Тим Уиллокс - Двенадцать детей Парижа
Тангейзер посмотрел ему в глаза. Он ожидал увидеть в них боль, но полная растерянность и непроизнесенный вопрос – «Ты?» – камнем легли на его сердце. Госпитальер отвернулся.
Все произошло так, как хотел Тангейзер: алебарда вонзилась в доски. Он освободил лезвие. Грегуар повалился на Юсти, не зная о ранах друга. Тот выпустил его здоровую ногу, прижал его к груди одной рукой, и оба заплакали. В воздухе просвистела еще одна мушкетная пуля. Матиас достал половинку шарика опиума, склонился к меху с вином и зубами выдернул пробку. Просунув опиум между деформированными губами Грегуара, он зажал мальчику нос и влил ему в горло вино, после чего опустил мех и зажал ему ладонью рот:
– Глотай, парень, глотай. Мы с тобой. Ты нам нужен.
Грегуар глотнул, и Тангейзер отпустил его. Мальчик поперхнулся, но камень бессмертия остался в желудке. Рыцарь вернул на место пробку. Положив ладонь на голову поляку, он почувствовал, что тот всхлипывает.
– Ты нам тоже нужен, Юсти, – шепнул он. – Держи его крепче.
Потом он взял ампутированную ногу и бросил ее под повозку, чтобы убрать с глаз долой, и снял с кольца факел. Заметив под скамьей свою рубаху, Матиас дважды обмотал ее вокруг левого предплечья, повернулся спиной к Грегуару и поднял культю его ноги. Вторая кость была перерублена чисто, вровень с осколком первой. Остатки мышц голени сократились, пережав сосуды, которые теперь нужно было прижечь. Тангейзер поднял коленный сустав повыше и приложил к культе факел.
Он принялся монотонно читать «Аве Мария», чтобы вести счет времени, но крики Грегуара заглушал его голос.
– Радуйся, Мария, Благодати полная, Господь с Тобою.
Ребенок отчаянно дергался. Иоаннит молился, чтобы он лишился чувств.
– Благословенна Ты между женами, и благословен плод чрева Твоего, Иисус.
Он провел волокнами факела по краям раны.
– Святая Мария, Матерь Божия, молись о нас, грешных…
Потом сильно прижал его к сократившимся мышцам, чтобы прижечь сосуды.
– …ныне и в час смерти нашей.
Руке, обмотанной рубашкой, стало горячо.
– Аминь.
Грегуар обмяк в объятиях Юсти.
Тангейзер убрал факел, и в нос ему ударил запах обожженной плоти. Смола вспыхнула и погасла на ветру. Обожженная рубашка дымилась. Рыцарь отбросил факел и ослабил жгут. На поверхности раны выступила и тут же свернулась сукровица. Среди кожи и мышц торчала тонкая почерневшая кость. Жуткое зрелище. Госпитальер обмотал культю рубахой и завязал рукава на бедре мальчика. С севера послышался пистолетный выстрел.
Еще один.
Паскаль.
Ампаро. Эстель.
Карла.
Что бы там ни произошло, все закончится раньше, чем он подоспеет на помощь.
Услышав частый перестук копыт, Тангейзер поднял голову: со стороны перекрестка к ним приближался всадник. Схватив алебарду, Матиас двинулся ему навстречу.
Если это не боевой конь, то животное, скорее всего, заартачится при виде трупов, которыми завалена улица. А еще раньше оно почувствует – сам иоаннит его уже не ощущал – запах крови, который нервирует этих животных. Боятся лошади и острия пики, если заметят его. Дойдя до последнего трупа, безголового, рыцарь уперся древком алебарды в землю и поднял отрубленную голову за пропитанные кровью волосы. Наклонив лезвие в сторону приближающейся лошади, он повернул лежащий на земле факел, чтобы свет отражался от сверкающей стали.
В худшем случае бедное животное само напорется на алебарду, а если повезет, у него будет конь, который может очень пригодиться.
Матиас пригляделся к всаднику. Это не Гарнье. Слишком маленький. Кираса. Шлем. Слишком сильно размахивает мечом. Посадка выдает человека, непривычного к седлу. Тангейзер попытался сымитировать крик, который слышал от Грегуара, и швырнул отрубленную голову во всадника, как бросают боевой топор:
– Хей!
Крик, запах крови, вид трупов, лезвие алебарды и летящий снаряд – все это сразу обрушилось на бедное животное, и лошадь затормозила, пытаясь свернуть в боковую улицу. Ее копыта заскользили по земле, и отрубленная голова ударила в нагрудник седока. Рыцарь бросил алебарду и побежал к нему. Всадник откинулся назад, потом подался вперед, пытаясь сохранить равновесие, и при этом наклонился набок. Возможно, ему и удалось бы удержаться в седле, однако непривычно тяжелые доспехи сделали свое дело. Мужчина упал среди стонущих раненых со вспоротыми животами, и Тангейзер перепрыгнул через его ноги, чтобы схватить лошадь, но животное, подгоняемое страхом, оказалось слишком проворным. В боковом переулке мелькнул лишь его развевающийся хвост.
