Генрик Сенкевич - Огнем и мечом (пер.Л. де-Вальден)
К счастью, у челядинцев были топоры, и они стали рубить башни. Собесский велел подложить под них нарочно приготовленные для этой цели коробки с порохом. Кроме того, зажгли мазницы со смолой и факелы — и пламя стало лизать хоть и мокрые, но пропитанные смолой бревна.
Однако, прежде чем бревна загорелись, прежде чем вспыхнул порох, Подбипента наклонился и поднял громадный камень, вырытый из земли казаками.
Четверо сильнейших людей не сдвинули бы его с места, а между тем литвин раскачивал его в своих могучих руках, и только при свете мазниц видно было, как лицо Подбипенты покраснело. Рыцари онемели от удивления.
— Это Геркулес! — воскликнули они, подымая руки вверх.
Тем временем Подбипента подошел к еще не зажженной беллюарде и бросил камень в самую середину стены.
Присутствующие даже наклонили головы, до такой степени громко загудел летящий камень. От удара тотчас лопнули связки, раздался треск, беллюарда раскрылась, как сломанные двери и с шумом рухнула.
Ее тотчас облили смолой и в одну минуту зажгли.
Вскоре несколько десятков громадных костров осветило всю равнину. Хотя шел дождь, но огонь превозмог его — и, как говорилось в хрониках, "горели те беллюарды к удивлению обоих войск, хотя день был такой сырой".
На помощь бросились из казацкого лагеря полковники Степка, Кулак и Мрозовицкий, каждый во главе нескольких тысяч казаков, и пытались потушить огонь — но тщетно! Столбы пламени и багрового дыма подымались все выше к небу, отражаясь в озерах и лужах, образовавшихся после грозы.
Между тем рыцари сомкнутыми рядами возвращались в окопы, где уже издали их приветствовали радостными восклицаниями.
Внезапно Скшетуский окинул взглядом свой отряд и крикнул громовым голосом:
— Стой!
Между возвращающимися не было Подбипенты и маленького рыцаря.
Очевидно, увлекшись, они застряли около последней беллюарды или, быть может, нашли где-нибудь скрывшихся казаков и не заметили ухода товарищей.
— Вперед! — скомандовал Скшетуский.
Собесский, идя на другом фланге, не понял, в чем дело, и поспешил к Скшетускому, чтобы спросить его, как в ту же минуту, точно из под земли, показались оба рыцаря на половине дороги между беллюардами и отрядом.
Подбипента со своим громадным блестящим мечом в руке шагал гигантскими шагами, а рядом с ним рысью бежал Володыевский. Головы рыцарей были обращены к преследующим их подобно стае псов казакам.
При зареве пожара можно было ясно разглядеть эту картину. Казалось, будто гигантская самка лося бежит от толпы охотников со своим маленьким детенышем, готовая каждую минуту броситься на нападающих
— Они погибнут! Ради Бога, скорее! — кричал раздирающим душу голосом Заглоба. — Казаки застрелят их из луков или пищалей! Ради Христа, скорей!
И, не обращая внимания на то, что через минуту может завязаться новый бой, он летел с саблей в руках вместе со Скшетуским и другими на помощь, спотыкался, падал, поднимался, сопел, кричал, дрожал.
Однако казаки не стреляли, так как самопалы поотсырели, а тетивы луков размякли, и потому они только спешили захватить убегающих. Из них человек десять с лишком чуть было не настигли беглецов, но тогда оба рыцаря повернулись к ним лицом, как два диких кабана, и с криком подняли сабли вверх. Казаки остановились.
Подбипента со своим гигантским мечом казался им каким-то сверхъестественным существом.
И подобно тому, как два волка, преследуемые гончими, повертываются к ним и сверкают белыми клыками, а собаки, воя издали, не осмеливаются броситься на них, так и те рыцари несколько раз поворачивались, и каждый раз бежавшие за ними казаки останавливались. Только один раз к ним приблизился один, очевидно, более смелый, с косой в руке, но Володыевский кинулся на него и поразил насмерть. Остальные ждали товарищей, которые бежали густой толпой.
Но и рыцари тоже приближались к своим товарищам, а Заглоба летел с поднятой над головой саблей, крича нечеловеческим голосом:
— Бей! Убивай!
Внезапно из окопов грянул выстрел, и граната, с шипением описав красную дугу, упала в толпу казаков, за ней другая, третья, десятая. Казалось, опять начинается бой.
Казакам, до осады Збаража, не были известны такого рода снаряды, и они больше всего боялись их, предполагая, что в них заключаются чары Еремы, — а потому колонна остановилась, потом разорвалась на две части, одновременно с этим лопнули гранаты, разнося страх, смерть и уничтожение.
— Спасайтесь! Спасайтесь! — раздались испуганные голоса.
И казаки тотчас рассеялись. Тем временем Подбипента и маленький рыцарь присоединились к своим товарищам.
