А. Шеллер-Михайлов - Дворец и монастырь
– Пусть князь Борис говорит!
Князь Борис Горбатый немного замялся, стал откашливаться в руку, чувствуя неловкость говорить при князе Андрее Шуйском все то, что он сейчас очень бойко и развязно рассказывал без него этим самым боярам. Однако он заговорил, немного путаясь и запинаясь:
– Я что ж, я все повторю, что сказал князьям и боярам. Он, вон, князь Андрей, подбивал меня на отъезд к князю Юрию. "Поедем, говорит, со мною вместе, а здесь служить – ничего не выслужишь". Потом сказывал: "Великий князь Юрий сядет на государство, а мы к нему"…
– Я тебе, государыня, уже сказывал, – торопливо перебил князя Горбатого князь Андрей Шуйский. – Не я эти речи…
– Нет, ты, князь, помолчи, твоя речь впереди, – остановили его разом окружающие.
Князь Горбатый продолжал:
– Так вот, говорил он: "Если мы к нему, к князю Юрию, раньше других отъедем, то мы у него этим выслужимся".
– Облыжно это он, государыня, на меня клеплет, – заговорил в волнении князь Андрей Шуйский. – Стыда в глазах у тебя, князь, нет. Бога ты не боишься! Сказывал я тебе, государыня, сам, что меня подговаривал в отъезд Третьяк от князя Юрия…
Кто-то из бояр заметил:
– Да про князя-то Юрия уж везде толкуют, будто шепчут ему: "Отъезжай в Димитров, отъезжай, там никто тебя тронуть не посмеет, а здесь не минуешь беды".
– Как и миновать, когда в отъезд сманивает государевых слуг, – раздался чей-то голос.
– "Я, говорит, приехал в Москву закрыть глаза государю брату, и клялся в верности племяннику моему, и не преступлю целованию креста его", а сам вот что затеял".
– А я тебя не подговаривал, князь, – горячился князь Андрей Шуйский, обращаясь к князю Борису Горбатому, – а сказывал только, что и здесь государыне говорил про Третьяка. Крест-то на вороту у тебя есть или нет?
– Нет, подговаривал на отъезд, да испугался и забежал к государыне великой княгине обелить себя, увидав, что не на того напал, – ответил князь Горбатый. – Думал, что я с тобой заодно стоять стану, либо погубить меня же хотел… Не разберешь вас тоже!
Бояре, поглаживая бороды, мялись на месте и не знали, что делать. Они, казалось, забыли, что правителями являются собственно они, а не великая княгиня, и что дело это должно решить они. Поговорив между собою, они обратились к великой княгине:
– Что положишь, государыня, то и будет. Решай сама.
Великая княгиня поднесла к глазам вышитую ширинку, отирая слезы.
– Что мне приказывать в горе моем неутешном? Сорочин еще по государе нашем не справили, а уж этакое дело затеяли…
Она, осушив слезы, мягким голосом добавила тоном упрека:
– Вчера вы крест целовали сыну моему на том, что будете ему служить и во всем добра хотеть, так вы потому и делайте. Если народилось зло, не давайте ему разростись. А я – что же могу сказать вам, глаз своих от слез не осушаючи…
Князь Андрей Шуйский бросился к великой княгине с мольбой:
– Матушка-государыня, я тебе сказывал про свое дело…
Она тихо замахала рукой, останавливая его:
– Как князья и бояре рассудят, так и будет, а мое дело женское, вдовье, глаз не осушаючи, горе мое горькое оплакивать.
Она, отирая слезы, ушла неторопливой грациозной поступью, с опущенною на грудь головой.
Князья и бояре, оставшись одни, зашумели, заговорили разом, в то время как князь Андрей Шуйский и князь Борис Горбатый сцепились друг с другом, ругая один другого уже без всякого стеснения. Князья и бояре стояли за крутые меры. Схватить надо князя Юрия. Всегда он был врагом государя великого князя. Не раз бояр, зазывал к себе в отъезд. И князь Андрей Михайлович Шуйский пробовал уже отъезжать и посидел за это в башне. По обыкновению начали вспоминать прошлое, перебирая отдельные случаи отъездов к князю Юрию. Без этого в те времена не обходились никакие обсуждения дел, что и затягивало разговоры до последней степени. Решили, наконец, что если теперь не схватить князя да его слуг – хуже будет. Бояр охватил какой-то подавляющий страх, точно все должно было погибнуть. Они знали, что князь Юрий и умен, и речист, и обходителен с людьми, и смел. Захватит власть он в свои руки – все перевернется в государстве. С таким противником шутить нельзя, и надо действовать круто.
Уже к вечеру и князь Юрий, и князь Андрей Шуйский, и приближенные князя Юрия сидели в тюрьмах. Князю Юрию пришлось сидеть в той самой палате, где в нужде и в голоде кончил свою несчастную жизнь его племянник юный великий князь Дмитрий Иванович. Предзнаменование было страшное.
