Валентин Пикуль - Нечистая сила
Ставка считалась «на походе», и посуда была только металлическая (серебро и золото). Царских лакеев приодели в солдатские гимнастерки. Никто из генералов не спешил к буфету, пока к водке не приложился его величество. Николай II трепетною рукой наполнил водкой платиновый стаканчик, вызолоченный изнутри. Выпил на «гвардейский манер», как принято пить в русской гвардии, – залпом, не морщась. И, соблюдая правила хорошего офицерского тона, он не сразу потянулся к обильной серии закусок. После царя к водке подошел Мишка, за ним потянулись генералы. Справа от царя сел брат, слева Алексеев. Подумав о Наталье, которая одиночничает в гостинице, Мишка дернулся прочь из-за стола.
– Я, пожалуй, тебя покину, – сказал он.
– Передай привет жене, – ответил царь. – И не спеши отъезжать на фронт. Вопрос о созыве Думы еще не решен, а ты можешь мне понадобиться… Вечером приходи. Поболтаем.
Вечером его удержала Наталья:
– Зачем тебе лишний раз перед ним унижаться? Побудь со мною. Ты бы слышал, что недавно говорил мне Сазонов. Он в ужасном настроении, и поверь, такое же настроение у всех честных людей. Сазонов сказал, что царица у нас явно сумасшедшая, она ведет к гибели не только Россию, но и свое семейство…
Здесь, в Ставке, великий князь узнал одну некрасивую историю. Николай II был настолько затюкан своей женой, что однажды при появлении Алисы он, как мальчишка, спрятался под стол. «Пьян был?» – не поверил Мишка. «Да нет, – ответили ему, – абсолютно трезвый». Император дал брату прочесть последние письма жены. «Будь стоек – будь властелином, – приказывала она. – Покажи всем, что ты властелин, и твоя воля будет исполнена … Будь Петром Великим, Иваном Грозным, императором Павлом – сокруши их всех… Будь львом в битве против маленькой кучки негодяев и республиканцев!»
Михаил решил заговорить о другом:
– А мама состарилась. Так же красится и румянится, но глаза уже потускнели, ходит медленно… Годы!
– Мы тоже не молоды, – согласился царь.
– Наверное, нас что-то всех ждет… ужасное.
– Я верю в это, – отвечал Николай II спокойно. – Но я не изменю мотивам самодержавия до конца, каким бы он ни был!
* * *Императрица велела срочно вернуть Симановича с дороги в Нарым, а Белецкий сразу же возродил в подъезде дома № 64 по Гороховой улице службу охраны и наблюдения. Гришка вернулся на свою квартиру… Первым делом он учинил выговор филерам:
– Кой пес из вас написал, будто я дам на колени себе сажал? Ваше дело – не болтать, а беречь меня аки зеницу ока…
Митька Рубинштейн подарил ему «просто так» триста тысяч рублей, Гришка загулял, пел на улице песни и плясал перед прохожими, чуя победу. Филерские списки показывают, что Симанович с Гейне таскались на Гороховую до пяти раз в день. Таскались сами и таскали к Распутину каких-то молоденьких евреек… Однажды, поднимаясь по лестнице, Распутин неопределенно сообщил филерам:
– Там вот наследили, теперь подтирать будем…
Он имел в виду заговор Хвостова и его связь с Илиодором. Вино носили на квартиру в эти дни ящиками и корзинами. В один из дней, когда филеры мерзли в подворотне, сверху их окликнул зычный голос Распутина: «Эй, ребята! Валяй ко мне чай пить». Филеры не отказались. На столе пофыркивал громадный самовар. Уселись, дуя на замерзшие пальцы. Озирались косо.
– Собачья у вас жистя, – пожалел их Распутин.
– Да уж хужей не придумать, – отвечал за всех старший Терехов. – Ты бы, Ефимыч, хоть к полуночи домой прибредал… Жди тебя! У нас ведь тоже семьи, детишки от рук отбились, отцов не видят.
– Ну, будет скулить. Чай, в окопах на фронте солдатам еще хуже, чем вам на Гороховой… Чего сахар-то не кладете?
– Боимся, как бы не обидеть тебя, – отвечал младший Свистунов. – Нонеча сахарок по карточкам… Оно всем кусается!
– Клади, – щедро размахнулся Распутин. – Меня трудно обидеть. Я карточек сроду не видывал и, даст бог, так и околею, не повидав, каки оне таки, эти самые карточки…
Все время трещал телефон. Распутин орал:
– Нюрка! Скажи, что меня дома нетути…
Был он в состоянии серьезного похмелья, и в разговоре с ним телохранители вежливо спросили:
– Чего ты, Ефимыч, кислый сегодня?
– Покоя не вижу, – отвечал Распутин. – Велено мне свыше подумать, как быть с этой занюханной Думой. Клопы там… Пахнет! А буджет без Думы не зафунансишь. Ты о Думе что кумекаешь?
Терехов, лакая чаек, отвечал добропорядочно:
– Ежели я о таких материях стану кумекать, так мне от начальства по шапке накладут, так что без пенсии останусь.
