Зот Тоболкин - Грустный шут
«Слишком благоволит!» — с двусмысленной усмешкой подтвердила княжна, посвященная в дворцовые интриги.
Князь тут же ввел в дом к Монсу своего человека. И не покаялся.
— …Ваша карта, сударь, прибыльщикам интересна, но не мне… А та, мореходская, стоит целое состояние, — снисходительно между тем улыбнулся Фишер, дивясь простодушию князя. — Если сбыть ее знающим людям, — добавил он осторожно.
Юшков слыхивал, что именно так наживался Андрей Виниус, ведавший Сибирским приказом: сбывал карты и сказки русских первопроходцев иностранцам.
— Если бы снять с нее копию, — продолжал Фишер, — я мог бы запродать ее шведам.
— Шведы — исконные враги наши. Негоже выдавать им секреты России.
— Рано или поздно этот секрет станет общим достоянием. А ныне может принести нам с вами некую весьма ощутимую пользу.
— На то моего согласия не будет, — круто отрезал князь.
И Фишер отложил разговор до более благоприятных времен.
— Следующая весть, сударь, вам более интересна, — начал он, но чтобы проучить князя за резкость, помедлил, достал табакерку и вложил в ноздрю щепоть табаку.
— Ну, — нетерпеливо требовал Борис Петрович. — Скоро прочихаешься?
— Почитая себя слугою вашим, спешу передать суть беседы с приятелем моим Виллимом Монсом. — Борис Петрович насторожился. Вот весть важная! — Хмельной Виллим сказал мне, что… — Фишер опять выдержал долгую паузу, но князь ничем не выдал своего жадного нетерпения. — Он хвастался тем, что имел успех у некой особы…
— Что ж, немец этот мужик телесный, — равнодушно зевнул Борис Петрович и обмахнул мелким крестом рот. — Молод и собой виден.
— Ее величество тоже заметила это и… оценила.
— Тщщ! — Князь пружинисто подскочил, изобразил испуг, хотя взликовал в душе и теперь ждал от Фишера весомых доказательств. — Нас могут услышать.
Подойдя на цыпочках к двери, прикрыл ее и, спятясь, приложил ладонь вороночкой к уху.
— Враги царицы много дали бы за то, чтоб это услышать, — усмехнулся Фишер, следя за манипуляциями князя.
— Чем подтвердишь сказанное?
— Пьяный Виллим показал мне колечко одно… с руки царственной особы. И — посланьице, — тянул Фишер, решив содрать с князя побольше. — Полагаю, вы оцените это по достоинству. Я должен платить команде, которую почти набрал.
— Заплатишь, — успокоил князь. — Поплывешь в Лондон. Там есть банкир один… с ним свяжешься. — Юшков прослышал о том, что князь Меншиков держит в Лондоне огромные вклады. Это надо разведать. И тогда всесильному фавориту конец. Пока ж с этим делом покончить следует.
— Благодарствую, — поклонился Фишер. — Есть еще одно небольшое условие…
«А, сволочь!» — чуть не выругался князь. Этот бродяга наглеет день ото дня. Уже смеет ставить условия.
— Ну? — спросил нетерпеливо, скрывая вспыхнувшую в голосе злобу.
— Я бы хотел быть представленным вашему государю.
— Успеется. Государь занят сейчас. И не любит он пришлых, — сказал князь первое, что пришло в голову.
— Я слышал, наоборот, — усмехнулся Фишер. — И Монс мне говорил то же. У вас ценят людей смышленых.
«Монс?!» — едва не задохнулся от ненависти князь. Жизнь его из-за секретаря царицына висела на волоске. Да и теперь государь холоден с князем. После того разговора с царем Борис Петрович внес в казну полтораста тысяч. Пришлось немало потрясти соотечественников. Да и в мошне своей пошариться. Отощала она, а дочь на выданье. Но главный убыток — нелюбовь государя.
— Давай перстень сюда. И письмо, — сказал грубо, без лишних слов.
Фишер словно невзначай положил руку на шпагу. Этот жест незамеченным не остался.
— Мой друг Виллим обещал представить меня царице, — сказал он многозначительно. — Письмо и перстень остались на шхуне.
— А, ты так… — злобно скривился князь и позвал в кабинет братьев.
— Сила на вашей стороне, сударь, — Фишер бесстрашно выхватил шпагу, взмахнул ею со свистом. — Но живым я не дамся.
— У него письмо, Тима, — сказал князь. — Письмо и перстень. Не отдает.
— Отдаст, — подмигнул Барма князю, поманив к себе Фишера.
— Только вместе с жизнью, — пригрозил Фишер и, выставив шпагу перед собой, стал приближаться к Барме.
— Давай перстенек-то… давай, — негромко требовал Барма.
Фишер шагал к нему, бормоча: «Вместе с жизнью… вместе с жизнью». В одной руке держал шпагу, другой шарил в кармане то, что требовал Барма.
— Зачем мне твоя жизнь? — ласково возражал Барма, принимая перстень царицын, а затем и письмо. — Твоя жизнь мне совсем не нужна. Дай бог со своей управиться. Ступай теперь, ступай, ступай! — прогнал Фишера и, избавившись от соглядатая, начал читать письмо.