Повернувшись, госпитальер увидел первого «пилигрима», который следовал за своим командиром и теперь должен был сам решить, жить ему или умереть.
Матиас взял арбалет, оставленный на углу, возле Юсти.
Первому бойцу он выстрелил в живот, чтобы у остальных мозги заработали быстрее.
После этого рыцарь, положив на землю арбалет, сдернул с плеча короткий лук, схватил пригоршню стрел с окровавленными наконечниками, вставил одну из них в паз и снова спустил тетиву. Стрелы вполне подходили для такого тугого лука. Он вставлял стрелу в лук, натягивал тетиву и отпускал, целясь в промежность каждой новой жертве. Первые две стрелы ушли немного выше, и Тангейзер скорректировал прицел. Из толпы выскочил один смельчак. Вдохновленный его примером, за ним последовал еще один. Первому иоаннит попал в грудь, и тот успел сделать еще три шага, пока стальной наконечник не разорвал внутренние органы в его грудной клетке. Второй притормозил – от страха и от осознания того, что остался один. Он оглянулся, чтобы убедиться в трусости товарищей, и Тангейзер всадил дюйм стали в его поясницу. Пришла пора показать этим людям, как идут в атаку янычары. Он выхватил из колчана последнюю горсть стрел.
Вставляя очередную стрелу в паз, Матиас оглянулся и увидел, что всадник поднялся на колени, опираясь руками о стену дома. Стрела пробила его ягодицы, и рыцарь услышал глухой удар – пущенная с близкого расстояния, она глубоко вонзилась в дерево. Держа наготове следующую стрелу, госпитальер повернулся и пошел прямо на колеблющееся пламя факелов.
Он вставил стрелу в паз, натянул тетиву и отпустил. «Пилигримы», стоявшие впереди, стали кричать на задних. Улица перед ним наполнилась страхом и паникой. Не замедляя шага, Тангейзер выстрелом в спину убил второго смельчака и вставил в арбалет следующую стрелу. Факелы попадали на землю – самые сообразительные из толпы негодяев поняли его план. Ленты на «пилигримах» служили хорошей мишенью, и Матиас стрелял в охваченных паникой людей, пуская стрелы на уровне груди. Толпа разделилась надвое и начала рассеиваться. В образовавшемся просвете показался ополченец с мушкетом. Несмотря на толчки бегущих товарищей, он пытался выровнять мушкет на деревянной раздвоенной подставке. Госпитальер натянул лук, прицелился чуть ниже дула и выпустил последнюю стрелу. Ружье упало вместе с подставкой, так и не выстрелив.
Выхватив меч, Тангейзер побежал к мушкету. Второй стрелок, брошенный отступившими товарищами, целился в него. Рыцарь не останавливался, следя за маленьким красным огоньком фитиля. Он бросил на землю лук, а потом и колчан. Огонек погас, и Матиас притворился, что отклоняется влево, а сам метнулся вправо – дуло мушкета тоже дернулось влево, и прозвучал выстрел. Иоаннита обдало жаром. Но ему оставалось пробежать всего два шага. Он воткнул меч в живот мушкетера, провернул клинок и выдернул, выпустив кишки своей жертвы наружу.
Затем, поставив аркебузу на приклад, Тангейзер тупьем меча сбил курок с замка, вернулся к невыстрелившему ружью, поднял его, выдернул фитиль и побежал среди разбросанных по земле тел и факелов. У всадника, пригвожденного к стене дома, он остановился. Кровь стекала по задней поверхности бедер раненого и собиралась вокруг его колен. Матиас увидел его лицо. Это был не Доминик. Рыцарь ударил стволом ружья по древку стрелы – так, что она завибрировала. Всадник вскрикнул, и его пальцы заскребли по стене дома.
– Где Бернар Гарнье и Доминик Ле Телье? – спросил иоаннит.
– На Мельничном мосту. Нам сказали, что вас видели там. Они пошли.
– Должно быть, ты Крюс. Убийца свиней и других беспомощных существ.
Раненый заерзал, но каждое его движение лишь усиливало боль, которую он надеялся ослабить. Скосив глаза, он умоляюще посмотрел на Тангейзера. Трясясь от страха, он наблюдал, как его противник погружает острие меча в экскременты.
– Да, – прохрипел он. – Я Крюс.
Госпитальер приставил острие меча к его подбородку:
– Таким тебя и запомнят. Распятым на заднице.
Он проткнул Крюсу корень языка. Сопротивление ослабло, когда острие меча вошло ему в рот и пронзило небо. «Пилигрим» захлебнулся ужасом и кровью. Тангейзер повернул рукоятку почти на три четверти и пошел к повозке, оставив очередную жертву задыхаться от крови и отека.
