юнионы не каждого принимают, – объяснял плотник. – Надо быть хорошим мастером.
Молодой матрос сказал, что в военном флоте тред-юнионов нет, запрещены всякие объединения и стараются, чтобы католиков было меньше. Католики верят папе и подчиняются ему.
– Флот стоит дорого. Хотели ввести продажу капитанских и офицерских должностей, чтобы оправдать расходы. Парламент не утвердил. А у вас дорого стоит флот?
– А нам не говорят, сколько стоит.
– Почему же не требуете? Может быть, вас обманывают?
– Еще хотели военные корабли продавать капитанам в собственность.
– Как японские церкви бонзам! – догадался Васильев.
Матросы разговорились и рассказали, что у них все население разделяется на работающие классы и на думающие классы. Зашла речь, что думающие классы будто бы думают о том, как улучшить положение трудящихся. Чтобы эта задача решалась успешней, велено их хорошо кормить. Поэтому трудящимся приходится ради своего счастья во всем себе отказывать и они живут впроголодь. И еще много есть хороших и благородных теорий. Но дело не меняется для тех, у кого силы нет. Толковали об устройстве тред-юнионов, зачем они составляются и можно ли говорить об этом на корабле, разрешается ли военному моряку – или за это преследуют...
– Лучше говорить реже, – пояснил моряк, похожий на оперного певца.
– Королева царствует и управляет. Советуется с парламентом. В тронной речи объявляет, что должны потом подготовить тори или виги.
– Кто такие? – удивился Маточкин, выслушивая не совсем ясные переводы товарищей.
Пленные сгрудились и слушали с интересом. Добровольные переводчики задавали любой вопрос и переводили ответы.
– Ну, что, понял, Собакин? – спросил Маточкин, когда беседа закончилась.
– Понял.
В воскресенье пели и танцевали; теперь веселилась команда корабля.
Некоторые напевы с четким, частым ритмом, в котором фразы теснились так, что певцы спешили произнести их почти речитативом. Подыгрывала итальянская гармоника, ритм подбивали гитары.
– Проголошные у них, может, и вовсе не поются, – говорил Васильев.
– Почем ты знаешь? У них разные есть песни. У них есть все.
– Слушаешь – и отдыхаешь. Слезы не льешь.
В танце замысловатые коленца не выкидывают, присядки у них нет. Стивенсон, ступая короткими шажками, затянул песню, многословную, как жалобу или рапорт. Потом он, гордо расправив плечи, грациозно и лихо расхаживал по палубе, высоко вздернув нос.
I am beggar,But beggars are some gentlemen,[Я нищий,Но нищие тоже джентльмены.] –
под общий хохот закончил он.
Утром Собакин умывался в общем умывальнике, когда рядом встал Стивенсон.
– Джентельпуп, здорово! – сказал ему Собакин.
Стивенсону послышалась насмешка, но не следует обращать внимания. Этот пленный все же большой оригинал, а оригинальные люди редки.
– Подавать такую петицию адмиралу – это давить кровь из камня! – сказал Сибирцеву штурманский офицер Френсис Мэй. Они вместе чертили в рубке карты.
Кажется, следует понять в том смысле, что командующего не разжалобишь.
Скромный штурман Мэй обычно испытывал молчаливое благорасположение лично к Сибирцеву. Становясь разговорчивым, он жаловался на жару в китайских морях и что возвращается туда с неохотой.
Глава 7
СТАРООБРЯДЦЫ
Двойка врезалась килем в берег. Ульян перескочил борт, прошел несколько шагов по отмели в ракушках и звездах, упал ничком и лег лицом в сухие водоросли, как в ворох сена. Не ждал, что останется живой, готов был к уходу из мирской жизни. Сейчас силы покинули его. Сознание невыносимо тяжелых испытаний, предстоящих еще, не пришло к нему. Он, как малый ребенок, припал на грудь земли.
Боцман Шабалин вылез следом, разулся, пососал пустую трубку и подошел к Ульяну. Тот дышал ровно.
По названию «старообрядцы» – это значит старые, как старый хлам людской, бесы щуплые и верткие. Невельской выбрал из них трех братьев и парня – их племянника. Подобрались удалые, свежие – кровь с молоком. Ульян широк в костях, ладони большие, пальцы толстые, хваткие. Фал или шкот потянет в любой ветер легко. Какое дело ему ни поручалось – выполнял старательно, обучался с усердием. Староверы все делали на судне хорошо. Пропойц среди них не заметно. Чарку не ждали...
Все погибли, кроме Ульяна. Двух братьев сразу убило бомбой. Видно, Ульян не мог и сейчас опомниться. У них семьи крепкие, за своих стоят, а тут никого у него не осталось.
Шабалин сел на корточки. Курить хотелось до смерти. В мокрой одежде без работы зябнешь.
После того как вражескими ядрами бот был разбит и сразу стал тонуть, оставшиеся в живых кинулись в воду, и тут же волны разъединили всех. Страшно стало море, когда берег далеко. Шабалин успел ящик с инструментами забросить в шлюпку. Плавали вокруг нее с Ульяном долго, не могли перекинуться через борт из-за зыби.
Там, где кончался песок, смываемый волнами, росли хвощи. Дальше зеленел кустарник, а за ним здешний богатый, цветущий лес. Туда волна не достигала никогда.
