Александр Дюма - Семейство Борджа (сборник)
Иоанна подняла на возлюбленного глаза, полные слез.
– Боже мой! Боже мой! – воскликнула она, с отчаянием простирая молитвенно сложенные руки. – Неужели я вечно буду слышать вокруг себя этот роковой клич, зовущий к убийству! И вы, Бертран, вы тоже его повторяете, как Карл Дураццо, как Роберт Кабанский! Почему вы хотите, несчастный, чтобы меж нами встал окровавленный призрак и чтобы его ледяная рука стала преградой нашим преступным поцелуям? Довольно преступлений! Пускай он царствует, если его злополучное честолюбие влечет его к трону. На что мне власть? Лишь бы он не отнимал у меня вашей любви!
– Наша любовь едва ли продлится долго.
– Что вы хотите сказать, Бертран? Вам нравится меня безжалостно мучить.
– Я говорю, государыня, что новый король Неаполитанский приготовил черный стяг, который понесут впереди него в день коронации.
– И вы полагаете, – спросила Иоанна, побледнев, как покойница, завернутая в саван, – вы полагаете, что этот стяг означает угрозу?
– Которая уже начинает осуществляться.
Королева пошатнулась и оперлась о стол, чтобы не упасть.
– Расскажите мне все, – задыхающимся голосом проговорила она, – не бойтесь меня напугать; вот видите, я не дрожу. О Бертран, умоляю вас!
– Предатели начали с человека, которого вы более всего почитаете, с самого мудрого из королевских советников, с самого безупречного судьи, с самого благородного сердца, с самой строгой добродетели…
– Андреа д’Изерниа!
– Его больше нет, государыня.
Иоанна испустила крик, словно видела, как при ней убивают благородного старца, которого она чтила наравне с отцом, и без сил молча опустилась в кресло.
– Как же его убили? – наконец заговорила она, устремив на графа перепуганный взгляд.
– Вчера вечером, когда он выходил из дворца, направляясь к себе домой, перед Порта-Петручча на пути у него внезапно вырос человек, один из фаворитов Андрея, Коррадо Готтис, который был, несомненно, избран потому, что у него были основания жаловаться на неподкупного судью: тот недавно вынес ему обвинительный приговор, так что убийство могло объясняться личной местью. Негодяй подал знак двум-трем соучастникам, которые окружили жертву, не оставляя ей ни одной лазейки к спасению. Несчастный старик пристально взглянул на своего убийцу и спокойно спросил, что тому надо. «Мне надо лишить тебя жизни, как ты лишил меня победы в тяжбе», – воскликнул головорез и, не оставляя судье времени для ответа, пронзил его шпагой. Тогда и остальные набросились на беднягу, который даже не пытался звать на помощь, и нанесли ему множество ран, изуродовав самым безжалостным образом его труп, который затем бросили плавать в луже крови.
– Ужасно! – прошептала королева, закрыв лицо руками.
– Это лишь первый, пробный удар: уже составлены пространные проскрипционные списки; Андрею нужна кровь, чтобы отпраздновать свое восшествие на неаполитанский трон. А знаете ли вы, Иоанна, кем открывается список приговоренных?
– Кем? – спросила королева, содрогаясь с головы до пят.
– Мною, – как ни в чем не бывало ответствовал граф.
– Тобой? – возопила Иоанна, выпрямляясь во весь рост. – Теперь они хотят расправиться с тобой? О, берегись же, Андрей, ты сам подписал свой смертный приговор. Я долго отводила кинжал, приставленный к твоей груди; но ты исчерпал мое терпение. Горе тебе, принц Венгерский! Кровь, пролитая тобой, падет на твою голову!
Пока она говорила, бледность сбежала с ее щек, прекрасное лицо разгорелось пламенем мщения, глаза начали метать молнии. На это шестнадцатилетнее создание страшно было смотреть: она с судорожной нежностью стиснула руку возлюбленного и прижалась к нему, словно хотела прикрыть его своим телом.
– Твой гнев запоздал, – печальным и нежным голосом продолжал молодой граф, которому Иоанна показалась в этот миг столь прекрасной, что у него не было сил ее упрекать. – Разве ты не знаешь, что его мать оставила ему талисман, хранящий от яда и стали?
– Он умрет, – твердым голосом ответила Иоанна, и лицо ее озарилось столь странной улыбкой, что граф смутился: ему тоже сделалось страшно.
