Валерий Замыслов - Иван Болотников. Книга 1
— На Усе словили, батько. На челне пробирался, никак, лазутчик.
— С утеса, сатану.
Служилый, длинный, угреватый, с большими оттопыренными ушами, бесстрашно глянул на Болотникова.
— Не лазутчик я, атаман, и пришел к тебе своей волей.
— Своей ли? — поднимая на стрельца тяжелые веки, коротко бросил Иван.
— Своей, атаман. Надумал к тебе переметнуться. Не хочу боле в стрельцах ходить.
Болотников усмехнулся.
— Аль не сладко в стрельцах?
— Не сладко, атаман. Воли нет.
— Воли?… А пошто те воля? Волен токмо казак да боярин. Но казак близ смерти ходит, а в бояре ты породой не вышел. Зачем тебе воля?
— Уж лучше близ смерти ходить, чем спину гнуть. От головы да сотников житья нет. Я-то ране на ремесле был, с отцом в кузне кольчуги плел. Да вот, худая башка, в стрельцы подался. Чаял, добрей будет, а вышло наопак. А вспять нельзя, из стрельцов не отпущают. Вот и надумал в казаки сбежать… Но пришел я к тебе, атаман, с черной вестью.
— Рать выходит?
— Хуже, атаман… Измена на Дону.
— Измена? — порывисто поднялся Болотников. — Дело ли гутаришь, стрельче?
— Измена, — твердо повторил стрелец. — В Самару тайком прибыли казаки раздорского атамана. Поведали, что с Дону вышла разбоем бунташная голытьба.
— Раздорский атаман Васильев упредил воеводу?!
— Упредил. Почитай, недель семь назад.
— Собака! — хрипло и зло выдавил Болотников.
Есаулы огрудили атамана, взъярились:
— Христопродавец!
— Иуда!
Разгневанный Болотников заходил вдоль шатра. Богдан Васильев, донской атаман, выдал стрельцам голытьбу-повольницу! Ох как прав оказался Федька Берсень, гутаря о том, что разбогатевшая домовитая старшина точит ножи на воинственную и дерзкую вольницу.
— Имена казаков ведаешь?
— Прискакали трое: Пятунка Лаферьев, Игнашка Кафтанов и Юшка Андреев.
— Знаю таких казаков, — кивнул Мирон Нагиба. — Блюдолизы, вечно подле домовитых крутились.
— Как опознал, стрельче?
— А я тогда в Воеводской избе был, атаман. Караулил в сенцах, а дверь-то настежь. Жарынь! Воевода к тому ж во хмелю пребывал, все громко пытал да расспрашивал. Вот я и подслушал.
— Добро, стрельче, возьмем тебя в казаки. А теперь ступай, недосуг мне… Черна весть. Есаулы, скликайте круг!
На кругу Болотников ронял сурово:
— Подлая измена на Дону, други! Богдашка Васильев продал нас боярам. Надумал, собака, извести голутвенных. Голытьба ему — поперек горла. Мы токмо из Раздор, а уж холуи Васильева к воеводам помчались. Упредили. Бейте, стрельцы, повольницу! То хуже злого ордынца, то нож в спину вольного казачества!
И загудело, забесновалось тут казачье море. Гнев опалил лица, гнев выхватил из ножен казачьи сабли.
— Смерть Васильеву! — яро выплеснула из себя повольница.
— Смерть, други! Казним лютой смертью! — продолжал Болотников. — Завтра же снимемся с Луки и пойдем на Дон. Худое будет наше товарищество, коль иуде язык не вырвем, коль подлую голову его шакалам не кинем. Дон ждет нас, туго там казакам. Голытьба ходит гола и боса, в куренях бессытица. У нас же добра теперь довольно. Хлеба не приесть, вина не припить, зипунов не износить. Так ужель с братьями своими не поделимся, ужель друг за друга не постоим? Зипуны и хлеб ждет все Понизовье. На Дон, атаманы-молодцы!
— На Дон, батька! — мощно грянула повольница.
Выступили на челнах, стругах и конно.
— Доплывем до Камышинки, а там Раздорский шлях рядом, — сказал Болотников.
— А коль стрельцов повстречаем?
— Прорвемся. У нас пищали да пушки. А с берега наступят — конница прикроет. Прорвемся, други!
По Усе растянулся длинный караван из челнов и стругов. Миновав устье, вышли на волжское приволье.
Иван плыл на головном струге. Высокий нос судна украшал черного мореного дуба резной змей-горыныч с широко раскрытой пастью. Здесь же, на кичке, стояли медные пушки, бочонки с зельем, лежали наготове тяжелые чугунные ядра, затравки, просаленные тряпицы и смоляные фитили.
Распущенные шелковые алые паруса туго надуты. Попутный ветер, весла гребцов и паруса ходко гнали струги в низовье Волги.