Заглоба бросался то одному, то другому на шею, целовал их в лицо и в глаза. Радость душила его, хотя он старался овладеть охватившим его волнением, не желая выказать себя мягкосердечным, и восклицал:
— Не скажу, что вас люблю, но все же я боялся за вас. А, чтоб вас изрубили! Так-то вы знаете службу, что остаетесь в тылу? Следовало бы вас привязать за ноги к лошадям и протащить таким образом по площади Я первый скажу князю, чтобы он придумал для вас наказание. А теперь пойдемте спать. Слава Богу и за то. Счастье этих собачьих сынов, что они удрали от гранат, не то я изрубил бы их, как капусту! Я предпочитаю лучше драться, чем спокойно смотреть, как гибнут знакомые. Сегодня мы должны напиться. Слава Богу и за это. Я уже думал, что завтра мы будем петь реквием. Однако жаль, что не пришлось сразиться, так как у меня ужасно чешутся руки, хотя в прикрытиях я хорошо их поколотил.
Глава IV
Несмотря на удачную вылазку, осажденным опять пришлось построить новый вал и укоротить пинию окопов, чтобы сделать бесполезными воздвигнутые казаками шанцы и облегчить себе оборону. После штурма вся ночь прошла в работе. Но и казаки не дремали. В темную ночь со вторника на среду они опоясали польский лагерь другим валом, значительно более высоким, чем первый. На заре казаки открыли огонь и продолжали канонаду в течение четырех дней и четырех ночей. Противники причинили друг другу немало вреда, так как с обеих сторон выступали самые лучшие стрелки.
Время от времени массы казаков и черни шли на штурм, но не доходили до валов и ограничивались беспрерывной пальбой. Неприятель, имея в своем распоряжении множество войска, часто сменял сражающиеся отряды, уводя одни на отдых, а другие посылая в бой. В польском лагере таких смен не могло быть: одни и те же люди должны были постоянно стрелять, каждую минуту быть готовыми к штурму, хоронить убитых, рыть колодцы и воздвигать укрепления. Солдаты спали или, вернее, дремали в окопах среди огня, дыма и летящих снарядов. В течение четырех дней никто не мог переменить одежды, которая мокла под дождем, сохла на солнце, жгла днем, холодила ночью; в течение четырех дней никто не имел теплой пищи. Осажденные пили водку, примешивая к ней порох для большей крепости, грызли сухари и рвали зубами иссохшее вяленое мясо, и все это среди дыма, выстрелов, свиста пуль и грохота ядер.
И "ничего не значило получить удар в лоб или в бок", как говорилось в хронике. Солдат обвязывал грязной тряпкой окровавленную голову и продолжал сражаться. Это были удивительные люди: в рваных колетах и заржавленных доспехах, с красными от бессонницы глазами, но вечно бдительные и всегда готовые к бою, днем или ночью, в дурную или хорошую погоду.
Солдаты полюбили опасности, штурму и даже невзгоды. Какая-то геройская экзальтация охватила души осажденных, сердца их стали гордыми, ужасы превратились для них в наслаждение. Эскадроны и роты состязались в аккуратном исполнении служебных обязанностей, в выносливости, в лишениях и в мужестве. Дошло до того, что солдат трудно было удержать в окопах, так как, не ограничиваясь обороной, они рвались к неприятелю, как разъяренные от голода волки к овчарне. Во всех; полках замечалась какая-то дикая веселость. Кто намекнул бы о капитуляции, того в одно мгновение разорвали бы на куски. "Мы здесь хотим умереть!" — повторяли воины.
Каждый приказ вождя исполнялся с быстротой молнии. Раз случилось, что князь при вечернем объезде окопов, услышав, что в одном пункте огонь слабеет, подъехал к солдатам и спросил их:
— А почему вы не стреляете?
— У нас нет пороха, мы послали в замок за новым запасом.
— Там ближе! — сказал князь, указывая на неприятельские шанцы.
Едва произнес он эти слова, как солдаты спрыгнули уже с валов, бросились бегом к неприятелю и, точно ураган, ворвались в шанцы. Истребив не ожидавших такого внезапного нападения казаков, они вернулись в лагерь с значительным запасом пороха, хотя и понесли громадные потери убитыми и ранеными.
Дни проходили за днями. Казацкие шанцы все теснее опоясывали окопы, и стрельба происходила уже на таком близком расстоянии, что ежедневно число убитых и раненых увеличивалось, и священники не успевали причащать умирающих Осажденные закрывались возами и чем только было возможно; ночью хоронили убитых, кто где пал, но тем яростнее дрались живые на могилах своих вчерашних товарищей. Хмельницкий ничуть не щадил крови своих людей, но каждый новый штурм причинял ему все большие потери. Он был изумлен столь энергичным сопротивлением и надеялся лишь на то, что время ослабит мужество и силы осажденных, — однако время проходило, а осажденные выказывали все большее презрение к смерти.