На другой день молодая королева Неаполитанская, более прекрасная и сияющая, чем когда бы то ни было, непринужденно и изящно уселась у окна, за которым открывался волшебный вид на залив, и принялась ткать своими белыми руками белую с золотом ленту. Пробежав на две трети свою огненную дорогу, солнце медленно погружало лучи в синие прозрачные воды, в которых отражалась вершина Позилиппо, увенчанная цветами и зеленью. Теплый, напоенный ароматами бриз, мимолетно скользнув по апельсиновым рощам Сорренто и Амальфи, нес восхитительную прохладу жителям столицы, окованным блаженной истомой. Весь город просыпался после долгой сиесты, вздыхал с облегчением и раскрывал сомкнутые дремотой глаза; мол покрылся шумной многолюдной толпой, пестревшей самыми яркими красками; праздничные клики, веселые песни, любовные куплеты слышались со всех сторон обширного амфитеатра, представляющего собой одно из удивительнейших чудес света, и достигали ушей Иоанны, которая внимала им, склонясь над работой и погрузившись в глубокую задумчивость. Внезапно, когда она, казалось, была всецело поглощена своим рукоделием, ее заставил вздрогнуть еле слышный звук осторожного дыхания и почти неразличимое шуршание ткани, задевшей ее за плечо; она обернулась, словно ее внезапно разбудило прикосновение змеи, и заметила мужа: разодетый в пышный наряд, он небрежно оперся о спинку ее кресла. Принц давно уже не приходил вот так, запросто, к своей супруге. И это движение, свидетельствовавшее о ласке и преданности, показалось королеве дурным предзнаменованием. Андрей, казалось, не заметил взгляда, полного ненависти и ужаса, который невольно устремила на него королева, и, придав холодному правильному лицу выражение самой явной нежности, на какую только он был способен в этих обстоятельствах, спросил:
– Зачем вы мастерите эту ленту, моя любимая и верная супруга?
– Чтобы повесить вас, ваше высочество! – улыбаясь в свой черед, отвечала королева.
Андрей пожал плечами, расслышав в этой неслыханной дерзкой угрозе лишь грубую шутку. Потом, видя, что Иоанна опять принялась за рукоделие, он вновь попытался завязать разговор.
– Признаю, – продолжал он с отменным спокойствием в голосе, – что вопрос мой был по меньшей мере излишним; по усердию, какое вы вкладываете в вашу искусную работу, мне следовало догадаться, что она предназначена для какого-нибудь прекрасного кавалера, которому вы собираетесь послать эту ленту, дабы ваши цвета хранили его в опасных предприятиях. В таком случае, моя прекрасная повелительница, прошу, чтобы ваши уста произнесли приказ: укажите место и время испытания, и я заранее уверен, что приз, который я готов оспорить у всех ваших обожателей, останется за мной.
– Сомнительно, – возразила Иоанна, – так же ли вы отважны в военном деле, как в любви?
И она бросила на мужа такой вызывающий и презрительный взгляд, что молодой человек залился румянцем.
– Надеюсь, – сдерживая себя, ответил Андрей, – что вскоре дам вам такие свидетельства своей приязни, что вы уже не сможете в ней усомниться.
– И что же внушает вам такую надежду, ваше высочество?
– Об этом я скажу, если вам будет угодно серьезно меня выслушать.
– Я слушаю вас.
– Ну что ж! Я с доверием смотрю в грядущее, а причиной тому – сон, который приснился мне минувшей ночью.
– Сон! Вам следовало бы дать мне хоть какие-нибудь пояснения на сей предмет.
– Мне снилось, будто в городе великий праздник: многолюдная толпа заполнила улицы, подобно вышедшему из берегов потоку, и в поднебесье звенели ее радостные клики; угрюмые мраморные и гранитные фасады скрылись под шелковыми полотнищами и цветочными гирляндами, церкви были украшены, как во время больших торжеств. Я ехал верхом бок о бок с вами. (Иоанна сделала исполненный гордыни жест.) Простите, государыня, это всего лишь сон; итак, я ехал справа от вас на прекрасном белом коне в роскошной попоне, и верховный юстициарий королевства нес передо мной почетный знак – развернутое знамя. Торжественно проследовав по главным улицам города, мы под звуки фанфар и труб прибыли в королевскую церковь Санта-Кьяра, где погребен ваш дед и мой дядя, и там, перед главным алтарем, папский легат вложил вашу руку в мою, а затем произнес долгую речь и по очереди увенчал нас короной Иерусалима и Сицилии; потом знать и народ вскричали в едином порыве: «Да здравствуют король и королева Неаполитанские!» И я, желая увековечить память о столь славном дне, посвятил в рыцари самых ревностных придворных.
– А не помните ли вы имена этих избранных, которых сочли достойными монаршей милости?
– Отчего же, государыня, отчего же: Бертран, граф д’Артуа…
– Довольно, ваше высочество, избавлю вас от труда перечислять остальных: я всегда верила, что вы великодушный и искренний государь; но сейчас вы дали мне новое тому доказательство, обратив свою милость на людей, которых я более всего удостаиваю доверия. Не знаю, скоро ли суждено осуществиться вашим желаниям, но, как бы то ни было, не сомневайтесь в моей вечной признательности.
