Вячеслав Шишков - Угрюм-река

— Господа! Знаете ли вы, что такое Прохор Громов? — с патетическими жестами, как Иктер на сцене, начал он. — Прохор Громов — гениальнейший практический деятель.

Его энергии, его уму, его несокрушимой воле можно только удивляться. Если вы его поддержите в столь трудную минуту, вы получите все и будете работать с ним бесконечно долгое число лет, извлекая от содружества обоюдную пользу. Ежели его свалите, все потеряете. Что же вам, господа, выгоднее? Угробить крупного предпринимателя, погубить колоссальное дело, которым может гордиться Россия, или окрылить этого гения, чтоб он вновь взлетел и создал на пепелище невиданной силы и размаха промышленность? Ответ может быть один. Даже в сумасшедшем доме, среди слабоумных и помешанных, не может быть иного ответа, как только — да, согласны!

Я льщу себя надеждой, господа, что я имею честь видеть перед собою цвет русского капитала, людей мощного ума и здравого практицизма. — Парчевский, весь от напряжения красный, взвихренный, отхлебнул остывший чай. — Теперь позвольте с цифрами в руках развить пред вами, господа, картину того, что было из ничего создано гением Прохора Громова…

Вскоре Прохор Петрович получил телеграмму от Иннокентия Филатыча:

«Дело в шляпе. Двадцать пять за сто. Еду в Москву, в Нижний. Подробности почтой.

10

Прохор Петрович потерял от пожара тысяч сорок. А «чашка чая» принесла ему выгоды без малого — полмиллиона.

Но это не прошло Прохору даром: явным обманом нажитые деньги тяжелым грузом придавили дух его. Острый стыд вдруг встал в нем. Дал старику телеграмму:

«Немедленно возвращайся. Москву, Нижний оставь». Скверно, скверно… И для чего ему нужно было это делать? Что за дикая фантазия? Видно, черт нашептал ему в уши. Как бы не узнала Нина. Однако… дело сделано, купцы обобраны, темные деньги в кармане.

Пристав получил известие, что рабочие прииска «Нового» начинают «тянуть волынку», фордыбачить. С двумя урядниками он приехал на прииск. Золотоискатели — народ отпетый — вели себя крикливо, не стеснялись. Пристав говорил с ними с крыльца конторы. Собралось около пятисот человек. Ободранные, грязные, заросшие волосами. Кричали:

— Почему хозяин не исполняет своих обещаний? Мы потушили пожар, спасли его имущество. Он насулил нам с три короба, а где его посулы? Он спереду мажет, а сзаду кукиш кажет! Ирод, холера бы его задавила! А почему Ездаков, управитель наш, не уволен? Он арид, он кровопийца, он нас по зубам бьет… Долой Ездакова, язви его!

Из конторы выскочил сам Фома Григорьевич Ездаков, оттолкнул пристава и гнусаво заорал в толпу:

— Молчать! Я вам покажу! У меня от коня остается только грива да хвост, а от вас останется один нос!

Толпа сжалась на мгновенье, присмирела. И разрозненные, с оглядкой, крики:

— Лопнешь! Кровопивец… Паук!..

— Молчать!..

Рыжая с проседью большая борода Ездакова от злости затряслась, наглые глаза выкатились из орбит. Он был похож на разъяренного быка.

— Каторжники! Зимогоры! Варнаки!.. — грозил он вскинутыми кулаками.

— А ты кто?

— Я тоже каторжник! Да, я каторжник, я варнак. Я восьмерых зарезал. У меня во всех карманах по два пистолета… Вот! — Он выхватил из-за пазухи револьвер, выстрелил в пролетавшую ворону. — На! Подбирай. Только пикни… Башку продырявлю!.. Не боюсь, не боюсь, не боюсь! — топал он ногами, бесновался, забыв себя.

Толпа взялась за камни. Пристав схватил Ездакова сзади:

— Ездаков… Фома Григорьич… Успокойся, только гадишь мне… — и, навалившись на управляющего пузом, втолкнул его в дверь конторы.

— Вот, васкородие! — закричала толпа. — Видали, каков зверь?..

— Тихо, тихо, ребятки… — пыхтел, задыхался пристав. — Все разберем, во все вникнем…

— Уберите Ездакова! Уберите Ездакова!..

— Ладно. Ладно, ребятки, уберем. Хозяин сейчас прихварывает. Неприятности разные. А вы, ребятки, шептунов не слушайте. Мы их всех переловим. Господин ротмистр строг. К тому же — солдаты… Упаси, боже!.. Предупреждаю, ребятки… А вы, ребятки, работайте как следует. И все будет хорошо, ребятки…

— Мы хотим губернатору прошенье подавать. Министру! Царю!.. Смерть нам всем приходит…

— Подавайте, подавайте, ребятки… В законном порядке чтоб… Тихо чтоб…

Народ, тайно руководимый забастовочным комитетом, собирался кучками и на прииске «Достань», на лесопилках, заводах и прочих предприятиях. Причина недовольства: хозяин не держит своего слова, житьишко день ото дня хуже. Выводы: никто не хочет нам помочь, не попытать ли, братцы, заступиться за себя самим?

