Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
И в библиотеке, соберя около тридцати пяти депутатов, Родзянко сдержанно сиял от удачи заседания.
Как в былое время, всё тот же нудноватый Годнев, методическим голосом и не опасаясь утечки времени, излагал меры и меры контроля, приводил цифры. Совсем как отчёт в парламенте.
И как в былое время, всё тот же Родичев, который никогда не готовился к речам и никогда же не мог говорить сдержанно, снова со своим остростёклым задором и с риторическими фейерверками, не стесняясь малочисленностью аудитории, волновал членов Думы большими успехами политики нового правительства в Финляндии: русский народ заглаживает свою вину перед финским, и от финских деятелей получены заверения, что если в будущем эта политика не испортится, то мы будем прощены.
Наконец, завершая торжественно-официальную часть, и сам Родзянко мог же доложить – и доложил: о взаимоотношении Временного Комитета Государственной Думы и Временного правительства. Что (глотая обиды и острые углы) между ними полная солидарность. (А иначе и странно бы, почему Председатель не осадит их.) Временное правительство со своей стороны отдаёт себе полный отчёт, что до созыва Учредительного Собрания – выразительницей мнения всей страны является Дума. Вот, они, собравшиеся тут.
Отчасти и Родзянко сам уже перенёсся сердцем от своей любимой, но ослабевшей Думы – ко временам Учредительного Собрания.
Постановили издавать «Известия Временного Комитета», дабы страна могла следить за деятельностью своих парламентариев.
В перерыве министры ушли, без них депутаты занялись самими собой.
Неутомимый отец Филоненко, Ефремов и другие, уже вернувшиеся с Северного фронта, ярко, интересно делились впечатлениями от фронтовой поездки. Вся армия настроена бодро, все воины сознают необходимость дальнейшей упорной борьбы с врагом. Видели «настоящие революционные полки с полнейшей дисциплиной». Все понимают, что надо её соблюдать не за страх, а за совесть, и надо победить. Каждый депутат произнёс едва не по полусотне речей. Недоразумения если где и случались – то лишь относительно отдельных лиц командного состава.
– А как стоит в войсках авторитет Государственной Думы? – спрашивал Родзянко.
– Очень высоко! Невероятные овации, царский приём, да царя так не встречали: носят на руках, склоняют знамёна, целуют руки. И все кричат: «Ура Родзянко!»
Естественно, и должно быть так. Перешли далее. Два депутата, ездивших в Ревель, вынесли также и о флоте самое отрадное впечатление. Встречены были везде с триумфом. Удалось предотвратить эксцессы против офицеров. Матросы просто поражают своим сознательным отношением к делу.
– А как авторитет Государственной Думы?
– Очень велик!
Теперь предстоял разбор весьма огорчительного, волнующего, но и интересного пункта: революционным разбором бумаг в министерстве внутренних дел установлено, что несколько правых членов Думы, а именно Замысловский, Марков, Крупенский и Пуришкевич, получали деньги из секретного фонда! Так – как отнесутся к этому члены Думы? Какие нам принять очистительные меры?
Случай был – исключительно скандальный, на прежнем бы полном заседании всей Думы это был бы взрыв, вскочили бы, стучали пюпитрами, кричали. Теперь – исчезла та страсть и многолюдность, и не прозвучало ропота, но все оживились, переглянулись, содвинулись. Прежде – громогласно бы поносили виновных и исключили бы тут же, – но что предпринять теперь?
Марков, когда-то тяжело оскорбивший Председателя словом «болван», и не мог оказаться никем другим, как таким чёрным негодяем. В пару к нему и Замысловский. О Крупенском – ещё осенью узнали, как он выдал Штюрмеру тайны Прогрессивного блока. Но – Пуришкевич?! – вот за кого было обидно Председателю. Ведь прошлой осенью Пуришкевич из черносотенца – да стал революционером! Да какие ниспровергающие речи произносил в Думе – и получал аплодисменты левых, остро-горькую популярность. И собственной рукой убил Распутина! И всё-таки – всё равно?… Конфуз, скандал. Родзянко очень хотелось, чтобы Пуришкевич оправдался. Но он, как всегда, был – в разъезде, в санитарном поезде, где он? Раздавал листовки на Северном фронте, слал оттуда телеграммы Гучкову. На заседаниях Думы не появлялся.
Обсудили так и этак – и постановили: всем означенным депутатам в трёхдневный срок представить удовлетворительные объяснения, а иначе будут лишены депутатских полномочий!