– Я здесь хозяин, вот и ответь как на духу.
Терехов поставил блюдце и вытер мокрые усы.
– Ну-к, ладно, скажу, как думаю… Пошли-ка ты самого царя в Думу– вот и пусть сам с нею разбирается.
– Башка! – похвалил филера Распутин. – Тебе в министерах ходить. Я так и сделаю: папка, скажу, валяй в Думу…
Мнение филера сыграло решающее государственное значение – Штюрмер моментально явился в Думу, сообщив Родзянке: «Государь прямо из Ставки едет сюда…» Хвостов, знавший о разговоре филеров с Распутиным, немало хохотал, когда прослышал, что кадетские лидеры приезд царя в Думу приписывали своему влиянию. Николай II, прихватив из Ставки брата Михаила, на автомобиле – прямо с вокзала! – прибыл в Таврический дворец «под несмолкаемые крики „ура“ и приложился к кресту. Государь был очень бледен, и от волнения у него тряслись руки…». Политически появление в Думе царя не имело никакого значения, ибо забастовки, потрясавшие страну, уже определяли будущее страны. Обойдя помещение Думы, царь перекинулся с депутатами незначительными словами, сел в автомобиль и поехал к жене. Зато Мишка остался на заседании, когда Штюрмер зачитал пустопорожнюю декларацию правительства, представ перед обществом как политическое ничтожество. В ответ выступил язвительный Пуришкевич, сравнивший Штюрмера с гоголевским Чичиковым, который всех в губернии уже объехал, не знал, куда бы еще нагрянуть, и решил – черт с ним, заодно уж заверну и в Думу…
Михаил навестил Родзянку в его председательском кабинете.
– Что же дальше-то у нас будет? – спросил он.
– Паршиво будет, ваше высочество… Садитесь.
– Благодарю, – сказал великий князь, присаживаясь. – Вы бы как председатель Думы поговорили с моим братцем.
– Поговорили бы вы как брат с братом. Вам это легче!
– Я пробовал. Но все бесполезно.
– А я не только пробовал, я ему даже талдычил, что страна скатывается в хаос, нас ждут небывалые потрясения, надо спасать монархию, но… увы! Женское влияние сильнее моего.
– Я с этой женщиной, – отвечал Мишка, имея в виду императрицу, – дел никаких не имею. Как будто ее не существует.
– А я ее даже побаиваюсь, – сознался Родзянко…
Вечерняя мгла закутывала высокие окна Таврического дворца, на улицах неслышно кружился снег. Зазвонил телефон – Родзянко выслушал, и было видно, как он внутренне помертвел.
– Поздравляю! – сказал, бросая трубку. – Вот только что убили Распутина… Убил какой-то граф… на «Вилле Родэ»!
Великий князь и председатель Думы заключили друг друга в крепкие объятия; Родзянко, не скрывая чувств, даже прослезился на радостях, оба повернулись к иконе – благодарили всевышнего.
– Я позвоню на «Виллу Родэ», – сказал Мишка.
Владелец шантана Адолий Родэ сказал ему, что час назад была колоссальная драка, посуды и стекол набили кучу, сейчас здесь сидит полиция, пишет протоколы. Распутина в основном бил граф Орлов-Денисов, но драка носила локальный характер – из-за какой-то пошлой хористки.
– Так он разве жив? – в отчаянии спросил Мишка.
– Распутин вырвался и убежал…
При свидании с Родзянко царь неожиданно согласился с ним, что атмосфера в столице слишком накалена, надо дать ей чуточку остыть. 27 февраля Николай II (выдержав истерику жены и рыдания Вырубовой) распорядился выслать Распутина на его родину. Газеты при этом обязались хранить вежливое молчание – никаких комментариев… Они и молчали! Только никому не известный журнал «Божия Коровка» проявил гражданскую смелость. Он опубликовал странный рисунок, изображавший ощипанную птицу с длинным носом, в зад которой воткнуто пышное павлинье перо. Лишь очень опытный глаз мог в этой «птице» угадать Распутина, и рисунок без помех прошел цензуру. Одновременно с рисунком «Божия Коровка» поместила сообщение: «По дошедшим до редакции слухам, недавно из Петрограда в Сибирь экстренно выслан вагон с битой птицей». А через несколько дней царица велела срочно вернуть Распутина, и старательная «Божия Коровка», тихо ползая меж цензурных рогаток, дала такое объявление: «Редакции журнала стало известно, что на днях из Сибири в Петроград возвращен вагон с битой птицей…» Распутин в богатейшей шубе, купленной на деньги Рубинштейна, снова появился на улицах столицы, с высоким цилиндром на голове, похожий на купца-старообрядца, гневливо стучал всюду палкой. «А ваш Хвостов убивец, – твердил он филерам на лестнице, – зато Степа – парень хошь куды!» Он велел дворнику соорудить лавку для сидения филеров – пожалел, что они сутками маются на ногах. Сидя на этой лавке, сунув носы в воротники пальто, филеры горько оплакивали свою незавидную судьбу:
