Евгений Салиас - Петербургское действо
— Да! Завтра! Черезъ нѣсколько часовъ! Даже страшно! И какъ это просто все совершилось!
Мѣсяца два тому назадъ, думая объ этомъ, она считала себя глупенькой мечтательницей, сама надъ собой часто подсмѣивалась.
— A теперь?!. Маргарита вдругъ поднялась, отошла отъ перилъ и, ставъ среди пустой и бѣлой террасы, изящно увитая съ руками, съ головой и до полу пунцовымъ платкомъ, гордо оглянулась кругомъ себя.
Въ эту минуту съ высокой террасы, дѣйствительно, и весь Ораніенбаумъ, и дома, и сады, и окрестность, и вдалекѣ ворчащее море, — все это было какъ будто у ногъ этой красавицы-женщины, въ ногахъ у той, которая на дняхъ будетъ по закону повелительницей не только надъ тѣмъ, что можетъ окинуть теперь ея взглядъ, но и надъ всѣмъ тѣмъ, что простирается далѣе, за видимымъ кругозоромъ, на громадномъ пространствѣ, между двухъ частей свѣта, между четырехъ морей, включая въ себѣ почти всѣ языцы земные.
Маргарита невольно подняла голову и окинула, будто влюбленнымъ взоромъ, все небо, широко и далеко разверзающееся надъ ней. И всѣ сотни и тысячи этихъ яркихъ звѣздъ глянули вдругъ съ мягкой и чудной синевы въ ея красивое лицо и отразились таинственно-мерцающимъ свѣтомъ въ ея влажныхъ, восторженныхъ глазахъ. Будто всѣ онѣ разгадали тайну, узнали великую долю земную этого маленькаго изящнаго существа и будто привѣтствуютъ ее… И Маргаритѣ почудилось, что она стремительно взлетаетъ!.. Она стала вдругъ ближе къ этимъ звѣздамъ! A вся окрестность, даже вся земля и все земное, остается тамъ, далеко внизу… и рабски ложится у ея ногъ!..
XXXVII
Въ тѣ же минуты, около полуночи, въ квартирѣ Григорія Орлова, сидѣло нѣсколько человѣкъ друзей изъ самыхъ близкихъ и человѣка четыре постороннихъ, такъ же, какъ когда то великимъ постомъ. Теперь только особенно преобладалъ одинъ элементъ: измайловцы. Ихъ тутъ было восемь человѣкъ: три брата Всеволожскіе, два брата Рославлевы, Ласунскій, Похвисневъ и Вырубовъ. Кромѣ нихъ, были Баскаковъ, Барятинскій и, наконецъ, Ѳедоръ Орловъ, отлучавшійся за вечеръ уже четыре раза.
Въ числѣ постороннихъ былъ здѣсь адьютантъ государя Перфильевъ. Онъ почти двое сутокъ не выходилъ отъ Орловыхъ, пилъ и игралъ въ карты.
Григорій, конечно, не сомнѣвался, почему Перфильевъ почти безвыходно сидитъ у него. Да и самъ откровенный и добродушный Степанъ Васильевичъ промолвился, что государь на время приставилъ его въ нимъ.
Григорій, сумрачный, тревожный, переходилъ изъ комнаты въ комнату, отъ игорнаго стола къ другому, заставленному закуской и блюдами, и на неоднократные вопросы Перфильева отвѣчалъ уже въ десятый разъ;
— Голова трещитъ, чертъ съ ней! Да и знобитъ…
Но наиболѣе мрачный и озлобленный на всѣхъ былъ старикъ Агаѳонъ. Онъ чуялъ, что господа, перепуганные утромъ на смерть арестомъ Петра Богдановича, затѣваютъ что-то.
«Должно быть, силкомъ освободить его!» — думалъ старикъ.
Озорникъ его, Алексѣй Григорьевичъ нанялъ четверку дивныхъ коней, посулилъ за нее шальныя деньги, благо ихъ совсѣмъ нѣтъ въ домѣ… и поскакалъ куда-то въ самую полночь. Ужь, конечно, какое-нибудь глупство или озорничество! Ѳедоръ Григорьевичъ тоже все бѣгаетъ. A вдобавокъ еще младшаго братишку, кадета Владиміра Григорьевича, тоже впутали. Тоже среди ночи гоняютъ «робенка-то», то туда, то сюда! Два раза тайкомъ и заднимъ ходомъ гоняли на квартиру къ княгинѣ Дашковой! И зачѣмъ? Поглядѣть у себя-ли она сидитъ и не собирается-ли въ Рамбовъ къ государю? Очень нужно!
И Агаѳонъ злился и ворчалъ, вымещая злобу то на полотенцѣ, то на тарелкѣ, то на мухахъ, гудѣвшихъ на кухнѣ.
На зарѣ къ квартирѣ игра карточная пріостановилась и компанія сѣла ѣсть и пить. Но, противъ обыкновенія, никто не былъ пьянъ…
Только одинъ человѣкъ, страшно захмѣлѣвъ, не выдержалъ, повалился на диванъ и скоро захрапѣлъ. Это былъ Перфильевъ. Онъ страшно обыгралъ другихъ, а это съ нимъ случалось такъ рѣдко, что на радостяхъ онъ хватилъ черезъ край.
Когда солнце показалось надъ городомъ и сверкнуло въ окнахъ квартиры Орлова, офицеры тревожно переглянулись, нѣкоторые перекрестились, и всѣ поднялись на ноги.
Лица ихъ были далеко не таковы, какія бываютъ всегда у людей, встающихъ изъ-за стола, покрытаго остатками ночного ужина и бутылками.
— Ну, съ Богомъ! вымолвилъ глухо Григорій. — По мѣстамъ. Ну, братцы, вы, измайловцы… Вамъ первая, трудная доля. Вамъ Богъ помочь! A мы за вами…
Офицеры, не прощаясь, смущенно, молчаливо разъѣхались въ разныя стороны.
Только одинъ Барятинскій остался… и молчалъ, стоя у окна… Перфильевъ громко храпѣлъ на диванѣ. Григорій Орловъ тоже молчалъ и шагалъ по комнатѣ.
— Что-жъ? Спать-то? Не надо! Полуночники!.. буркнулъ Агаѳонъ, собирая посуду. Но никто не отвѣтилъ…
Чрезъ часа два Григорій тихо вымолвилъ Барятинскому:
— Ну, пора!. Охъ, что-то будетъ….. Мы-то….. наплевать!.. Спаси Богъ ее!..
Еще чрезъ часъ оба были уже за заставой и мчались въ каретѣ по дорогѣ на Красный кабакъ.
Отъѣхавъ пять верстъ, они остановились, вышли изъ кареты и стали, не спуская глазъ съ дороги.
— Охъ, Алеханъ!.. Боюсь, загналъ коней! Пали на дорогѣ… A мы здѣсь прождемъ!..
Было уже десять часовъ….
— Вотъ! Вотъ!! вскрикнулъ Барятинскій.
Вдали за версту показалась мчащаяся съ каретой четверка коней, и пыль громаднымъ серебристымъ облакомъ, сверкающимъ на солнцѣ, взвивалась за ней.
Будто шелъ на столицу ветхозавѣтный столпъ огненный! И если не руководилъ, не велъ мчащихся путниковъ, то шелъ слѣдомъ…
XXXVIII
Были тѣ же девять часовъ утра, когда изъ Ораніенбаума многолюдное общество вельможъ и дамъ, гдѣ были Воронцовы и Нарышкинъ съ женами, Минихъ, Гудовичъ, Корфъ, старикъ Трубецкой, Шуваловъ и другіе, двинулось въ шести экипажахъ по дорогѣ въ Петергофъ.
Въ передней каретѣ, вмѣстѣ съ государемъ, ѣхали Минихъ и Трубецкой, но старики сидѣли на переднемъ мѣстѣ, такъ какъ, рядомъ съ государемъ, сидѣла красивая, красивѣе чѣмъ когда либо, графиня Скабронская.
Всѣ знали, какое событіе совершится въ Петергофѣ, и кто его вызвалъ, и болѣе всѣхъ воспользуется послѣдствіями.
Черезъ часъ всѣ были въ Петергофѣ… Но теперь все общество, смущенное, сначала обходило всѣ горницы Монплезира, а затѣмъ всѣ горницы большого дворца. A вскорѣ, всѣ уже не обходили, а бѣгали за бѣгающимъ и потерявшимся императоромъ… Государыни не было нигдѣ.
Петръ Ѳедоровичъ былъ внѣ себя, но не гнѣвенъ, а смущенъ и, обшаривъ всѣ комнаты, оглядѣвъ всѣ шкафы, шаря чуть не въ комодахъ, восклицалъ безъ конца:
— Вотъ, вы видите, на что она способна! Вотъ вы видите! Я всегда говорилъ!..
Болѣе всѣхъ была смущена Маргарита. Одинъ Минихъ успокоивалъ Петра Ѳедоровича, говоря, что найти государыню будетъ не трудно.
— A если даже она бѣжала съ цѣлью пробраться за границу! То и пускай! стоитъ-ли тревожиться? говорилъ Минихъ. — Черезъ день, два полиція узнаетъ, гдѣ она, розыщетъ.
— Конечно, конечно, будьте спокойны! воскликнулъ полицеймейстеръ Корфъ, а на душѣ его кошки скребли.
«Какъ? думалъ онъ въ эту минуту. Неужели то, что я знаю и о чемъ изъ боязни давно молчу, теперь начинается! A я здѣсь»…
Обшаривъ всѣ шкафы, всѣ углы, чуть не чердакъ Петергофскаго дворца, государь вернулся со свитой снова въ маленькій Монплезиръ.
Всѣ сѣли и сидѣли, не зная что подумать и что дѣлать…
Было уже далеко за полдень, часа три…
На дорожкѣ парка, близъ Монплезира показалась фигура добролицаго мужика съ окладистой бородой. Корфъ сразу узналъ своего спасителя.
Это былъ новый Мининъ, — Сеня. И теперь въ эту трудную минуту, если Сеня появлялся, то, конечно, не зря и не съ пустыми руками.
Зная хорошо государя въ лицо, послѣ своей бесѣды съ нимъ въ церкви Самсонія объ иконахъ и идолопоклонствѣ, Сеня самъ отличилъ Петра Ѳедоровича и, подойдя къ нему, протянулъ ему записку.
Государь узналъ почеркъ и подпись француза Брессана, котораго онъ сдѣлалъ директоромъ новой Гобеленовой фабрики. Пробѣжавъ записку, Петръ Ѳедоровичъ вскрикнулъ и онѣмѣлъ.
Брессанъ писалъ, что въ Петербургѣ полная сумятица, бунтъ и три гвардейскихъ полка и конная гвардія грабятъ и пьянствуютъ, а что онъ самъ былъ свидѣтелемъ въ Казанскомъ соборѣ присягѣ, приносимой государынѣ отъ всѣхъ сословій…
Слезы показались на глазахъ государя. Онъ взялъ себя за голову, тихо вошелъ въ первую горницу домика и опустился на первый попавшійся стулъ. Все общество будто помертвѣло отъ ужаса.
— Ваше величество! выступилъ первый, старикъ Никита Юрьевичъ Трубецкой. Позвольте мнѣ поѣхать въ Петербургъ. Можетъ быть, все это вздоръ. Я увижу все и привезу вѣрныя вѣсти.
— Да, да! безсознательно отвѣтилъ государь.
И Трубецкой бsстро исчезъ изъ Монплезира.
Не пhошло десяти минутъ, какъ Шуваловъ обратился въ государю съ такимъ же предложеніемъ. Полагаться на хитраго Трубецкаго, по его мнѣнію, было нельзя, и онъ просилъ позволить ему съѣздить. Послѣ согласія — онъ исчезъ, а вслѣдъ за нимъ тотчасъ же подступилъ самъ канцлеръ Воронцовъ, вызываясь, если есть бѣда, предотвратить ее, и точно также и онъ быстро покинулъ Монплезиръ.
