Колин Маккалоу - Антоний и Клеопатра
— Оставайся здесь до конца, Марк Антоний, — попросил его Ха-эм.
— Нет, я хочу умереть, глядя на нее. Отведите меня к ней.
Два бальзамировщика поднялись в корзине со своими инструментами и встали на уступ у отверстия, ожидая, пока другие два жреца-бальзамировщика уложат Антония в корзину, на дне которой были положены белые простыни. Затем они подняли корзину лебедкой. У отверстия они поставили корзину на рельсы, и она скатилась в гробницу, где первые два жреца приняли ее.
Клеопатра стояла, ожидая увидеть безжизненное тело Антония, красивого в смерти, без видимых кровавых ран.
— Клеопатра! — ахнул он. — Они сказали, что ты мертва.
— Любовь моя, любовь моя! Ты еще жив!
— Значит, это шутка? — спросил он, пытаясь засмеяться сквозь кашель. — Cacat! Я чувствую кровь на груди.
— Положите его на мою кровать, — приказала она жрецам и ходила вокруг, мешая им, пока они не уложили его так, как она хотела.
На подбитой ватой алой тунике кровь была не так заметна, как на белых простынях, на которых он лежал. Но за свои тридцать девять лет Клеопатра видела много крови и не пришла в ужас при виде ее. До тех пор, пока жрецы-врачи не сняли с него тунику, чтобы туже перевязать рану и остановить кровотечение. Увидев это великолепное тело с длинным тонким разрезом под ребрами, она усилием воли стиснула зубы, чтобы сдержать крик, первый взрыв горя. Антоний умирал… Что ж, она ожидала этого. Но не ожидала, что будет смотреть, как он умирает. Боль в его глазах, спазм агонии, внезапно согнувший его, как лук, когда жрецы стали бинтовать его. Его рука сдавила ее пальцы так, что она подумала: сейчас он их сломает. Но она знала, что это прикосновение дает ему силу, поэтому стерпела.
Когда его положили как можно удобнее, Клеопатра подвинула кресло к кровати, села и тихо и ласково заговорила с ним, а он не отводил взгляда от ее лица. Время шло час за часом, помогая ему пересечь реку, как он выразился, в душе оставаясь римлянином.
— Мы действительно будем вместе гулять в царстве мертвых?
— Теперь уже очень скоро, любовь моя.
— Как я найду тебя?
— Это я найду тебя. Просто сядь где-нибудь в красивом месте и жди.
— Лучшая судьба, чем вечный сон.
— О да. Мы будем вместе.
— Цезарь тоже бог. Я должен буду делить тебя с ним?
— Нет. Цезарь принадлежит к римским богам. Нас там не будет.
Прошло много времени, прежде чем он собрался с силами и смог рассказать ей, что случилось на ипподроме.
— Мои войска дезертировали, Клеопатра. Все до единого.
— Значит, сражения не было.
— Нет, я сам себя заколол.
— Лучше умереть от своего меча, чем от меча Октавиана.
— Я тоже так думаю. Да, но это утомительно. Медленно, слишком медленно.
— Скоро все будет кончено, любимый. Я говорила тебе, как сильно я люблю тебя?
— Да, и теперь я верю тебе.
Переход от жизни к смерти был таким тихим, что она не поняла, когда это произошло, пока не посмотрела близко в его глаза и не увидела огромные зрачки, покрытые золотой патиной. Каким бы ни был Марк Антоний, его больше не было. У нее на руках осталась оболочка, часть его, которую он покинул.
Крик разорвал воздух. Ее крик. Она выла, как животное, рвала на себе волосы, разорвала лиф платья и стала ногтями царапать грудь, плача и причитая, словно сошедшая с ума.
Хармиан и Ирас показалось, что она может нанести себе серьезный вред, они позвали жрецов-бальзамировщиков, и те насильно влили в горло Клеопатры маковый сироп. И только когда она впала в ступор, жрецы смогли отнести тело Марка Антония в комнаты, где стоял саркофаг, чтобы приступить к бальзамированию.
Наступила темнота. Антоний умирал одиннадцать часов. Но в конце он был прежним Антонием, великим Антонием. В смерти он обрел наконец себя.
28
Цезарион спокойно продолжал путь по дороге на Мемфис, хотя двое его слуг, пожилые македонцы, настоятельно советовали ему ехать до Схедии и там сесть на паром до Леонтополя на Пелузском рукаве Нила. Это позволит избежать риска встречи с армией Октавиана, говорили они. К тому же это более короткий путь к Нилу.
— Какая ерунда, Праксис! — засмеялся молодой человек. — Кратчайший путь до Нила — это дорога на Мемфис.
— Только когда на ней нет римской армии, сын Ра.
— Не называй меня так! Я — Парменид из Александрии, младший банкир, еду инспектировать счета царского банка в Копте.
«Жаль, что мама настояла, чтобы я взял с собой двух сторожевых псов», — подумал Цезарион. Хотя, в конце концов, они ни на что не влияли. Он точно знал, куда идет и что будет делать. Не оставить маму в беде — это первое и самое главное. Какой сын согласится на это? Они были связаны нитью, по которой ее кровь поступала к нему, когда он плавал в мягкой, теплой жидкости, которую мама приготовила для него. И даже после того, как эту нить отрезали, осталась нить невидимая, связывающая их, на каком бы расстоянии друг от друга они ни находились. Конечно, она думала о нем, когда отсылала его на другой конец света, столь чуждый ему, что он не сумеет понять ни их обычаев, ни языка. Ну а он думал о ней, когда отправлялся с намерением поехать куда-то в другое место, сделать что-то совсем другое.
На развилке, где сходились дороги на Схедию и Мемфис, он радостно простился с несколькими попутчиками, стегнул хлыстом своего верблюда и галопом помчался по дороге на Мемфис. «Брр! Брр!» — понукал он животное, скрестив ноги перед седлом, чтобы не упасть. Походка у верблюда была необычной — он шел иноходью. А это качка посильнее корабельной во время шторма.
— Мы должны догнать его! — вздохнув, сказал Праксис.
«Брр! Брр!» И оба кинулись вдогонку быстро удалявшемуся Цезариону.
Еще несколько миль — и как раз когда слуги уже нагнали его, Цезарион увидел армию Октавиана. Он осадил верблюда, потом съехал с дороги. Никто его не заметил. Солдаты и офицеры пели свои походные песни, ибо знали, что тысячемильный поход заканчивается и их ждет хороший лагерь, хорошая солдатская еда, девочки Александрии к их услугам, добровольно или не очень, и, без сомнения, масса небольших золотых вещичек, которых никто не пропустит.
Раз-два, раз-два,Антоний, мы пришли за тобой!Три-четыре, три-четыре,Мы стучимся в твою дверь!Пять-шесть, пять-шесть,Антоний — он никто.Семь-восемь, семь-восемь,Антоний, встречай свою судьбу!Девять-десять, девять-десять,Мы уже были здесь и опять возвращаемся!Цезарь, Цезарь!Мужчины или женщины, мы всех хотим!Александрия!Александрия!Александрия!
Восхищенный Цезарион отметил, как солдаты меняют ритм слов, чтобы он соответствовал ритму марша. Левой-правой, левой-правой! Медленно двигаясь вдоль линии, он понял, что у каждой когорты своя песня и что какой-то солдат с хорошим голосом и острым умом сочинил новые слова и поет свое. Он видел армию Антония здесь, в Египте, и в Антиохии, но его войска никогда не пели походных песен. Может быть, потому что они не были на марше. Это понравилось ему, хотя слова были не очень добры к его матери, которая, похоже, стала их любимой темой. Ведьма, сука, свинья, корова, царица зверей, шлюха жрецов…
Ах! Он увидел генеральский алый сигнальный флаг. Древко флага держал человек в львиной шкуре. Когда генерал поставит свою палатку, флаг будет развеваться на ней. Октавиан, наконец-то! Как и все его легаты, он шел пешком, одетый в забрызганное грязью кожаное белье коричневого цвета. Золотые волосы выдавали его даже и без алого знамени. Такой маленький! Не выше пяти с половиной футов, подумал пораженный Цезарион. Стройный, загорелый, лицо привлекательное, но не женственное. Его маленькие некрасивые руки двигались в такт приличной песне, которую пели впереди.
— Цезарь Октавиан! — крикнул Цезарион, сдернув капюшон. — Цезарь Октавиан, я пришел заключить соглашение!
Октавиан резко остановился, половина армии, следующая за ним, тоже остановилась, а та половина, что шла впереди него, продолжала идти, пока младший легат, ехавший верхом, не выехал вперед и не остановил солдат.
На какой-то момент Октавиан искренне подумал, что он увидел бога Юлия, каким выглядел бы бог Юлий, если бы его нарядили греком. Потом его изумленный взгляд остановился на желтовато-коричневой одежде для маскировки, отметил слишком молодой вид бога Юлия, и он понял, что перед ним Цезарион. Сын Клеопатры от его божественного отца. Птолемей Пятнадцатый Цезарь Египетский.
Два человека постарше, тоже на верблюдах, догоняли Цезариона. Вдруг Октавиан повернулся к Статилию Тавру.
— Тавр, схвати их и накрой капюшоном голову мальчика. Немедленно!
Пока солдаты освобождались от груза, который они несли на спинах и плечах, уже привыкших к грузу, и группами уходили к ближнему озеру Мареотида за водой, была срочно поставлена палатка для Октавиана. Не было и речи о том, чтобы позвать кого-то в палатку для предстоящего разговора, во всяком случае вначале. Перед Мессалой Корвином и Статилием Тавром только мелькнула золотоволосая голова бога Юлия — привидение?