Атаманский ковровый шатер — на корме. Распахнув кафтан, Иван стоял подле букатника-кормчего и наблюдал за боевым караваном.
Быстро и весело летят челны и струги. А над Волгой — протяжная, раздольная песня:
Ай да как ехал удалой, удалой казак Илья Муромец,Ай да как шумела, шумела травушка ковыльная,Ай да как гнулись на ветру дубравушки зеленые,Дубравушки зеленые, дубы столетние…
Подхватил и Болотников казачью песню, подхватили есаулы. И загремела, распахнулась Волга! И полетела удалая былинушка над голубыми водами, над золотыми плесами да над крутыми берегами, устремляясь к соколиным утесам.
Прощай, Жигули!
Прощай, богатырские кручи!
А левым берегом бежала конница. Мелькали копья, лохматые гривы ногайских коней, черные и серые бараньи шапки.
— Степью пахнет, батька, — завистливо поглядывая на вершников, блаженно крякнул Нечайка.
— А не сменить ли нам казаков? — ступил к атаману Васюта Шестак.
Болотникова и самого подмывало в степное приволье.
— Сменим… Гребцы, примай к берегу!
— Любо, батька! — возрадовались есаулы.
Струг ткнулся о берег; спустили якоря, кинули дощатые сходни.
— Тебе, Нагиба, оставаться на струге. Поведешь караван, — повелел Болотников.
Высыпали на берег, замахали шапками наездникам, державшимся в полуверсте. Каждый был одвуконь, имея в запасе проворную горбоносую басурманскую лошадь.
С атаманом и есаулами очутился и Первушка. Ему не терпелось взмахнуть на коня: только в степи и можно почувствовать себя настоящим казаком.
Сменили вершников и легким наметом поскакали вдоль крутояра. Первушка держался молодцом, сидел в седле крепко, глаза его сияли.
— Эге, да ты и впрямь удалец, — похвалил парня Болотников.
Первушка раскраснелся, огрел плеткой коня и полетел впереди станицы.
Есаулы рассмеялись:
— Ишь, как Гаруня наловчил сына.
— Славный детина.
— Вот и еще Дону казак!
А далеко влево простиралась степь. Серебрились длинные макушки ковыля, тонули в буйных зарослях чернобыла и табун-травы буераки, увалы и лощины, маячили в лиловой мгле холмы и курганы, высоко парили в ясном бирюзовом небе коршуны.
Болотников полной грудью вдыхал запахи трав, любовался степной ширью, и на душе его становилось все светлей и радостней. Степь оживила, влила новые силы. Он бодро и весело глянул на есаулов, молвил:
— Пригоже в степи, други.
— Пригоже, батько. Скоро будем в станице.
— Скоро, други!
Версты через три донеслись запахи гари. Затем увидели казаки черные дымы пожарищ.
— Деревенька горит. А ну поспешим, донцы! — пришпорил коня Болотников.
Догорали курные срубы. Из лопухов выполз древний немощный старец. Скорбно и тихо, тряся головой, молвил:
— Беда, православные. Татаре набежали… Стариков в огонь покидали, молодых в полон свели.
— Велика ли орда, старче? — переменившись в лице, спросил Болотников.
— Да, почитай, с сотню.
— Куда снялись ордынцы?
— В степь, сынок. Никак к холмам подались, — обессиленно махнул рукой старец.
Иван обратился к станице:
— А не настичь ли поганых, други? Ужель татарве по степи гулять дозволим? Вызволим сестер и братьев из полона!
— Вызволим, батька!
— Гайда на ордынцев!
— Гайда, други!
Казаки ринулись в степь. Лихо летели кони! Развевались длинные гривы, сверкали сабли. Приближалась гряда холмов. Болотников остановил повольницу.
— Разобьемся на два крыла. Ежели татары за холмами — возьмем в кольцо. Скачи, други!
И вновь, как на крыльях, полетели кони, и вновь заполыхали серебром острые сабли.
А татары и в самом деле оказались за холмами. Делили добычу. Заметив казаков, переполошились. Откуда взялись эти руситы?! Там, позади, выжженная деревня да река Итиль.
Появление урусов было настолько стремительным и неожиданным, что ордынцы едва успели вскочить на коней. Бросив полон и набитые добром чувалы, они помчались в глубь степи.
— Достанем, злыдни! — разгоряченный преследованием, воскликнул Болотников. Около получаса продолжалась бешеная скачка. Татары почему-то вдруг свернули к лощине, а казаки уже висели на хвостах ордынских коней; еще миг — и полетят басурманские головы.
Иван, скакавший впереди, настиг кочевника и взмахнул мечом. Татарин свалился с коня, но Болотников вдруг в замешательстве осадил вздыбившегося Гнедка: в лощине затаилось многотысячное ордынское войско. То был тумен мурзы Давлета, набежавшего за добычей в волжское понизовье.
