Дмитрий Дмитриев - Золотой век
И таким родом граф Аполлон Баратынский и княжна Наталья Платоновна стали жених и невеста.
Князь Полянский хотел было отложить свадьбу на несколько месяцев, но жених-граф на это не соглашался и просил ускорить свадьбу.
— Не томите меня так долго, князь, нареченный мой тестюшка! К чему откладывать счастье, когда оно так близко?
Я покорнейше бы вас просил сыграть свадьбу в этом мясоеде, — промолвил граф Баратынский.
— Едва ли, граф, успеем: ведь мясоеда осталось только пять недель.
— Что же? Времени довольно. Через три-четыре недели назначаем свадьбу, а благословение хоть на днях.
— Ох, тороплив же ты, граф Аполлон Иванович!
— Повторяю, ваше сиятельство, зачем же откладывать счастье? Я так полюбил княжну, что ни сказать, ни описать своей любви я не в состоянии.
— И не надо, граф. Хорошо. Благословение мы назначим на этой неделе, ну а свадьбу, как ты хочешь, придется отложить.
— Зачем откладывать, ваше сиятельство?
— Не успеем. Да и княжна меня просила отложить свадьбу.
— Что делать? Придется немножко потерпеть.
Назначен был день обручения.
XX
Богатый и родовитый граф Аполлон Иванович Баратынский проживал, как уже сказано, в своей роскошной подмосковной усадьбе «Райки».
Усадьба эта находилась верстах в пятнадцати от Москвы и по-своему местоположению, весьма красивому и живописному, вполне оправдывала свое название.
Огромный каменный дом-дворец с колоннами, с портиками служил немалым украшением усадьбы.
Прямо от дома шла густая аллея до самых ворот графской усадьбы.
Ворота каменные со львами, которые в своих лапах держали герб князей Баратынских.
Чугунная решетка красивой работы отделяла огромный сад графа от парка, разбитого по-английски.
В саду было очень много мраморных статуй итальянской работы, много затейливых мостиков, перекинутых через рвы и ручейки, всевозможных архитектурных стилей беседок.
В саду же находился очень красивый и поместительный каменный театр, в котором графские крепостные, под руководством немецких и итальянских балетмейстеров и капельмейстеров, разыгрывали различные балеты и пантомимы.
Граф Аполлон Иванович был страстный балетоман. В корифейки обыкновенно выбирались самые красивые девушки из окрестных сел и деревень, принадлежащих графу.
Бедных Акулек, Машек и Сашек отрывали от семьи, увозили в графскую усадьбу и отдавали «в переделку» балетмейстерам.
И эти Акульки, Сашки и Машки по прошествии трех мучительных для них лет появлялись перед графскими гостями в позах различных воздушных фей, сильфид, пастушек и так далее.
Графские гости награждали их громкими аплодисментами, дарили им конфеты и прочие сласти. Но как горько становилось от этих сластей бедным отторгнутым от семей девушкам.
Из своих корифеек и балерин граф составлял себе гарем и угощал своих гостей различными вакханалиями и афинскими вечерами.
Грубый, требовательный в отношении к своим крепостным, он подчас даже бывал жесток.
Присутствуя на репетициях, он собственноручно хлестал длинным хлыстом своих корифеек и балерин за дурное исполнение какого-нибудь мудреного па, и нередко на репетиции звуки оркестра заглушались рыданием и горьким плачем.
Доставалось от графа и крепостным музыкантам за какое-нибудь малейшее отступление.
Вообще, граф Аполлон Иванович не любил баловать своих крепостных, и барская расправа на конюшне происходила чуть не всякий день. Граф Баратынский в царствование Елизаветы Петровны занимал довольно видное положение при дворе, и продолжалось это в течение многих лет.
В конце своего царствования Елизавета Петровна невзлюбила графа Баратынского.
Всесильные недруги графа воспользовались этим и стали наговаривать на него, находя во всем его недостатки, так что графу Аполлону Ивановичу пришлось проститься с Петербургом и с двором и, подобно князю Полянскому, уехать в Москву.
Старый холостяк, увидя юную красавицу, княжну Наталью Платоновну, «воспылал» к ней чуть не юношескою любовью.
Корифейки и балерины ему, как видно, прискучили, и вот граф Баратынский решил жениться на княжне-красавице.
Получив согласие князя Полянского, он сделал формальное предложение и самой княжне.
Вот какими словами ответила княжна Наталья Платоновна на выспреннюю, чуть не ораторскую речь своего жениха.
— Граф, я должна принять ваше предложение: этого хочет мой папа.
— А вы? Вы сами, княжна?
— Вы хотите, граф, чтобы я вам ответила откровенно?
— Ну, разумеется.
— Так знайте, что я становлюсь вашею невестою против своего желания. Я не могу вас любить, граф, простите. Вы желали услыхать от меня откровенность, вы узнали ее.
— Как ни тяжело отозвались ваши слова на моем сердце, но надежда на будущее укрепляет меня, ободряет! — меняясь в лице, проговорил старый холостяк.
Он никак не ожидал услышать от княжны такие откровенные слова.
— Вы надеетесь на будущее, граф? На какое? — после некоторой задумчивости спросила у него княжна.
— Я надеюсь заслужить вашу любовь, княжна Наталья Платоновна!
— Не надейтесь, граф.
— Как? — широко раскрывая от удивления глаза, воскликнул Баратынский.
— Я вас никогда не полюблю.
— Послушайте, княжна…
— Не сердитесь, граф. Вы сами вызвали меня на откровенность.
— Однако эта откровенность, княжна, заходит за пределы.
— Что делать? Я должна была вам это сказать.
— Но я все же надеюсь, княжна, заслужить вашу взаимность. Я сознаю, что стар для вас, но это нисколько не помешает любить вас и угождать вам. Я окружу вас своим вниманием, вы будете моею повелительницею. Малейшее ваше желание будет моим законом. И этим, княжна, я надеюсь заслужить хоть маленькое ваше расположение, а за расположением придет и любовь.
— Вы слишком самонадеянны, граф. Пока еще можно, граф, откажитесь от меня. Разве мало в Москве красивых, знатных девушек? Выберите себе другую.
— Вы жестоки, княжна! Я люблю вас, одну вас, а вы говорите о другой.
— Полноте, граф! В ваши лета серьезной любви я не допускаю. Вы любите меня как красивую вещь, как игрушку.
— Что вы говорите, княжна?
— То, что подсказывает мне мое сердце. Так вы не хотите, граф, от меня отказаться?
— Разве от блаженства отказываются?
— Повторяю вам: я не люблю вас.
— А я также повторяю вам, княжна, что я заслужу вашу любовь.
— Но что ж мне делать, что делать! — как-то беспомощно, со слезами на глазах воскликнула княжна.
— Покориться судьбе, княжна.
— Граф, уж я вам сказала, что не люблю вас, и вы все-таки хотите, чтобы я была вашею женою? — решительным голосом, как бы что-то обдумав, спросила княжна у Аполлона Ивановича.
— О, это мое непременное желание!
— Ну, так знайте ж, я люблю другого! — вся вспыхнув, резко сказала княжна.
— А кто этот другой, кто сумел завладеть вашим сердцем? — совершенно спокойно спросил у княжны граф Баратынский.
— Это вам все равно, кого бы я ни любила!
— Пожалуй, что и так! Я не буду, княжна, допытываться, кто мой соперник; также не могу вам приказать не любить его. Чтобы сделать это, надо иметь право мужа, которое, надеюсь, у меня и будет.
— Тщетная надежда, граф!
Спокойствие Баратынского, с которым он говорил, его хладнокровие, его самоуверенность и настойчивость — все это сердило княжну и вызывало на те резкие слова, которые она как бы против своей воли должна была высказать.
— Этой надежды я, княжна, не потеряю! — проговорив эти слова, граф Аполлон Иванович церемонно поклонился княжне и вышел.
Он торопился на половину князя Платона Алексеевича, чтобы сообщить ему все то, что он слышал от его дочери.
XXI
Рассерженный Аполлон Иванович от слова до слова рассказал князю Полянскому весь свой разговор, происшедший с княжною Натальей.
Князь Платон Алексеевич просто не верил своим ушам, как его дочь, «благонравная девица», кроткая, послушная, решилась говорить таким тоном с графом Баратынским.
— Признаюсь, граф, я удивлен, скажу более: я поражен вашими словами. Как! Моя дочь сказала вам, что не любит вас, а любит другого? — с волнением проговорил старый князь, чуть не бегая по своему кабинету.
При вспышке гнева или какой-нибудь неожиданности Платон Алексеевич начинал быстро расхаживать взад и вперед.
— Да, да, князь, так мне княжна Наталья Платоновна и сказала.
— Может ли это быть?
— Вы, кажется, князь, мне не верите?..
— Нет, нет… не то! Я, безусловно, верю вам, но повторяю, я так удивлен, так удивлен…
— Особенно удивляться, князь Платон Алексеевич, нечему: княжна в таких летах, а тут подвернулся какой-нибудь офицерик-франтик… Красивые глазки, красивые усики, красивый мундир, — вот и начинается любовь!