А Прохор Петрович и в ус не дул. Инженеры, техники, механики со всех сторон докладывали ему, что нормы работ снизились, везде недоделки, умышленная порча инструментов; что дисциплинарные взыскания и штрафы перестали производить на рабочих впечатление. В ответ на жалобы Прохор Петрович производственные неполадки ставил в вину техническому надзору, не позволял себя оспаривать, раздражался.

— Прохор Петрович, позвольте же вам доложить, что при таком настроении рабочих мы за успех дела не отвечаем… Мы бы рекомендовали вам по отношению к народу…

— Что?! И вы меня учить?

Инженеры уходили от хозяина, пожимая плечами, терялись.

Мировой судья, пристав, ротмистр фон Пфеффер и замещающий Протасова горный инженер Абросимов, сговорившись между собой, имели с Прохором Петровичем серьезную беседу.

— По нашему мнению, настроение рабочих таково, что стоит вам исполнить обещание — и все войдет в норму.

— Я не могу исполнить обещание целиком. Я тогда был охвачен паникой, наобещал сгоряча. У меня сгорел лесопильный завод, уничтожено масса заготовленных шпал; словом, я понес большие убытки. Да и вообще дела мои… — Прохор не договорил.

— Нам очень трудно, Прохор Петрович, при создавшихся условиях поддерживать должный порядок.

— Да, но я до сих пор считал, что власть, облеченная силой действия, не должна переводить вопрос о поддержании порядка в такую плоскость. Условия — условиями, а власть — властью.

— Власть должна иметь хотя бы призрачную моральную базу для применения силы. Мы этой базы не видим. Напротив, склонны думать, что вами исполняются далеко не все требования правительственного надзора.

— Чем вы это можете доказать?

— Я это утверждаю, — откинул назад породистую голову ротмистр. — У меня имеется копия протокола осмотра ваших предприятий правительственным инженером в присутствии вашего инженера Протасова.

— Многое из старых недочетов устранено.

— Например? Я не вижу, — продолжал либеральничать жандармский ротмистр.

— Вы здесь — новый человек. Поживете — увидите. Во всяком случае, что же вы от меня желаете? Я вам уже сказал, господа, что Ездакова постараюсь уволить. Сократить часы не могу. Я иду на прибавку жалованья всем рабочим на пять процентов, некоторым на десять, а не на тридцать огулом, как они требуют.

— Питание?

— Я же сказал, господа, что мною дан приказ улучшить питание и вообще снизить цены на все продукты. Я же вам сказал.

— Простите, Прохор Петрович, вы нам этого не говорили.

— Вот, говорю.

Четыре обоюдно удовлетворенные улыбочки, почти дружеское пожатие рук.

Но на другой же день этим улыбочкам суждено было растаять. А вскоре лица многих людей облеклись в трагические маски.

Огромный амбар, грязный прилавок завален вонючим мясом, в большущих ушатах солонина, воздух пахнет тухлятиной, жарко; рои зловредных мух. В грязнейших фартуках продавцы, с топорами в руках. Толпа рабочих, детей и женщин с корзинками, сумками, мешками. Бабы утыкают носы в кончики платков. Многих от запаха мутит… Под ногами снуют собаки. Какому-то псу дают здорового пинка. Небо в трепаных облаках. Шум тайги.

— Душина… Вонища… Фу-у!.. Да этакое мясо не всякая собака будет жрать.

— Не хочешь — не бери. Мы, что ли, протушили? Дура. Следующий! Эй, рыжая борода с кошелем, подходи!..

— Стой, куда? — отталкивает баба рыжую бороду. — Мой черед! Давай мне, сукин ты сын, кровопивец…

— Не лайся! — щетинится приказчик. — Дура долговолосая… Раскурье…

— Кто лается-то? Ты и лаешься… Всюду крики, неразбериха, похабная перебранка, укоры:

— Тухлятина…

— Падаль.

— На, на, на! — тычут приказчики в стену:

— Читай акт приемки… Кто подписал? Ваши же. Приказчик привез такое, Иван Стервяков. Мы ни при чем.

Вдруг врывается в лавку мужик в лаптях, с ним две бабы. Мужик бросает на пол мокрый мешок с солониной и что есть силы, топая лаптями, орет:

— Кровопивцы!.. Идолы!.. Это что вы наклали моему парнишке в мешок-то?! А? Это что наклали?!

В два рта ревут и бабы:

— Хозяина сюда! Полицию сюда! Ах, ах, ах!..

— Православные! — орет мужик, — Глядите, православные, чем нас хозяин потчует! — Он с яростью вытряхивает мешок, вместе с ослизлой солониной ползет на пол неудобосказуемый орган жеребенка. — Это как называется?.. А?..