Владимир Короткевич - Колосья под серпом твоим
Словно потерял мысль.
– Ну вот… Если б выше… Выше… Трошки выше…
Потянулся, словно хотел еще раз увидеть реку. А потом стал опускаться на землю. Так неожиданно, что Кондрат едва успел подхватить его.
* * *Везли Стафана на кладбище по воде. Еще стоял запоздалый паводок, и к церкви на острове иначе добраться было нельзя.
Шли четыре челна. На переднем стояла корста с покойником. За рулевого – Алесь, провожал покойника брата в последнюю дорогу. Мрачный Кондрат пенил воду веслом. На остальных трех челнах сидели Когуты, Кахновы и родня Марты.
Зелеными облаками стояли в воде рощи. Звенел над крохотной лапинкой суши жаворонок. Тепло, совсем по-летнему, грело солнце.
Не взлетали с островов кулики-турухтаны. Как будто знали, что люди на челнах стрелять не будут. А может, одурманенные половодьем весенней крови в жилах, никого не боялись. Токовали, натопырив перья, ходили друг перед другом, яркие в свадебных нарядах.
Самочки, пристроившись по краям островка, смотрели на самцов.
Ни у кого из местных жителей не поднялась бы рука стрелять по ним в такое время. И турухтаны знали об этом. Небо, вода и островок – все было для них.
Марта на втором челне убивалась и причитала. Это была ее обязанность. Остальные уже малость перетерпели горе… Минул год, и все это время они ждали неминуемого, и когда оно пришло, мало осталось слез.
Разве что у матери.
Старый Данила думал, что и его скоро повезут этой дорогой. И он жалел, что сегодня не его везут вместо Стафана. Хорошо было б почивать в такой день под жаворонком, между небом и землей. И чтоб возле челна токовали турухтаны.
Янька выплакалась еще у курганов, а затем в хате. Алесь думал, как теперь отыскать виновного во всем этом. Мстислав изредка поглядывал на Яньку и налегал на весло.
Один лишь Кондрат глядел на мир мрачно, как демон, сквозь припухшие веки. И чем больше Алесь смотрел на него, тем больше догадывался: этот все знает.
Над водой меж зеленых тучек затопленных деревьев летело причитание:
А я ж за табой на край свету хадзіла,
А я ж за табою ў вагонь лётала,
Сокал ты мой міленькі, каханенькі!
А устану ж, бывала, я раненечка,
А мой жа саколік на палетачках ходзіць.
И хотя все знали, что Марта всегда вставала раньше "соколика", все представляли себе утренние росистые луга, Стафана с уздечкой на плече, гулкий поутру звук далекого бубенчика – и всем становилось горько.
А креветачкі ж ад яго красуюць,
А небачка ж ад яго ззяе.
Зірнеш – мятлушкі ад яго ў вачах лётаюць,
Зірнеш – нібы ігруша белая зацвіла,
Зірнеш – як лісцік кляновы ён прытульненькі,
Зірнеш – сэрца молатам у грудзіну валіць.
Хай бы ж той халера лепей мяне забіў,
Хай бы ў мяне з сэрца кроў высмактаў,
Як жа мне цяпер цяжанька без любага дружачкі…
Караван смерти плыл мимо островов жизни.
Кондрат не смотрел ни на небо, ни на безграничный, как небо, разлив. Еще три дня тому назад он спрятал ружье в дупле дерева у мостика через Озеранку, по дороге на Суходол. Фольварк Таркайла был севернее, и дорога из него в Суходол пролегала возле Озерища. И каждое утро Кондрат выходил на курганы и следил.
Позавчера Тодар возвратился домой с торговцем салом Бруноном Деримедовичем в одной таратайке.
Сегодня утром он повез торговца в Суходол, и Кондрат надеялся, что, может, вечером он будет возвращаться один. Даже если возвратятся опять вдвоем, Кондрат это стерпит. Он будет терпеть все сорок дней, а дождется, когда тот будет один.
Может быть, сегодня они успеют похоронить Стафана до наступления вечера и Кондрат успеет вернуться на Озеранку.
Жаль будет, если не убьет за сорок дней. Душа брата не так возрадуется. Но даже если не успеет – нехай. Он привык терпеть. Он мужик, и он дал слово. Он будет ходить месяц, два, год, но он встретит Таркайла одного. Нельзя сказать, что ему будет легко его убить: он еще никогда не убивал. Но он знал – иначе нельзя.
"Терпим, терпим, терпим, а они считают нас за глупых зайцев. Судят нас, расправляются, как хотят, и уверены в том, что им нет кары. Потому и делают, что душа их желает.
На каторгу зашлют, в Сиберию, – и ходят себе спокойно. Знают: даже если вернется, побоится снова туда попасть.
И убьют если мужика, тоже не ждут возмездия. Если б ожидали – ого-го! Трижды подумали б, перед тем как паскудство какое-то сотворить. Ну, так если не карает бог, не карает начальство, пусть покарает сам обиженный. Другие тогда оглядываться будут, прежде чем донести, убить, детей осиротить, имущество пустить дымом".