— Крупно играешь, Борис Петрович! Вот уж и царица тебе задолжала, — покачал головой, вдумываясь, какую выгоду будет иметь от этого послания князь. Сама царица дарит перстни какому-то Монсу. А ведь царь из грязи ее вытащил… Вот женская благодарность!
— Этот Монс сватался к дочери, — пробормотал Борис Петрович. — Я его выгнал.
— Если я посватаюсь — тоже выгонишь? — усмехнулся Барма, не спеша возвращать добытое у Фишера.
— Она княжна, Тима, — не стал изворачиваться князь. — Ей нужна ровня.
— Ровня… — Барма до боли закусил губу, потом встряхнул головою, сверкнул бесшабашной улыбкой. — Ладно, пользуйся… но помни: не вернешь родителей — доведу до царицы.
— Верну, Тима, — клятвенно обещал князь, торопливо пряча письмо и перстень. — Теперь уж точно верну.
12Шестой день праздновали годовщину Ништадтского мира. Все утомились, скучали, забавляясь кто чем мог. Сам царь удалился и ненадолго прилег. Стал уставать в последнее время. Все чаще стискивали голову железные обручи. Разламывалась головушка, и не было мочи выносить эту нестерпимую боль. Слабость свою оказывать царедворцам не хотел. Уходил, лежал, сложив на груди тяжелые, натруженные, совсем нецарские руки, вперив в потолок налитые кровью и горечью глаза. Думал…
Вышел из спальни, не отдохнув. На пути его перехватил Борис Петрович, что-то шепнул и замер, поедая преданными глазами.
Петр дернул узким костлявым плечом, раздраженно буркнул:
— Зови.
— Вместо одного двоих привел, — подталкивая Митю, прятавшегося за младшего брата, говорил Борис Петрович. — Этот чудодей, а тот, прячется, мореход.
— Ежели мореход, что ж он прячется? — сердито спросил Петр.
— Оттого что не по вину, а по морю ходит, — ввернул Барма, забавляясь с зайцем.
Петр хмуро покосился на него, скривил щеку. Велел подать себе трубку, закурил и сел за шахматный столик.
— Где ж плавал, мореход славный? — спросил, затягиваясь. В зале громко захохотали. Меж взрывами смеха послышался чей-то визгливый голос…
— Весь свет обошел, — врезался в разговор Юшков, выдвигаясь вперед. — У него и карта есть, и записи…
Дарья Борисовна, беседовавшая неподалеку с каким-то придворным хлыщом, невежливо прервала его на полуслове, приблизилась к столику. Однообразные танцы, мятые от многодневного пира лица, заученные комплименты утомили ее. Увидав отца и братьев, с мороза свежих и броско красивых, тотчас воспрянула, незаметно тронув Барму за локоть.
Кто-то вновь рассмеялся громко. Петр шикнул. Его не расслышали.
— Уйми их, — велел Юшкову, притопнув ногою. Взглянув мельком на Барму и на его зайца, сердито спросил: — Ты шут?
— Шуты — вон, все разряжены. Мне не ровня, — насмешливо ухмыльнулся Барма.
Петр всхлипнул трубкой, вздохнул и отослал:
— Ступай туда… оба ступайте!
Дарья Борисовна подхватила Барму за руку, повела к царице.
— Ваше величество, — присела она перед Катериной, — мой протеже, Тимофей Пиканов. Он много в чем преуспел…
Царица погрозила ей пальчиком, лукаво улыбнулась. Но Дарья Борисовна, словно бы не поняв уж слишком очевидного ее намека, бойко закончила:
— Но более всего в фокусах. Он также режет по дереву, рисует, складно поет…
Петр, оглянувшись на них, усердно засосал погасшую трубку, принялся листать Митины записи. Отложив их, задумался, постучал костяшками пальцев.
— Теперь карту кажи. И объясняй по ходу толково.
— Чертеж тех мест, где бывал, — одолев робость перед царем, начал Митя. — Вот нос Камчатский. Тут Атласов бывал когда-то. Отсюда плавал я к мысу Лопатка, а с мыса по всей Курильской гряде, вплоть до острова Матмая. Там японцы живут. На других островах — курилы. Кожу нерпичью носят, промышляют охотой и рыбалкой. Много там птицы разной, рыбы много. Я писал о том коменданту Камчатки. Он, верно, переслал вам мои записи?..
— Не было такого, не помню. Надо будет спросить у Соймонова, — Петр, светлея глазами, ласково кивнул: — Сказывай дале.
— Ходили байдарами с острова на остров. Очертания островов и проливов я наносил на карту. Брал для показу тамошние одежды, рухлядь, посуду разную. Тоже высылал на Камчатку. Потом второй был поход, и третий… Я во все три ходил и карту подробную сделал. Одну Козыревский забрал — судьбы ее не знаю. Две — на случай — вычертил для себя. Товарищи мои сгинули. Сам выжить не чаял. Добрые люди — жители тамошние — помогли. Без малого год у них прожил… — просто закончил Митя. Отдав карту, не знал, чем занять руки, и потому неловко переминался, краснел.
