Владимир Першанин - Спецназ Сталинграда.
Артиллеристы также воевали смело. Легкую полковую пушку разбило в начале боя. Расчет тяжелой 107-миллиметровки добил прорвавшийся на позиции танк. Орудие продолжало вести огонь, даже когда смяло щит и раскидало часть расчета. Последние осколочные снаряды пушкари израсходовали, опустив ствол на максимально низкий угол склонения. Языки пламени из ствола сожгли траву перед их окопом.
Вечером немецкие самолеты бомбили передний край. Затем переключились на более заманчивую цель – переправу. По реке снова несло глушеную рыбу, затем обломки понтонов. Только собирать судаков и варить уху желания не возникало. На поверхность теплой летней воды поднимались трупы красноармейцев. Они погибли два-три дня назад, во время прорыва немцев возле хутора Каменский.
Смерть издевалась над людьми. Одни согнулись в поясе, над водой виднелись спины и голые поясницы. Ремни рвались от распирающей плоти. Гимнастерки задирало и полоскало течением. Других медленно несло на спине мимо обрыва, с лицами, умытыми чистой донской водой. Некоторых тянули вниз тяжелые ботинки, они плыли стоя, руки колыхались на мелкой волне. Этих людей иногда принимали за живых. Бойцы подплывали к ним и сразу разворачивались к берегу.
– Все мертвые, – сообщил Черных, пытавшийся помочь бойцам, которые в помощи уже не нуждались. – За полчаса четырнадцать тел насчитал. Сколько же их утонуло?
Мы видели, как проплыл красноармеец, вцепившийся в доски понтонного настила. Потеряв силы, он много часов пролежал на плоту, пока обломки не уткнулись в отмель. Красноармейца сняли бойцы, купавшиеся на закате голышом, и отнесли в лес, где находилась санчасть.
Майор, организовавший атаку, в которой погибло так много людей, на позициях больше не появлялся. Говорили, комбат переругался с ним. Мы тоже считали, что майор предпринял атаку от большой дури. Командир роты Рогожин в ответ на наше бурчание неожиданно разозлился. Выпивший за помин души друга-политрука, кричал:
– Вы хотели до Волги драпать? Не получится!
Ефрейтор Борисюк пробормотал под нос что-то вроде того, мол, лучше Рогожину отдохнуть, а не шуметь без дела. Старший лейтенант распалился еще больше, а угомонить его было некому. Командиры остались совсем молодые. Вскоре он успокоился и пошел к себе.
– Переживает старший лейтенант, – посочувствовал я.
– Себя лучше пожалей, – огрызнулся Борисюк, который очень не любил, когда на него кричали.
В бою Рогожин расстрелял две пистолетные обоймы, его вытащил из пекла ординарец, оба чудом не получили ранения. В роте погибли пять человек, мы вытаскивали их ночью, относили к воде раненых. Неподалеку копошились немцы. Подбирать тела друг другу не мешали, предусмотрительно отходя в сторону. В темноте светлыми пятнами выделялись лица врагов. Никто не стрелял, все были слишком измотаны и подавлены.
Рогожин провел в роте перестановку. Наш третий взвод возглавил Шмаков, получивший звание «старшина». В его петлицах теснились теперь пять угольников, «пила», как их называли. Старший лейтенант, отозвав меня в сторону, объяснил:
– Ты, Василий, не обижайся. Воюешь неплохо, однако настоящего опыта не имеешь. Сам видишь, какая обстановка. Будешь при Шмакове помощником. И чтобы никаких обид, мы десантники, нам море по колено!
Конечно, я обиделся. Но продолжалось это недолго. Павел Кузьмич Шмаков сразу взял взвод в руки. Приказал всем побриться, заштопать обмундирование и группами по пять человек помыться в Дону. Не спрашивая ничьего разрешения, сходил к дороге, привел подводу и двух красноармейцев. На подводе лежал ящик патронов, забитый пылью пулемет Дегтярева и небольшой рулон портяночного полотна. Мы выбросили истлевшие портянки и с удовольствием обмотали ноги мягким хлопчатобумажным полотном.
Слой налипшей глинистой пыли покрывал пулемет, словно панцирем. Наверное, только потому с ним легко расстались и отдали Шмакову. Затвор не двигался, хотя я дергал изо всех сил. Его пришлось разбирать, обдать часть деталей кипятком и лишь затем протирать и смазывать. Таким образом во взводе появился еще один «дегтярев». Наладилась кормежка. Главная заслуга принадлежала комбату, но не дремал и новый взводный. Специально выделенные бойцы приносили свежие огурцы, яблоки, даже молоко. Во взводе прижился дядя Захар. Это означало, что фельдшер признал нового командира.