Но угроза эта, когда-то страшная, равносильная общественному уничтожению человека, сейчас совсем не звучала грозно. Ни даже серьёзно: четыреста человек и так разъехались сами, и не лишённые полномочий, хотя Михаил Владимирович строго-настрого отказал всем в отпусках.
Затем занялось совещание новыми назначениями: каким депутатам ещё поехать на какой фронт. Одни отнекивались домашними обстоятельствами, другие уже с ног валились от речей произнесенных, – а иные, как отец Филоненко, были свежи и рьяно готовы ехать дальше.
Назначили человек двенадцать по всем фронтам.
И тут впопыхах прибежали к Родзянко от князя Мансырева, что надо ему идти в Екатерининский зал, подбодряющая весть: 1-й пулемётный полк, простоявший в Народном доме две недели, совсем его перегадивший, теперь надумал и согласился уходить к себе в Ораниенбаум, вот пришёл прощаться. То ли окончив совещание, то ли прервав его, Родзянко поспешил по коридору мимо Белого зала в Екатерининский.
Но что это? Уже из коридора нельзя было выйти, так густо теснилась тут беспорядочная толпа. А спереди ощущалась предельная полнота всего огромного зала, а сверху, с невидимых сейчас Председателю ступенек, раздавался голос Мансырева, он держал подбодрительную речь к войскам: к упорной борьбе против жестокого германца!
Что за чудо? что за сон? Откуда это наполнение густое в опустевшем Таврическом? Как будто воротились счастливые могучие дни революции! А он, хозяин дворца, и не знал, что всё это здесь собралось!
Близко стоявшие объяснили ему, что сошлось неожиданно два полка: кроме 1-го пулемётного, ещё и Павловский батальон пришёл на митинг как зачинатель революции – и построен там дальше весь.
Ах, вот что! Ах, стало быть, из ревности к Волынскому, который был позавчера, но тот не входил внутрь, построение было на улице.
Но хотя Павловский пришёл без вызова, и без спросу, по февральской памяти вломился весь в Екатерининский зал, куда только по строгим выписанным пропускам теперь пускают, – Родзянко сразу простил им это своевольство и возрадовался взмывшим сердцем – за то, что так неожиданно снова повторялась великая обстановка.
Локтями и крутыми плечами он стал пробиваться вперёд, чтобы выйти к ступенькам, подняться наверх и говорить. Не так просто! – стояли сбито растрёпанные пулемётчики и не знали в лицо этого крупнотулого, крупноголового барина, и пропускать не спешили. А спереди, над головами, там и сям, высились красные знамёна и красные лозунги, и которые не в складках – можно было прочитать местами: «Да здравствует Совет Рабочих Депутатов», «Да здравствует 8-часовой рабочий день», «Мало завоевать свободу – надо её удержать». Ах, вот это последнее правильно.
Прошибально проталкивался Председатель – а наверху над его головой сменился Мансырев и послышался скрипучий как насмешливый голос Чхеидзе. Был лидером самой слабенькой маленькой фракции, сидел где-то там на краю думского зала – а теперь своим Советом захватил почти весь родной кров Таврического и считал себя главным тут хозяином.
– Вы, – дребезжал Чхеидзе, – должны слушать только людей, которых вы знаете. Вот, говорю с вами я – знаете ли вы меня? – Он толковал с уверенностью учителя и паузу сделал для учеников.
– Знаем! Знаем! – кричали из зала.
– Нет, вы меня не знаете, – поучал. – Вы думаете, что я – Председатель Совета Рабочих Депутатов? – (Кто и не знал, так узнал.) – Нет! Я такой же солдат, как и вы.
Совсем уже одурел, – возмущённо пробивался старый кавалергард.
– Вы спросите – какой я армии? – не торопился, забавлялся Чхеидзе. – Какого полка? Я – солдат рабочей армии, в ней я прошёл все должности, все чины. Теперь я дослужился до высокого чина генерала. Я – генерал-от-народного доверия.
Ну, кретин! – пробился Родзянко уже к низу лестницы. Теперь уже близко. Но и не прервёшь.
– Раньше мы учились у немцев, – глаголил Чхеидзе. – Теперь пусть они поучатся у нас. Русская революция вызовет скорое подражание в Германии. Мы создали великую свободную Россию – но не хотим лишать свободы других. А если кто захочет отнять нашу свободу – мы будем отстаивать её своей грудью.
Ну – полезно кончил, за это Родзянко ему отчасти простил.
Но ещё прежде чем Председатель занял на верхней площадке первое место – к перилам стал какой-то морской офицер. Он закричал неистово:
