Кунигас. Маслав - Юзеф Игнаций Крашевский
Она вздрогнула, выбежала из подвала и бросилась в жилые помещения, стены которых по бревнам разбирали для костра. Она увидела меч Вальгутиса, стоявший в углу комнаты. Старый клинок погнулся набок и лежал среди мусора. Она с радостью схватила его, прижала к губам и запела: ибо великое горе поет так же, как поет радость.
— Не правда ли, меч мой любимый, ты облегчишь мне смерть от его руки? Рассечешь пополам мое сердце и выпустишь на волю душу…
Она присмотрелась к мечу поближе и покачала головой: клинок был подернут не то ржавчиной, не то засохшей кровью. Взявшись обеими руками, Банюта качала его, как ребенка.
За пазухой был у нее оселок. Она опять присела на порог.
— Старичок ты мой, — тянула она нараспев, нагнувшись над мечом, — люди о тебе забыли. Никто тебя не вытирал, не обмывал, лезвие твое ступилось. Подожди-ка!
И она стала точить его оселком… Старый меч начал блестеть и лосниться, как в былые времена.
Нагнувшись Банюта увидела на очищенной поверхности слабое отражение своего лица. Из глубины металла смотрела на нее пара голубых глаз.
— Глядишь на меня, старина! Так… хорошо… гляди!.. И полюби меня и облегчи смерть от его руки.
Она поцеловала клинок и невольно вновь стала причитать:
— Ой, умирать ли мне, молодке, умирать! А чего же мне еще не доставало? Что еще могла бы дать мне жизнь? Приумножить разве слезы на глазах? Сиротскую ли долю мне сулить или полон от вражьих рук? Ведь познала я уж радости любви, сжимала милого в объятиях любви, и сам он последует за мной, и наша кровь сольется…
Слеза капнула на меч, Банюта смахнула каплю, поставила клинок и убежала. Вдали шел Маргер во главе людей. Банюта зачерпнула в один кубок воды, в другой меду и пошла за мужем.
Крестоносцы, разъяренные, всеми силами напирали на вторую линию частоколов и шли вперед с пеньем похоронных песен. Литовцы отражали нападавших с воем; а когда валились, от их натиска, закованные в железо рыцари, торжествующие возгласы сливались в дикий рев.
И снова немцы стали пускать огненные стрелы. Они падали среди строений, но никто не обращал на них внимания.
Несколько стрел, пущенных особенно метко, увязли в стенах вышки; и, не успели Вижунас и Маргер оглянуться, как стены запылали. Сначала робко скользили вдоль них одинокие огоньки и, казалось, гасли, забираясь в щели, потом вспыхивали ярче…
Ночь бледнела, наступал день, и вместо пламени виднелся только дым. Вышка стояла так же, как накануне, но внутри ее шипело, искрилось и трещало пламя.
Крестоносцы штурмовали.
Вторая изгородь была и выше, и крепче, но и она уже дрожала от ударов топоров и начинала разгораться. Литовцы лили воду везде, где слышали шипение огня; забрасывали осаждавших последними запасами выдранных из-под построек камней. Скидывали на головы нападавших тела убитых, когда уже больше было нечего бросать.
Боевые клики, вместо того чтобы ослабевать, росли и ширились, свирепея с каждой минутой. Временами, прислушиваясь к ним, маршал содрогался: столько было в них угрозы и смертельного, пронизывающего до костей ужаса. Люди, певшие такую песнь, не могли ни сдаться, ни быть взяты живьем. У немцев, карабкавшихся на заборы, переставало иной раз биться сердце: от этих криков веяло на них отчаянием и тревогой. Но стыдно было отступить; место отбитых занимали свежие войска.
Целый день не прекращался бой.
Вышка вся стояла в пламени, до самой крыши. Огонь набросил на нее пурпуровую мантию, и она долго стояла, нерушимая, сверкающая, страшная, потом сразу рухнула с ужасным грохотом. Заклубился дым, и во все стороны посыпались фонтаны искр.
Осажденные приветствовали ее падение немолчным криком…
Вижунас оглянулся.
— Не будет недостатка в головнях, чтобы поджечь костер, — сказал он.
Вижунас не заметил, что от искр костер сам собой уже начал загораться.
Маргер бился. И пот, и кровь текли по его лицу, сбегая струйками по белой груди. Он зорко приглядывался ко всему с высокого обрубка, на который взгромоздился, и думал:
— Не пора ли прекратить борьбу и начать взаимо-истребление?
С высоты небес с любопытством смотрели на битву звезды. Там также царило возбуждение: послов ли слали вниз на землю к людям боги Литвы? Или, быть может, метали огненные стрелы? Но с темного свода то и дело срывались звезды, чертя по небу искристые пути…
Вижунас прошептал:
— Души отцов нисходят на землю за нами! Пора нам к ним!
Начало светать…
Вторая ограда готова была рухнуть. Люди выбивались из сил, грудами лежали трупы… Женщины, в ожидании смерти, сидели вокруг костра и пели погребальную песнь. А костер, точно послушный воле богов, стал медленно гореть.
Утренняя звезда, как алмаз, засветилась на небе… Вижунас и Маргер переглянулись.
Рубившиеся, по знаку, отошли от стен и спокойно приблизились к костру. Впереди их шел Вижунас, последним Маргер. А женщины продолжали петь.
Началось то, чего не видел свет и никогда, быть может, не увидит вновь…
Братья обнимались и целовались, потом один обнажал грудь, другой пронизывал ее мечом… Отцы, плача, избивали детей и бросали трупы их в огонь. Мужья убивали жен, отвечавших им объятиями на предсмертное лобзание… И не было ни стона, ни крика, ни рыданий…
Трупы широкой полосою устлали землю вокруг костра. Маргер, с мечом в руке, стоял и ждал. Глазами он искал Банюту.
Она сидела на пороге подвального жилья и целовала меч, а из глаз ее струились слезы. Она ждала.
— Он клялся солнцем и луною и сдержит клятву…
Вижунас прислушивался к шуму за оградой.
— Торопитесь, — закричал он, — торопитесь, если не хотите погибнуть от их мечей!.. Заборы подаются… они скоро ворвутся к нам: пусть не найдут живой души…
Все, еще державшиеся на ногах, бросали в пламя свое имущество, останки близких, подставляя под мечи кто грудь, кто спину… Безумие охватывало переживших. Окровавленные, они сами бросались грудью на мечи и умирали…
Реда поцеловала сына в лоб: некому было нанести ей последний удар…
У Вижунаса дрогнула рука…
— Не могу, — сказал он.
Тогда Реда надвинула на лоб белую повязку и смело вошла в огонь… Пламя охватило ее, она села на пылающие угли, и раскаленные обломки рухнули под ее тяжестью…
А сзади все громче и громче раздавалась песнь крестоносцев… В живых остались только Маргер и Вижунас… Вокруг костра стояла огромная лужа крови, медленно просачивавшейся в песок.
Старик поклонился своему господину в пояс: пришел его черед. Кунигас должен был пережить всех и сам наложить на себя руки. Но у Маргера дрогнула рука, и он не