В тот же вечер боярыня Челяднина с растерянным видом поджидала в своей комнате брата, сидя пригорюнившись у стола и покусывая свои полные губы. Она немного побаивалась брата, зная его бешеный нрав, а никаких хороших вестей она не могла сообщить ему в этот вечер. Вспылит он, раскричится. Ну, да пусть бы покричал на нее, это ничего еще, а то он в горячности на все готов, на саму государыню великую княгиню обозлиться готов за то, что та ему не показывается на глаза. Боярыня Челяднина покачала головой и проворчала:
– И чего уж она в самом деле так-то убивается? Ну, еще при народе, так оно так и следует. А при нас-то что глаза портить?
Она сердито поджала свои губы и, опять качая головой, со вздохом заметила:
– А уж и хитра же она. Где нам с ней равняться! Всякого проведет. На Литве научилась…
Послышались шаги.
Князь Иван пришел как раз в назначенное время и по суетливости, по особенной ласковости сестры угадал сразу, в чем дело, и нахмурился. Поздоровавшись с нею и сев на лавку к столу, он коротко спросил:
– Что государыня?
– Разнемоглась совсем, недужится ей, започивала голубушка, – торопливо промолвила боярыня сладким и певучим голосом.
– Вот как! С горя, должно быть, великого, – насмешливо сказал он и стал барабанить пальцами по столу, как обыкновенно делывал это в минуты досады. – Как бы от нее все слуги верные не разбежались, от недуга-то ее.
Он мрачно нахмурил брови и смолк в раздумьи. Сестра, перепуганная его намеком, с смиренным видом подсела к нему и начала медовым, вкрадчивым тоном:
– Ваня, ты послушай меня, голубчик ты мой родной. Не круто ли ты оглобли-то повернуть хочешь? Тише-то вернее. Скоро не спорю. Верь ты моему слову…
Он засмеялся тихим злым смехом.
– Ты что поешь-то? С кем говоришь? – проговорил он, с явной насмешкой глядя на нее. – Я вашу сестру не знаю, что ли? Вас с наскоку да с набегу только и можно оседлать. Станешь к вам подходить с опаскою да с оглядкою – высмеете вы же да в дурацкий колпак нарядите. Ходи, мол, гуляй в нем, добрый молодец, по городу на потеху людям, а нам бабья в мужицком кафтане не надобно…
Боярыня вздохнула.
– Что говорить, правда! – согласилась она. – Любим мы, бабы, того, кто над нами верх берет…
Князь Иван презрительно усмехнулся.
– Ну, да об этом нечего толковать теперь, – решительным тоном сказал он, тряхнув головой. – Нездорова государыня – что ж делать, подождем, пока лихая болезнь соскочит. Авось не помрем с горя… А ты вот что скажи. Была ты тут, когда бояре да князья приходили?
– Была, была, как не быть, – торопливо заговорила боярыня Челяднина, обрадовавшись, что все кончилось, по-видимому, благополучно. – Князь-то Юрий каков, да и князь Андрей тоже…
Брат нетерпеливо перебил ее:
– Все люди как люди, только у одного выгорит, у другого нет. Дело не в том, а ты скажи, как было все, что государыня говорила.
Челяднина, пододвинувшись к брату, заторопилась рассказывать, что она видела, что подглядела, что подслушала. По мере того, как она рассказывала, лицо ее брата принимало странное выражение. Оно смотрело и угрюмо, и насмешливо.
– Так! Опять схитрила, опять прикинулась! – наконец промолвил он резко. – Думает, что так хитростью да притворством из всякого дела сух выйдешь. "Делайте как знаете", – передразнил он голос великой княгини. – А как бы бояре-то пальцем князя Юрия не тронули бы, а отпустили бы в Дмитров, ступай, мол, голубчик, на все четыре стороны, тогда что бы она заговорила?
– Что ж, Ваня, наше дело такое, бабье, слабое, по воле хитришь, – вступилась за великую княгиню Челяднина.
– Нет, у нее уж нрав такой, на Литве, видно, привыкла личину носить;- сказал он, перебивая сестру, – где женской слабостью прикроется, где заголосит вовремя, где слезами сердце разжалобит…
Он поднялся с места.
– Удали нашей нет, на пролом идти не умеет… Ох, кабы она, как я…
Он удало махнул рукою.
– Ну, да чего нет, того и не спрашивай. Слава Богу, что нынче все благополучно закончилось. За нее весь день промаялся. Ну, да кончено, так и толковать нечего. А там дальше увидим, что делать надо, как поступать. Впереди-то еще не на одну рогатину натыкаться придется.
Он простился с сестрой и пошел, гордый, решительный, смелый. Она, любовно смотря на него, понимала, что в такого молодца каждая может влюбиться. Она пошла провожать его и, что-то вспомнив, спросила:
