Призраки в солнечном свете. Портреты и наблюдения - Трумен Капоте
Т. К. Джордж, мне надо в туалет.
ДЖОРДЖ. Ты не сбегáешь от меня? Не сбегаешь от старого школьного друга, который подбрасывал тебе ответы по алгебре?
Т. К. Все равно я провалился! Буду через две минуты.
(Мне не нужно было в туалет; мне нужно было собраться с мыслями. У меня не хватало характера, чтобы удрать и схорониться где-нибудь в тихом кинотеатре, но и к столу возвращаться не хотелось до смерти. Я вымыл руки, причесался. Вошли двое и расположились перед писсуарами. Один сказал: «Этот там набрался. Сперва он даже показался знакомым». Другой ответил: «Не сказать, что незнакомый. Это Джордж Клакстон». – «Брось!» – «Мне ли не знать? Он был моим начальником». – «Господи! Да что с ним?» – «Разное рассказывают». Оба умолкли – должно быть, из уважения ко мне. Я вернулся в зал.)
ДЖОРДЖ. Так ты не сбежал?
(Он как будто немного обмяк и протрезвел. Без особых приключений сумел зажечь спичку и поднести к сигарете.) Готов дослушать остальное?
Т. К. (молча, ободряющий кивок).
ДЖОРДЖ. Жена ничего не сказала, засунула фото в бумажник, и всё. Я продолжал бриться, но два раза порезался. Давно уже не напивался и забыл, что такое похмелье. Пот, брюхо – чувство было такое, будто гадишь бритвами. Я сунул в портфель бутылку бурбона и, войдя в поезд, отправился прямиком в уборную. Там первым делом порвал фотографию и бросил в унитаз. Потом сел и откупорил бутылку. Поначалу меня чуть не вырвало. И жарко там было, как в пекле. Как в аду. Но понемногу стал успокаиваться и спросил себя: ладно, с чего я так распсиховался? Ведь я не сделал ничего плохого. Но, когда встал, увидел разорванный снимок, плававший в унитазе. Я спустил воду, клочки фотографии – ее лицо, руки, ноги – закружились в водовороте, и у меня закружилась голова: я почувствовал себя убийцей, словно взял нож и зарезал ее.
К тому времени, когда поезд остановился на вокзале, я понял, что не в состоянии совладать с работой, – пошел в Йельский клуб и снял комнату. Позвонил оттуда секретарше и сказал, что должен ехать в Вашингтон, вернусь только завтра. Потом позвонил жене, что возникло срочное дело и я заночую в клубе. Потом лег в постель и решил: просплю весь день – выпью стаканчик, чтобы расслабиться, прогнать мандраж, и усну. Но не смог, не смог, пока не уговорил всю бутылку. Зато уж и поспал! До следующего утра, наверное до десяти.
Т. К. Часов двадцать?
ДЖОРДЖ. Около того. Но когда проснулся, почувствовал себя вполне прилично. В «Йеле» отличный массажист, немец, руки сильные, как у гориллы. Кого угодно поднимет на ноги. Сходил в сауну, потом этот эсэсовский массаж – и под ледяной душ. Я остался в клубе, пообедал. Не пил, но нажрался, скажу тебе, как удав. Четыре ягнячьи отбивные, две печеные картофелины, пюре из шпината, кукурузный початок, литр молока, два пирога с черникой…
Т. К. Тебе не мешало бы сейчас поесть.
ДЖОРДЖ (рявкнув, с неожиданной грубостью). Заткнись!
Т. К. (Молчание).
ДЖОРДЖ. Извини. Понимаешь, я как бы с собой разговаривал. Как бы забыл, что ты здесь. А твой голос…
Т. К. Понимаю. В общем, ты сытно пообедал и чувствовал себя хорошо.
ДЖОРДЖ. Вот именно. Вот именно. Приговоренный сытно пообедал. Сигарету?
Т. К. Я не курю.
ДЖОРДЖ. Правильно делаешь. Не кури. Я много лет не курил.
Т. К. Давай я тебе зажгу.
ДЖОРДЖ. Благодарю, я вполне способен зажечь спичку без того, чтобы взорвать этот кабак.
Так на чем мы остановились? А, да, смертник направляется в свою контору, тихий и просветленный.
Была среда, вторая неделя июля, пекло. Я сидел один в кабинете, и вдруг звонит секретарша и говорит, что меня просит к телефону мисс Райли. Я не сразу сообразил и спрашиваю: кто? Что ей надо? Секретарша говорит: по личному вопросу. Тут до меня дошло. Я сказал: «Да-да, соедините».
Слышу: «Мистер Клакстон, это Линда Райли. Я получила ваше письмо. Такого милого письма я никогда не получала. Я чувствую, вы настоящий друг, поэтому и рискнула вам позвонить. Я надеялась, что вы сумеете мне помочь. Потому что у меня неприятность, и если вы не поможете, тогда не знаю, что мне делать». Нежный девичий голосок, но такой взволнованный, задыхающийся, что я попросил ее говорить помедленнее. «У меня мало времени, мистер Клакстон. Я звоню сверху, а мама в любую минуту может взять трубку внизу. Дело в том, что у меня собака. Джимми. Ему шесть лет, но он резвый, как не знаю кто. Он у меня с тех пор, когда я была маленькой, и, кроме него, у меня никого нет. Он настоящий джентльмен, не представляете, какой симпатичный. А мама собирается его усыпить. Я умру! Просто умру. Мистер Клакстон, пожалуйста, вы можете приехать в Ларчмонт? Я вас встречу у магазина „Сейфуэй“ вместе с Джимми, и вы сможете его забрать. Спрячете его где-нибудь, а потом мы придумаем, что делать. Больше не могу говорить. Мама идет по лестнице. Завтра позвоню, как только получится, и назначим день…»
Т. К. И что ты сказал?
ДЖОРДЖ. Ничего. Она положила трубку.
Т. К. Но что сказал бы?
ДЖОРДЖ. Ну, как только она положила трубку, я решил, что, когда перезвонит, я скажу «да». Да, помогу бедной девочке спасти собаку. Это не значит, что я взял бы ее домой. Можно было пристроить ее в питомник или еще куда-нибудь. И если бы всё сложилось иначе, так бы и сделал.
Т. К. Понятно. Она больше не позвонила.
ДЖОРДЖ. Официант, можно еще одну темненькую? И, пожалуйста, стакан «Перье». Нет, она позвонила. И разговор был короткий: «Мистер Клакстон, извините, я улизнула, звоню от соседей, тороплюсь. Вчера вечером мама нашла письма, те, что вы мне писали. Она ненормальная, и муж ее ненормальный. Они выдумали какие-то ужасные вещи, а утром она сразу увезла Джимми. Больше не могу говорить, может, позже позвоню».
Но больше никаких вестей от нее не было – то есть от нее самой. А через несколько часов мне позвонила жена; думаю, около трех. Она сказала: «Дорогой, приезжай сюда, как только сможешь». Голос у нее был неестественно спокойный, и я понял, что она страшно огорчена. И даже наполовину догадался, из-за чего. Но притворился удивленным, когда она сказала: «Здесь двое полицейских. Один из
