Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
Капитаном овладело такое состояние, будто он пробуждался из прекрасного, но обманчивого сна. А очнувшись, задавал себе вопрос: есть ли смысл в его далеко не молодые годы мечтать об отставке и о переходе на гражданскую службу? Действительно, ему не так плохо и на его теперешней работе! Под его началом целая команда, ах, боже мой, если ему народ что-то дал, то и он не остался в долгу! Он хорошо к нему относится, добр с людьми, служащими под его началом, и лучше если он, добрый, будет ими командовать, чем кто-то другой, плохой!
Да, только так, а жениться он сможет, находясь и на военной службе, это даже к лучшему, здесь он материально более обеспечен. Только вот на ком жениться?
Едва он успел подумать о своей крестьянке, как его всего передернуло: разве то, на что он сейчас решился, не подтверждает правоту Панкраца и не отождествляет его самого с ним? Что ему скажет на это его товарищ инженер, которому он столько говорил, как, перейдя на гражданскую службу, в корне изменит свою жизнь?
Да, говорил, а что делать? Трудности слишком велики, он вынужден остаться там, где уже ко всему притерпелся. К тому же, разве женившись, он не поступает в соответствии со своими убеждениями и действует более последовательно и благородно, вопреки утверждению Панкраца?
Пока он так размышлял, закончилась сцена в саду Маргариты, началась другая, в церкви, а затем и перед ее домом, ночью. Все беды и несчастья девушки, происходившие с ней по наивности и из-за любви, находили отклик в душе капитана, вызывали в нем сочувствие и как бы укрепляли его в своем решении.
Мысленно он унесся в далекое прошлое, ему вспомнилась молодость и первая любовь. Случилось это еще в Винер-Нёйштадте. Он был кадетом, а она студенткой, познакомились они в тамошнем театре, опять же на представлении «Фауста». Это было большое и прекрасное чувство со всем очарованием первой любви, но чем все закончилось? Он оставил ее ради другой, и девушка спустя год, как он много позднее узнал от ее сестры, заболев от отчаяния и тоски туберкулезом, скончалась. Примерно в том же духе продолжалось и дальше. Одна женщина сменяла другую: или они бросали его, или, чаще, он их, и хоть больше ни с одной из них и не закончилось так трагично, как с первой (впрочем, откуда ему известно!), все же ни одна его любовь не прошла безболезненно и бесследно как для него, так и для них. Да, как бы он ни старался одухотворить и облагородить свою любовь, всем в конце концов этого было мало, обязательств же он никаких не давал, стремясь только к наслаждению! А как следствие — страдания; ни одно из его увлечений не завершилось ничем серьезным, ни одну из женщин он не осчастливил, ни для одной не пожертвовал собой — неужели так будет всегда, разве мысль, к которой он пришел — поменьше думать о своем удовольствии, а больше считаться со страданиями других, — не заставит его измениться?
Да, девушка, — он имел в виду свою крестьянку, — из-за него, наверное, также много страдала, а возможно, до сих пор страдает! Конечно, не из-за того, чем его так напугал Панкрац, но разве она сама, рыдая, не рассказывала ему, когда они еще были вместе, как над ней издеваются крестьянские девушки и парни, называя ее капитанской невестой! Может быть, до сих пор смеются; в конце концов разве не поступил он с ней так же, как с другими, и теперь она, вероятно, не сможет выйти замуж. Нет, для нее он сделает все, чего не решился сделать ни для одной другой, завтра же ей напишет, пригласит к себе и женится на ней! Ну и что, что она не образована? Разве так уж умна Маргарита, но влюбился же в нее такой мыслитель, как Фауст. К тому же его крестьянка не без способностей, он займется ее воспитанием, передаст ей все самое лучшее, что в нем есть. Она будет для него и женой и ребенком, которому он привьет все то, что, находясь на теперешней службе, вынужден был, да и сейчас еще должен, скрывать. Если же она подарит ему детей, он вырастит их благородными, в духе своих идеалов!
Несколько увлекшись мечтами о будущем, капитан неожиданно для самого себя обнаружил, что ему все стало ясно, он повеселел, с души свалился тяжкий груз. Это и заставило его тогда покинуть зал. Состояние внутренней бодрости требовало и внешних перемен, он вышел на воздух и здесь еще больше убедился в правильности принятого решения. Он больше не сомневался; напротив, от мысли, что Панкрац со своим циничным взглядом на женщин и жизнь никогда бы подобным образом не мог поступить, оно еще больше окрепло. Да и сам он возвысился в собственных глазах настолько, что, до сих пор ничего, кроме неприязни не испытывая к Панкрацу, теперь усмехнулся и сказал с легкой издевкой:
— Ваша трактовка «Фауста» как комедии напомнила мне случай с крестьянами, хохотавшими, глядя на в общем-то банальную трагедию, которую… вас, правда, тогда не было… шваб показывал в своем кино у вашего деда! Собственно, они смеялись не над трагедией, а над неловкостью шваба и его плохим аппаратом!..