В один из первых августовских дней нам объявили приказ Верховного Главнокомандующего Сталина И. В. № 0227 от 28 июля 1942 года.
Самое большое впечатление производила непривычно-правдивая оценка ситуации. Говорилось, что в связи с захватом врагом огромной территории мы не имеем преимущества в ресурсах перед врагом и должны во что бы то ни стало остановить его.
Батальон выстроили на рассвете в балке, спускающейся к Дону. Это была уже совсем другая воинская часть. Сократилось количество людей, выгрузившихся месяц назад на станции Борисоглебск. Из трех командиров взводов нашей роты не уцелел ни один, рядом с Рогожиным стоял новый политрук. Вторую роту, недавно сокращенную, формировали снова. Она оказалась вдвое меньше, в строю стояли всего десятка два человек, да и наша рота, даже пополненная окруженцами, не насчитывала и полусотни бойцов. Нас не спрашивали, все ли понятно насчет приказа. Любая болтовня не по делу позволялась лишь политработникам высокого уровня. Комиссар батальона решил оставить за собой последнее слово.
– Товарищи командиры и бойцы. Я очень надеюсь, что все отчетливо представляют…
Комбат сморщился, как от кислого, выслушал еще несколько фраз и перебил комиссара:
– Все хорошо представляют, что такое современная война. Пользуясь случаем, проведем строевой смотр. Командиры взводов, два шага вперед, марш!
Начался смотр. Как ни странно, нужная вещь, даже в той обстановке. Комбат обходил одно подразделение за другим, громко задавал вопросы. Оказалось, что в батальоне довольно много автоматов, но патронов к ним не хватает. По неполному диску на ствол.
– Сдать часть автоматов в обоз, – приказал комбат. – За счет сданных стволов пополнить боезапас остальных.
Он осмотрел три взвода нашей роты. Первому взводному сделал замечание насчет рваной формы, небритых подбородков, раздолбанных сапог.
– Починим, – бодро отозвался лейтенант. – Не менять же их на ботинки с обмотками.
Комбат ничего не сказал в ответ, обронил несколько слов насчет укомплектованности второго взвода, затем подошел к нам. Старшина Шмаков стоял именно в ботинках с обмотками, и строевику-комбату это не понравилось. Он гордился своим батальоном и хотел, чтобы мы отличались от других частей.
– Временно исполняющий обязанности командира взвода старшина Шмаков, – представился Павел, едва не запутавшийся в названии своей должности.
Комбат оглядел нас. Видимо, ему понравился внешний вид бойцов, почищенное оружие.
– Временно… нет у нас времени. Товарищ Рогожин, если старшина Шмаков справляется со своими обязанностями, назначайте его командиром.
– У меня нет таких полномочий.
– Считай, ты их получил, Иван Терентьевич.
Затем снова обратился к Шмакову:
– Вы ведь воевали, товарищ старшина?
– Так точно. С января сорок второго года в 188-й стрелковой дивизии.
– Вам есть чему поучить молодых бойцов, не правда ли?
Павел Шмаков смутился, но сказал, что думал:
– Я только в вашем батальоне свой счет открыл. До этого отступал да в госпитале лежал.
– Шмаков скромничает, – вмешался Рогожин. – Он танк подбил.
– Так и продолжайте, – кивнул комбат. – За вражеский танк медаль положена, но какие сейчас награды! Тем не менее выношу благодарность.
– Служу трудовому народу! – как и положено по уставу, ответил новый командир взвода.
Глава 4 Мы отступаем
Первую немецкую листовку я подобрал в те августовские дни. До этого избегал, за их хранение грозили отдать под суд. Отдельные слова остались в памяти. Вроде зверского большевистского террора, который принес нечеловеческие лишения. Провозглашался мир европейско-азиатских народов.
Текст листовки не впечатлял. Слишком заумно выражались немцы. Употребляли слова, которые могли подействовать где угодно, но только не у нас. Насчет голода, страданий у всех уже сложилось четкое представление – они пришли вместе с войной. Насчет европейско-азиатских народов я вообще ничего не понял. Неблагодарное дело – лезть в чужую жизнь с благими намерениями. Я видел страдания наших раненых на высотах Чира, как умирал обгоревший до костей боец в пшеничном поле. Но опять-таки все это принесли фашисты.
Наши листовки тоже не отличались оригинальностью. Глупо было призывать летом сорок второго года немецких солдат переходить на нашу сторону. Их войска наступали слишком быстро, не перейдешь и при желании. А желания сдаваться в плен у немцев не возникало. Как отмечали большинство исследователей, боевой дух военнослужащих вермахта в тот период был высок как никогда. Многие уже ждали конца войны, а в красивейших местах Дона, не испорченных цивилизацией, присматривали холмы и перелески для будущих поместий.