Подкова шрама на лбу Кондрата аж покраснела, так он думал. Убьет. Зимой или весной, летом или осенью – убьет. В слякоть или в ясный день – убьет. Ночью или утром – убьет. Как бы легко было жить на земле, если б за каждое паскудство негодяй ждал неминуемой кары.
Вой, як повалюся я на тваю магілачку,
Як закуваю я цяпер па табе кукулечкай.
Дружыначка ж ты мая, нашто ж ты мяне… пакідаеш?
А ці дабра ты ад дзетак, ад жонкі…
не маеш?
Як жа ж нам цяпер… пражыць?
Як жа нам жыццё без цябе прабыць?
Як мы цябе забываць… будзем?
Адкуль мы цябе дажыдаць… будзем?
Кондрат сжал кулаки на весле и рывком направил челн с корстой к недалекой уже церкви на острове.
Да каго ж мне ўначы цмокам прысмактацца?
Адкуль жа мне парады цяпер дажыдацца?
Адляцеў ты ад мяне цяпер, саколік,
Кукулечка!
Згас ты цяпер для мяне, васілёк мой – сонейка,
Пралесачка!
Тихий и страшный вопль бабы летел над водой к островку, откуда плыли навстречу ему редкие удары похоронного колокола.
…Обратно Кондрат и Алесь плыли в челне одни. Далеко оставили весь караван челнов.
– Слушай, Кондрат, возьми меня с собой.
– Куда?
– Ты знаешь…
– Нет, – сказал Когут, – ничего я не знаю.
Они плыли, а вокруг была голубизна и жаркий воздух.
– Смотри, что это? – сказал Алесь.
Кондрат оглянулся, и на миг оба замерли, потрясенные увиденным.
На берегу вдали вставал в воздухе огромный черный столб – от земли до неба. Он казался б неподвижным, если б не крутились в нем с бешеной скоростью клочья сухой травы.
Кто-то всасывал их в небо, и они взмывали все выше и выше. Мощный смерч двигался к берегу, приближался. Черный, как дым, он клубился и переливался тем, что было внутри, словно змея, которая сбрасывает кожу. Жирная, вся волнистая, она, постепенно сужаясь, ползла куда-то – не поймешь, вверх или вниз.
Вихрь смерча спустился на воду и пошел прямо на их челн. Словно завороженные, они не двигались. А смерч наливался, чернел.
Блеснуло в высоте длинное серебряное тело рыбы.
В следующий миг исполин рванулся, промчался возле них и продвинулся немного дальше, как предупреждение. Из черного нутра его дохнуло могильным холодом.
Все быстрее и быстрее уходил от них смерч, перешел реку, почернел, взлетев на берег.
Они никогда не видели такого.
Исполин закружился по полям, уменьшаясь. Исчезал.
…Когда он исчез, они взглянули друг на друга.
– Беда будет, – прошептал Кондрат.
– Брось чепуху молоть!
– Фу-у! – закрыл глаза Кондрат. – Вези меня на берег. Высади.
– Возьми, говорю, с собой.
– Нет!! – резко бросил Кондрат. – Нет и нет. Черт с ними, со смерчами… Надо – и их грудью…
Когда он скрылся, Алесь почему-то вспомнил Майку и испугался, что они с Кондратом едва не погибли. Через день он должен был встретиться с девушкой и окончательно решить, как быть.
* * *Кондрат ожидал уже целую четверть солнечной дуги, сидя в зарослях у мостика. Солнечный свет имел запах скипидара, горячей мяты, едкой вампир травы. От гудения сосен где-то над вершинами ходил ветер – шумело в голове и клонило ко сну.
Он сидел в зарослях за большим, как хата, камнем, недалеко от речушки. Над камнем, на склоне, восьмисотлетний дуб тянул к солнцу свои едва оперившиеся ветки. По его глубоко, на две ладони, изрытой морщинами коре ползали красные козявки с черными рожицами на спинах. Они были похожи, эти рожицы-черточки, на маски, которые надевают на крещение. Кора дуба, видимо, казалась козявкам почти бездонными оврагами и высокими грядами пригорков.
Прямо перед Кондратом звенела Озеранка, несла волны в Днепр. А через нее был перекинут ветхий мостик. Кондрат трижды уже ссовывал с него две плахи. Мужики, подъехав к мостику, ругались, клали их на место и переезжали. А он снова выходил, снова сдвигал плахи и снова садился за камень, сжимая теплый от рук приклад винтовки.
Пуща качалась и шумела над головой. И Когут под ее шум думал обо всем, но только не о том, что хотел сделать. Все, что касалось этого, он обдумал давно.
…Таркайло появился неожиданно. Один. Мелькнул на пригорке и исчез, съезжая к мостику. И тогда Кондрат вышел из-за камня, как сотни раз представлял это себе, перебежал ближе к переезду и присел в кустах, совсем близко от сдвинутых плах.