— Вот как! — чуть снова не расхохотавшись, воскликнул Панкрац и уже хотел признаться, как во время любовной сцены, произошедшей между Фаустом и Маргаритой у окна, чуть не повел себя точно так же, как крестьяне в кино. Вместо этого ответил: — Даже самый хороший спектакль мне не кажется лучше посредственного фильма! Ну а что вы тем самым хотели сказать… что я веду себя точно крестьянин?
Капитан про себя подумал, что крестьянина подобное сравнение с Панкрацем могло бы только оскорбить. Неожиданно в голову пришла мысль. Правда, она смутила его, и он сразу посерьезнел.
— Нет, так я не думал! — пошел было он на попятную, но тут же снова воодушевился. — Что же касается беременности Маргариты, то вы, если читали «Фауста», должны были бы знать, что она совершила детоубийство… а знаете как?
— Как? То, что она умертвила ребенка, я знаю, остальное не помню!
— Да… — протянул капитан, не решаясь сказать, — она утопила ребенка в лесном пруду!
— Почему вы об этом говорите? — хотел возмутиться Панкрац, но остыл. — А, знаю! — засмеялся он. — Это вам напомнило случай с Ценеком, как я его бросил в лесной пруд… Ну и что? Разве и это детоубийство?
Капитан некоторое время шел молча.
— Нет, разумеется, нет!.. И все же потому, что ситуации схожи, могли бы серьезнее отнестись к сегодняшнему спектаклю, да и к самой Маргарите! Наверное, непросто бросить человека, пусть и мертвого, в болото, словно падаль!
— Разумеется, совсем непросто! — с издевкой сказал Панкрац. — Было достаточно тяжело! Но что вы этим хотите сказать? Что меня следовало осудить, как Маргариту? Глупая, могла убежать из темницы, но не захотела! Вот что было по-настоящему глупо, а не детоубийство!
— Как это не захотела? — завелся капитан. — Она бы, может, и убежала, но как только увидела, что предлагаемая Фаустом помощь идет от дьявола, отказалась от нее! Разве вы этого не поняли?
Панкрац на самом деле ничего не понял, но рассмеялся:
— Да, знаю! Предположим, что дьявол действительно существует, разве не глупо отказываться от его помощи, если ничего, кроме пользы, она вам не принесет, более того, может даже спасти вам жизнь? А падать на колени перед крестом, это вы считаете умно? Ха-ха-ха, после всего случившегося этот крест мне показался особенно смешным!
Капитан снова замолчал. Цинизм Панкраца начинал его все больше раздражать. Особенно его возмущало циничное отношение к «Фаусту», хотя он и не удосужился его прочесть. Да, не удосужился, ибо если еще во второй половине дня в связи с его замечанием об омоложении капитан мог поверить в то, что Панкрац знаком с произведением, то вечером, в театре, он уже сомневался, действительно ли Панкрац читал «Фауста» еще в седьмом классе гимназии, теперь был глубоко убежден, что тогда пополудни на одну из тем «Фауста» Панкрац набрел совершенно случайно, как одноглазая курица на зерно; вечером же он бессовестно врал и, возможно, никогда книгу и в руках не держал; одно ясно, он не имел о ней ни малейшего понятия! Эти мысли снова всколыхнули в капитане все, что у него накопилось против Панкраца, что он ему ставил в вину и чему сам не хотел верить; сейчас его возмущение было настолько сильно, что он остановился и строго посмотрел Панкрацу в лицо:
— Поймите меня правильно, господин Панкрац, но, поскольку я не верю в животворящую мощь креста, и все это христианство мне нисколько не импонирует в гетевском «Фаусте», вы мне представляетесь настоящим маленьким Мефистофелем! Вы так же, как Мефистофель, относитесь и к людям, и к жизни! Доказательством является ваше понимание женщин и любви, ваше отношение к живому и мертвому деду, да и то, — он запнулся, но все же произнес, — как вы сегодня вечером… я думаю, вы не будете этого отрицать, — выдали полиции своих бывших товарищей! И если уж я решился быть искренним, то, знаете ли, склонен верить… извините… что вы, бог знает с помощью какой хитрости, заманили в воду покойного Краля и все… и все… — он хотел высказать свое мнение о плане самозащиты. Но разволновался и смутился, немного испугало его и выражение лица Панкраца, поэтому он только выдавил из себя: — Слушая вас, можно подумать, что зло на земле неизбежно и вечно!
